– Настроение у вас действительно было весёлое, – заметил Магомед.
– Ничего не поделаешь, душа иногда просит веселья, не так уж много радостей в нашей жизни, – ответил Доного.
– Нельзя ради собственного удовольствия причинять неприятности близким. Дело могло плохо кончиться, если бы не удержали сына твоего.
– Не думал я, что Шамиль узрит меня на улице в таком виде. Хотел объясниться, как было. Виноват я. Магомед, сходи к нему, расскажи то, что я тебе рассказал, пусть простит, больше слова не нарушу.
– Надо повременить, рука заживёт, сам он успокоится, тогда и говорить будем.
– От людей стыдно, что скажут гимринцы, узнав, что сын отрёкся от меня. Сходи, пожалуйста, внутри все горит, иначе не выдержу – сам пойду.
– Отец, внутри у тебя от чахира горит, выпей кислого молока, и пройдёт, – вмешалась в разговор девочка.
Доного, строго посмотрев на дочь, сказал:
– Уходи отсюда, стыдно лезть девочке в разговор мужчин.
Патимат ушла.
– Сын мой, – вновь обратился к гостю хозяин, – исполни просьбу, пойми моё состояние.
– Хорошо, пойду, попытаюсь уговорить Шамиля. – Магомед поднялся.
– Я буду ждать тебя здесь, – сказал вслед Доного…
Через час-полтора друг Шамиля явился вновь.
Глянув на его скучное лицо, Доного понял, что ничего не вышло.
Усаживаясь рядом, Магомед сказал:
– Напрасно ходил. Шамиль отвернулся к стенке и за всё время, что я был там, не проронил ни слова. Дед просил не беспокоить его.
– Баху, наверное, там? – спросил Доного.
– Там, не отходит от сына.
В это время послышался призыв муэдзина[31] к полуденной молитве.
– Пойдём в мечеть? – сказал Доного.
– Пойдём, – ответил Магомед, поднимаясь.
Около месяца проболел Шамиль. Многие гимринцы и кунаки из соседних аулов побывали за это время в доме мельника. Одни приходили выразить сочувствие, другие посмотреть на человека, чуть было не покончившего с собой из-за того, что отец выпил чахира.
Только Доного не смел прийти в дом тестя, где находился Шамиль. Он был убит горем, переживал, перестал выходить из дома, а потом слёг.
В поле, на виноградниках работала одна Баху. С мужем не разговаривала, не ухаживала за ним даже тогда, когда он заболел.
Много толков было в Гимрах по поводу ссоры сына с отцом. Большинство, особенно женщины, были на стороне Шамиля, осуждая Доного. Только некоторые старики не одобряли упрямство юноши, считая, что в любом случае сын должен уступить отцу.
Обеспокоенные родственники со стороны отца подняли на ноги аульских аксакалов. Доного обрадовался, когда в его дом пришли мулла и сельский староста с белобородыми старейшинами, чтобы воздействовать на упрямого сына Доного. Пирбудага предупредили о предстоящем приходе старейшин, и Шамиль сразу догадался об их цели. Он понимал, что с уважаемыми представителями джамаата следует быть сдержаннее, чем с назойливыми родственниками. К тому же где-то в глубине души он жалел слабовольного отца и забеспокоился, когда сообщили о его болезни.
Разговор с Шамилем начал мулла:
– Молодой человек, ты во всех отношениях достоин признания, преуспеваешь в науках, соблюдаешь предписания Корана, но не считаешься с адатами[32], утверждёнными в нашем обществе с давних времён.
Зная, о чём идет речь, Шамиль молчал. Мулла продолжал:
– Каков бы ни был родитель, сын, независимо от своего возраста и положения, обязан беспрекословно выполнять его волю…
– А если эта воля граничит с преступлением? – перебив муллу, спросил Шамиль.
Недовольно посмотрев на юношу, мулла ответил:
– За всякое преступление перед джамаатом и родом своим несёт ответственность тот, кто его совершил, независимо ни от чьей воли. Но речь не об этом. Я говорю о наших адатах. Недопустимо, чтобы младший повелевал старшим. Уважающие себя и родительский дом сыновья без позволения отца не имеют права сесть рядом с ним в присутствии посторонних, а ты предъявляешь отцу требования. По-видимому, отцовский кнут недостаточно погулял по твоей спине…
– Для этого не бывало повода, – спокойно заметил Шамиль.
– Как бы там ни было, сегодня мы пришли не просить тебя, а заявить, что мы, главы общества и родовых союзов, не одобряем твоего поведения. Ты обязан помириться с отцом. Если он будет вести себя неподобающим образом в нашем обществе или совершит проступок, ответственность за это он будет нести не перед тобой, а перед джамаатом согласно адату.
– Уважая ваш возраст и достоинства, я примирюсь с отцом, но при условии, что он больше никогда не возьмёт в рот хмельного. Не я это запрещаю, а Коран. В лице своего отца мне хочется видеть правоверного мусульманина. Пусть он даст слово при вас.
– Хорошо, позовите Доного, – приказал мулла.
Виновник всё это время беспокойно расхаживал у дверей сакли.
Когда вошёл отец, Шамиль почтительно встал. С минуту оба взволнованно глядели друг на друга, Доного первым виновато опустил глаза.
– Доного, садись сюда, – мулла указал место рядом с собой.
Шамиль продолжал стоять. Обратившись к Шамилю, мулла сказал:
– Всё, что было у нас на душе, мы излили, теперь подай отцу руку.
– И мне хочется излить ему то, что у меня на сердце, – сказал Шамиль. – Я повиновался тебе даже тогда, когда ты бывал неправ.
Доного кивнул головой.
– Ты давал слово и не сдержал, поклялся и нарушил клятву, простите меня за этот упрек. – Шамиль обвёл взглядом сидящих, затем вновь обратился к отцу: – Если ты любишь меня как сына, хочешь, чтобы я называл тебя отцом, выполни следующие условия: первое – не пей запрещённых Пророком напитков до конца своих дней; второе – не занимайся больше виноделием.
– Но ведь мы тогда разоримся! – всплеснув руками, воскликнул Доного.
– Это мои условия, – спокойно повторил Шамиль и добавил: – Пьянство наносит большой вред людям, доходы, полученные за счёт разорения и несчастья других, не принесут и тебе добра. Тот же доход ты можешь получить, если будешь продавать винные ягоды в свежем или засушенном виде.
– Сын мой, вино идёт дороже, я дам тебе слово, что буду продавать его только гяурам.
– Не надо этого делать и по отношению к ним, ибо потерявшие рассудок опаснее здравомыслящих.
Старый мельник стоял перед мужем дочери, держа в руках пожелтевший Коран. Мулла и старейшины сидели в ожидании.
Доного уступил сыну. Возложив руку на Священное писание, он сказал:
– Клянусь великим Творцом, Пророком и этим Кораном, что отныне уст моих не коснётся влага, запрещённая Аллахом. Остатки вина в нашем погребе будут вылиты на землю.
Среди сидящих послышались возгласы одобрения.
Примирение состоялось, разговор казался оконченным. Но Шамиль, также прикоснувшись к Корану, произнёс:
– Клянусь откровением Всевышнего, Всемогущего, Вездесущего, что, если мой отец Доного ещё раз нарушит данное слово, я совершу великий грех, сразив себя остриём этого кинжала. – Шамиль указал взглядом на кисть руки, которая покоилась на рукоятке оружия, висящего на поясе. Затем, обратившись к отцу, добавил: – В ответе перед свидетелями и грозным судом Справедливого будешь ты.
В тот же день Доного, возвратившись домой, вынес из погреба все глиняные кувшины и вылил вино на улицу.
– Вах! – восклицали удивлённые соседи, с сожалением поглядывая на винные лужицы и ручейки, смешанные с навозной жижицей, вытекавшей из хлева.
За день до возвращения Шамиля домой состоялся совет родственников. Старейший рода – Ганафи, который приходился дядюшкой Доного, сказал:
– Твой сын в таком возрасте, когда кровь в жилах бродит, как молодое вино. Избыток сил и чувств не всегда повинуется голосу рассудка в такую пору, Шамиля необходимо женить.
– Он у меня с характером, своевольный, откровенно говоря, боюсь говорить ему об этом, да и невесту не подыскали.
– Что значит боишься? Глава ты в доме или тряпка у печи? – грубо упрекнул племянника старый Ганафи.
– Да ведь он почти не живёт дома, всё свободное время отдаёт учёбе, – оправдывался Доного.
– Учёба тоже хороша в меру, плохо, когда дети образованнее своих родителей, отсюда неповиновение и неуважение исходят. Нечего спрашивать его желания, подберите девушку и жените без разговоров, – сказал Ганафи.
Присутствовавшая при этом тётушка Меседу недовольно глянув на него, возразила:
– Шамиль не тот бычок, которого можно запереть в хлеву с любой тёлкой. Мой племянник во всех отношениях лучший уздень среди гимринских юношей, невесту ему надо подобрать достойную.
– Не бабского ума это дело, дочь моя, оставь мужчин одних, – приказал Ганафи.
Меседу с недовольным видом вышла из кунацкой.
– О чём они там говорят? – спросила Баху, готовившая ужин.
– Сына твоего хотят женить.
– Пусть сначала твой брат приведёт его домой, а за женитьбой дело не станет, – недовольно бросила Баху, но тут же, переменив тон, более ласково сказала: – Дай нам Аллах возможность порадоваться внукам.
– Прежде чем думать о внуках, надо позаботиться о невесте, чтобы была из семьи хорошей и по красоте никому не уступала, – заметила золовка.
– Вся надежда на тебя, Меседу, лучшей свахи нам не найти, ты ведь любишь его больше всех остальных родственников, поищи, подумай.
– Сестра моя Баху, если бы ты знала, сколько я думаю об этом, и не один год… Ко всем гимринским девушкам присматривалась со всех сторон, соседние сёла обошла, на одной остановилась.
– Кто она?
– Унцукульская. Румяна, как восход, бела, как облака, лучезарна, как луна, гибка, как виноградная лоза, стройна, как тополёк, голос нежный и певучий.
– Меседу, ты восхваляешь девушку, как ашуг[33] дочь шаха Аббаса, а нам, кроме красоты, и умение необходимо.
– Дорогая невестка, с этого конца я и начала, отправившись на поиски. Патимат – так зовут ту, на которой я остановила свой выбор. Хозяйка она умелая, хлеб испечёт – не насытишься, суп сварит – оближешься, серпом поведёт – не налюбуешься, коня оседлает – удивишься.
– Родителей знаешь?
– Отец её Абдул-Азиз, человек уважаемый в Унцукуле, хмельных напитков не употребляет, кальян не курит.
– Это очень хорошо, а братья, сёстры есть?
– Есть, родственников много, род сильный, имущий.
– Шамилю говорила о ней?
– Нет, зачем же, вдруг откажут. Надо сначала самим переговорить с родителями, послушать их и только после общего согласия сообщить ему. И сделать так, чтобы он увидел её до свадьбы.
– А если Абдул-Азиз не захочет показать дочь жениху?
– Спрашивать его никто не будет. Положись на меня. Я всё сделаю, чтобы наш джигит увидел избранницу до женитьбы.
– Да поможет нам Аллах. Действуй. После того как получим согласие от Шамиля и её родителей, начнём и мы.
Как ни любила Меседу своего племянника, однако постаралась, чтобы сначала его увидела юная Патимат.
Еще в дни весеннего байрама, когда койсубулинские удальцы проводят состязания в скачках на обширном майдане, Меседу уговорила родителей отпустить дочь на традиционное зрелище. Отец Патимат был близким кунаком покойного отца Меседу. Он сочувственно относился к трагичной судьбе мужественной женщины, с радостью принимал её у себя. Патимат любила добрую гимринку, которая с детства баловала её сладостями и фруктами. Вначале дочь не подозревала ничего, слушая разговоры о прекрасном гимринском юноше – любимом племяннике Меседу, лучше, красивее, умнее которого трудно было сыскать в Аварии. Но расхваливала Меседу Шамиля только тогда, когда оставалась наедине с Патимат, хотя иногда без стеснения и родителям расписывала непревзойдённые достоинства своего племянника.
В день скачек, подергивая за руку свою избранницу, Меседу шептала, показывая глазами на молодого всадника на сером коне:
– Посмотри, как он сидит на лошади, а стан какой тонкий, плечи – шириной в три локтя, нос, подбородок, губы словно выточены тонким резцом. Погляди вокруг, кто сравнится с ним?
– Да, тётя Меседу, твой племянник строен и красив. И конь у него лучше, чем у остальных. Ах, если бы он выиграл приз! – шептала девушка в ответ.
Об этом Меседу не говорила вслух, в душе она молила Аллаха о победе племянника ещё накануне, узнав, что Шамиль будет участвовать в конных состязаниях.
Сердце её дрогнуло и не переставало учащенно биться с той минуты, когда раздался залп пистолета и помчались десятки лучших скакунов, неся на себе лихих наездников.
Душа женщины замирала, дыхание её останавливалось, когда серый конь племянника скакал почти наравне с первым и никак не мог выйти вперёд.
Но, видимо, молитвы Меседу дошли до Аллаха. Сегодня как никогда ей хотелось, чтобы Шамиль обогнал всех. И он таки пришёл первым и получил живого барана, которого тут же принесли в жертву Аллаху.
Меседу отвела домой дочь кунака. Их сопровождали два «рыцаря» – младшие братья Патимат, они всецело были поглощены турниром и никакого внимания не обращали на сестру.
Одно дело предусмотрительной тётушкой Шамиля было сделано. Теперь оставались переговоры с родителями девушки, а уж потом и с женихом.
Абдул-Азиз не отказал Меседу выдать дочь за Шамиля, слух о самостоятельности, учёности и способностях которого дошёл и до Унцукуля. Во многом способствовал этому и Магомед, приходившийся дальним родственником Абдул-Азизу по матери. Он же, по просьбе родителей, первым предложил Шамилю жениться.
– Нет, рано ещё, я не изучил полностью основы мусульманского права, – возразил Шамиль.
– Женитьба не помешает тебе продолжать учёбу.
– Почему же в таком случае не женишься ты, будучи старше меня?
– Женюсь и я, каждому свой черёд уготовлен Всевышним.
– У тебя есть невеста?
– Здесь нет.
– Значит, есть в другом месте?
– Как тебе сказать, Шамиль? Мне кажется, почтенный шейх Ярагский выдал бы за меня свою дочь.
– О, это хорошая новость, которую ты скрывал от меня.
– Не скрывал, просто я ещё не решил.
– Она хороша собой?
– В юности все хороши, но она особенно. Если бы я был поэтом, непременно воспел бы её красоту.
– Она, наверное, не умеет говорить по-аварски?
– Откуда же лезгинке знать наш язык? Достаточно того, что я знаю тюркский, как и она, а если бы и не знали общего, не беда – любовь не нуждается в словах.
– А что такое любовь? – поинтересовался Шамиль.
– Ты имеешь в виду любовь к женщине?
– Да.
– Не знаю, как тебе объяснить это состояние.
– Но у меня нет этих чувств, я не встретил такую, которая взволновала бы душу мою, – сказал Шамиль.
Меседу вошла в саклю, она услышала последние слова племянника и, подмигнув Магомеду, сказала:
– Сын брата моего, я покажу тебе ту, которая может вызвать волнение в душе, хочешь?
– Ну, конечно же, я соглашусь, если этого хотят мои родители и друзья.
На другой день Шамиль с Магомедом в сопровождении тетушки Меседу отправились в Унцукуль.
Вначале в дом Абдул-Азиза вошли Меседу и Магомед. Гостеприимный хозяин занялся гостем в кунацкой. Хозяйка взялась за приготовление угощений. Гостьей занималась Патимат. Улучив момент, Меседу подошла к окну и условным знаком позвала Шамиля, «задержавшегося» на улице.
Молодой человек «по незнанию» оказался на женской половине дома. Смело шагнув через порог, он остановился у двери, глядя на растерянную девушку, которая, в свою очередь, окинув пришельца беглым взглядом с ног до головы, смущённо подняла руку, чтобы прикрыть лицо широким рукавом платья, из-под которого виднелись красные шаровары, украшенные золотистым галуном.