Мариам Ибрагимова
Имам Шамиль. Книга первая
Благотворительный фонд имени Мариам Ибрагимовой
Собрание сочинений в пятнадцати томах
Том 2
Глава первая
– Салам алейкум, Шамиль!
– Ваалейкум салам! – ответил юноша, поднимая голову, склоненную над раскрытым Кораном.
У дверей стоял смуглолицый молодой человек среднего роста.
– О, Магомед, с приездом! – отложив книгу в сторону, Шамиль поднялся с ковра, протянул гостю руку. Худощавый, стройный, он был на голову выше Магомеда. Его угловатые широкие плечи, длинная мускулистая шея как-то не соответствовали задумчивому взгляду серо-голубых глаз.
– Хвала Аллаху, дарующему радость встреч с друзьями! – воскликнул Магомед, обмениваясь с Шамилем рукопожатием.
– Проходи, садись.
– Как здоровье Доного, Баху, Патимат? – спросил гость, усаживаясь на полу.
– Живы, здоровы. К сожалению, нет их дома. Отец на рассвете уехал в Шуру на базар. Мать с сестрёнкой отправились в соседний аул. На дворе весна, начинаем сев.
– Да, пора, я тоже спешил к этому времени. Одной матери трудно управляться с хозяйством… А ты, говорят, ещё до наступления холодов вернулся из Араканы.
– Да, не поладил с Саид-кадием[1]. – Шамиль сдвинул брови, опустил глаза. – Сожалею, что не поехал с тобой в Яраг.
– Не жалей, не нужно идти против воли отца и матери. Они бывали недовольны, когда я увозил тебя в чужие края. Помнишь, как Доного возмущался: «Сколько можно ходить в поисках учёных и умножать знания?»
– Он понимает, что муталимам[2] даже при богатых мечетях приходится туго. И на самом деле, нелегко жить на одни подаяния и пожертвования милосердных прихожан, – оправдывал Шамиль отца.
– Да, зажиточных родителей мало интересуют науки, они больше заботятся об умножении своего состояния, – заметил Магомед.
– Но ты знаешь, что в вопросах ученья я всегда шёл наперекор желанию родителей. Считал и считаю недопустимым предаваться лени в течение долгой зимы. С начала посевных до окончания уборочных работ мы всегда бывали дома. И на этот раз, если бы не приболела мама, несмотря на декабрь, я последовал бы за тобой в Кюринский вилает[3].
– Успеешь побывать там, поучиться и у шейха[4] Ярагского. Один арабский мудрец сказал: «Жизнь от колыбели до могилы есть наука».
– А всё-таки жаль, пропал год из-за араканского пьяницы, – сказал Шамиль.
– Напрасно погорячился. Саид-кадий мог тебе дать кое-что. Он тоже окончил медресе, затем высшую духовную академию в Стамбуле и считается неплохим знатоком права.
Аул Гимры – родина Шамиля
– Быть может, он хороший законник, но мусульманин плохой. Нельзя уважать человека, который проповедует то, чего не придерживается сам.
– Ты прав, Шамиль. Помню, ещё в Унцукуле, до нашего переезда в Гимры, покойный отец говорил: «Для Саид-кадия араканского первым законодателем является не посланник бога, а тот, в чьих руках власть и деньги».
– Прав был твой родитель. Презренный араканский улем[5] не может сравниться ни в чём с почтенным устадом[6] Джамалуддином-Гусейном Казикумухским, да продлит Аллах течение его дней.
– Несомненно, Джамалуддин-эфенди[7] является одним из выдающихся учёных в Дагестане, – согласился Магомед и продолжил: – Его отец, Сеид-Гусейн, тоже был видным учёным. Грамоте обучался у местного муллы, брал уроки у шейха Ярагского, учился в Тегеранском медресе, высшую духовную академию окончил в Стамбуле. Он в совершенстве владеет персидским, турецким, азербайджанским и многими местными языками.
– Наш бывший учитель славится не только большими знаниями, но и родословной, – поддержал друга Шамиль. – Род его уходит корнями в глубь веков, беря начало от династии корейшитов, от почтенной Фатимы – дочери основоположника ислама.
– Мне сам устад рассказывал о том, что его предки пришли в горы из жарких пустынь Аравии вместе с победоносным войском Абу-Муслима и был назначен в Кази-Кумухе шахом магала [8].
– Значит, недаром Сурхай-хан выделял этому роду пятую часть добычи после набегов на Грузию?
– Не только он, даже Аслан-бек, ставленник проклятого Ярмула[9], пожаловал Джамалуддину три больших селения в Казикумухском ханстве и назначил его визирем[10] своей канцелярии. Правда, взаимоотношения их в последнее время испортились.
– Из-за чего? – спросил Шамиль.
– Причина тому – ярагский шейх.
– Недаром устад Казикумухский настаивал на изучении тариката[11] у шейха в Яраге, – заметил Шамиль.
– Потому что светлейший является единственным в Дагестане знатоком тариката. Сам устад, даже будучи ханским визирем, брал у него уроки.
– Выходит, светлейший шейх как учёный стоит выше почтенного устада? – рассуждал Шамиль.
– По знанию тариката и духовному сану – да.
– Простить себе не могу, что из-за араканского лицемера потерял год, – сказал Шамиль и продолжал раздражённо: – Он каждый день являлся в мою келью пьяным. Пил вино, идя в Джума-мечеть в пятничный день. Противно было смотреть, когда этот дьявол с багровым носом, со взором, затуманенным от хмельного питья, касаясь нечистыми перстами лучших уложений величайшего из пророков, начинал учить. Однажды, не выдержав, я спросил его: «Почтенный муалим[12], соблюдаешь ли ты сам все правила мусульманской религии?» – «Да!» – решительно ответил Саид-кадий. – «Неправда», – сказал я. Удивлённый педагог уставился на меня стеклянными глазами. Тогда я начал говорить: «Будучи кадием, нельзя нарушать одно из основных требований Священного писания». Он догадался, о чём идет речь.
Вместо ответа протянул руку к книгам, лежащим на полке. Взял том Аш-Шафии, раскрыл страницу, ткнул пальцем на строки и положил передо мной. Прочтя то место, где было сказано, что мусульманину дозволено употреблять напитки, но не уточнено, какие именно, ибо мог иметься в виду безалкогольный шербет, я взял Коран, написанный Меликом-Ибн-Ансаром, «Муватта», и показал ему то место, где было ясно сказано: «Мусульманину употребление дымов и напитков, вызывающих помутнение сознания, запрещается».
– Что ответил кадий на это?
– Он стал уверять меня в том, что сам пророк Мухаммед Коран не писал, мол, это сделали его последователи и преемники. Утверждал, что позднее, переписывая Коран, халифы[13] мусульманских вилаетов, а также главы суннитского и шиитского[14] толков вносили изменения и поправки и таким образом изменили первоначальный текст. Тогда я с возмущением заметил: «Если доверить откровения, продиктованные Аллахом своему посланнику, таким, как ты, учителям, можно дождаться искажения всех истин, с признанием идолопоклонства, пьянства и разврата. Известно, что Всевышний в Коране говорит о том, что он создал ислам совершенным, лёгким и доступным всем. И до Судного дня будет беречь его священный текст от искажений и нововведений». И тут же поднялся, покинул келью и в тот же день уехал из Араканы.
– Правильно сделал. Араканский кадий – не твёрдый мусульманин, пусть знает, что есть ученики, которые могут превзойти его.
– Где уж ему быть твёрдым, – продолжал Шамиль, – если племя его ещё недавно пользовалось обрядами огнепоклонничества. В народе ходят слухи, будто он посещает дом гяура[15] – туринского губернатора, доносит на некоторых односельчан и жителей других аулов.
– Пусть обрушится гнев Божий на его испорченную голову! Не удивляйся, брат мой Шамиль… Люди, даже умнейшие, пристрастившись к питию, теряют постепенно дар здравого мышления, а следовательно, и совесть. Они становятся способными на ложь, лицемерие, любую другую подлость.
– Клянусь Аллахом! – воскликнул Шамиль. – Когда-нибудь я доберусь до грязных подвалов пьянчуги, перебью сосуды, опрокину чаны с вином, только прежде это нужно мне сделать в доме своего отца.
– Не горячись, брат мой, не с этого конца нужно начинать… Уничтожением дьявольского напитка в двух домах ничего не добьёшься. На выкорчевывание того, что укоренялось веками, потребуется не один день.
Оживлённый разговор друзей прервала вошедшая женщина:
– Мир дому!
– А, тётушка Меседу. Добрый день, входи, – ответил Шамиль.
– У тебя гость, – женщина кивнула на сидящего спиной к двери.
Гость обернулся.
– С приездом, Магомед. Как самочувствие, какие новости привёз?
– Спасибо, Меседу, ничего. Спокойствие и благополучие привёз. Как твоё здоровье?
– Благодаря милости Аллахажива осталась. – Женщина, заметно прихрамывая, подошла к сидящим, поставила перед ними блюдо с горячими лепёшками.
– Они с творогом, только что испекла. Шамиль любит их. Ешьте. – Меседу ласково взглянула на племянника.
– Спасибо, тётя, балуешь меня.
– Больше некого баловать, ты один можешь заменить мне отца и мать, брата и сестру, сына и дочь. Ешьте на здоровье.
– Как никогда кстати, – сказал Шамиль, макая в сливочное масло кусок тонкой лепёшки. – Сам Бог послал, видя, что в доме дорогой гость.
– Не знала я, что у нас гость, что-нибудь повкуснее приготовила бы.
– Не огорчайся, сестра, ничего лучше придумать нельзя, – сказал Магомед.
Довольная Меседу заулыбалась. Присев на корточки возле молодых людей, заговорила:
– Вчера у озера встретила Патимат. Она сказала, что Доного рано утром едет в Шуру, а сама с матерью уходит на целый день в соседний аул. Вот я и решила навестить племянника, горячей едой покормить.
– Дай Бог, тётя, чтобы в закромах твоих всегда было зерно, чтоб до конца дней своих могла подать ближнему и стоящему у твоего порога с протянутой рукой, – сказал Шамиль, вытирая ладонью губы.
– Хвала Аллаху. Спасибо и тебе, Меседу, – поблагодарил Магомед.
Женщина взяла поднос, пошла к двери. Магомед, глянув вслед, удивлённо вскинул брови. Когда за тётушкой захлопнулась дверь, спросил:
– Что с ней случилось, почему хромает?
Шамиль вздохнул. Помолчав немного, стал рассказывать:
– Как тебе известно, Меседу – младшая сестра моего отца. После смерти родителей жила в нашем доме, нянчила меня, хотя только на шесть лет была старше.
– Да, мы вместе, в один год пошли к сельскому учителю, – подтвердил Магомед.
– Совершенно верно, в тот день и я увязался за ней, помнишь?
– Да, ты так кричал, уцепившись за её платье, что, увидев твои слёзы, муалим Гимбат сжалился, усадил тебя на ковре между мной и ею с условием, что будешь сидеть смирно. Ты сел и, не отрывая глаз от лица учителя, шёпотом повторял: «Алип, би, ти, си, джим», как все ученики. Учитель, глядя на тебя, улыбался всё время.
– Там и началась моя дружба с тобой. Учитель в конце года сказал, что я не отстал от старших учеников в учёбе.
– Удивительно способный и послушный ребёнок, – говорил учитель. Старик ни разу не коснулся тебя пальцем, а нам доставалось от него. Помнишь его кизиловую палку? Строгий был, часто за малейшее невнимание стегал нас то по вытянутой ладони, то по спине и только тебя одного гладил по голове.
– Но ведь я был совсем ребёнок, заучивал буквы, их сочетания, не понимая, как и вы, смысла арабских слов… Но разговор не о нас… За два года Меседу научилась читать Коран. Для девочки это считалось вполне достаточным.
– Но недостаточным для такого книгоглотателя, как ты, – пошутил Магомед.
– А разве тебе было плохо со мной? Не муталимом я был, а слугой твоим, носил воду, убирал келью, обувь твою чистил, заботился о еде, – заметил Шамиль.
– И в учёбе от меня не отставал. Скажи спасибо старому учителю Гимбату, который уговорил твоих родителей отпустить тебя из дому, благо, что Унцукуль недалеко от Гимр.
– Да, я благодарю первого учителя. Но речь не о нас, – перебил Магомеда Шамиль. – Так вот, когда мы отправились в Унцукуль, двенадцатилетнюю Меседу стали сватать за её двоюродного брата Чопана, которого Аллах наделил самым длинным из носов.
– Чопана знаю хорошо.
– Так вот, за этого узденя[16] из состоятельной семьи никто не выдавал замуж своих дочерей – и всё из-за носа. Тогда глава нашего рода остановил выбор на Меседу. Родственница, сирота и к тому же красавица-узденка.
Когда Меседу узнала об этом, она сказала старшему брату – моему отцу: «Не пойду за Чопана ни за что».
Родственники от уговоров перешли к угрозам. Приехав на побывку, я слышал, как отец говорил девушке:
– Меседу, не упрямься, Чопан – лучший джигит в Гимрах. Мы не допустим, чтоб из-за такого пустяка, как нос, один из наших родственников остался неженатым. Нам необходимо умножать наш род назло и на зависть врагам.
– Всё равно не выйду, лучше руки на себя наложу, – ответила моя юная тётушка.
– Я голову твою сорву! – крикнул отец.
Тогда Меседу сняла с гвоздя кижнал, обнажила лезвие и, поднеся брату, сказала:
– На, зарежь, мне легче умереть, чем жить с тем, на кого глаза не глядят.
Братья и дяди решили пойти на обман, сказали, что выдадут её за младшего брата Чопана – красавца Султан-Ахмеда. Меседу дала согласие. Родственники стали готовиться к свадьбе, скрывая истинные намерения. Даже я узнал о коварной лжи только в ночь, когда в тёмную комнату новобрачных вместо Султан-Ахмеда ввели Чопана. Я, возмущённый обманом, бросился к отцу, стал его стыдить, говоря, что так поступать не только жестоко, но и низко. В ответ я получил пощечину – в первый и последний раз в жизни. Но это не была оскорбляющая рука, она не могла пробудить чувство мести в сердце сына. Я ушёл со свадьбы удручённым. На рассвете, когда раскрылся обман, Меседу в отчаянии пыталась выброситься из окна. Чопан удержал её тем, что, схватив нож, собственноручно отсёк часть своего носа. Молодая жена смирилась.
Вскоре к ним приехал кунак[17] из Чиркея. Переночевал. Утром невестка скатала постель, на которой спал гость, подмела комнату. Вдруг свекровь заявляет ей, что у чиркеевского кунака пропал серебряный рубль. Меседу обыскала комнату, потрясла тюфяк, одеяло.
– Поищи где-нибудь у себя, – бросила ей с ехидством свекровь.
Меседу изменилась в лице, с укором глянула на пожилую женщину:
– Побойся Бога, Бахтика!
– Пусть боятся нечистые на руку, – ответила та.
Невестку словно ветром вынесло из сакли. Люди видели, как она бежала без платка к обрыву над Койсу. Её нашли на каменистом островке у кипящего потока, без сознания, со сломанной ногой.
В дом мужа Меседу больше не вернулась. Её приютила одинокая тетка, родственница по матери. Нашлась в тот же день и проклятая монета, утерянная гостем. Она оказалась в чарыках[18] самого хозяина – кунака из Чиркея.
Шамиль умолк.
Магомед задумчиво разглядывал громады голых скал, возвышающихся над селением. Лишь кое-где на их вершинах, цепко ухватившись за каменистые уступы кривыми корнями, стояли одиночные ели. Ярко светило весеннее солнце. В уютной Гимринской долине пышно цвели розовые персиковые и абрикосовые сады. Рядом с ними чернели виноградники и лоскуты возделанных земель. Ниже, под обрывистыми берегами, монотонно шумела река.