Шамиль позвал к себе Кебед-Магому.
– Брат мой, – сказал имам, – благородный проникается любовью к себе подобному при первой встрече или знакомстве одного дня. Подлый человек не сближается ни с кем из-за страха или личной выгоды. Боюсь, что ансальский наиб может быть отнесён к последним. Для выяснения скрытых личных или открытых общих целей в правлении Идриса ты должен поехать в Унцукуль, выявить всё на месте, затем привезти его и других сюда.
Кебед-Магома выехал с небольшим отрядом мурта-загетов. Унцукульцы встретили его с радостью. Один из стариков, подойдя к Кебеду, сказал:
– Сын мой, мы не можем сейчас говорить о своих невзгодах, ибо они ничто по сравнению с горем, постигшим тебя. Убит твой дядя Дамада. Мы подозреваем, что это сделали люди Идриса. Сейчас наиб в мечети, не знаем, усердствует ли он перед Аллахом или хочет убедить народ в искренности богослужения, оставаясь там после окончания молитвы.
Кебед, тронув лошадь, направился к мечети.
Ансальский наиб действительно стоял на коленях – один в огромной мечети, продолжая молиться. Сняв у дверей сапоги, неслышно ступая по коврам, Кебед подошёл к нему и голосом, прозвучавшим как гром в пустом здании храма, произнес;
– Эй ты, ансальский кадий, – учёный, законовед, кому бьёшь земные поклоны? Аллаху или шайтану, с которым в дружбе твоя совесть?
Идрис встрепенулся, поднял побледневшее лицо и застыл.
– Можешь ли ты, – продолжал Кебед, – посещать мечеть? Держать в руках Коран и смотреть в глаза народа, к которому относишься с презрением? Не по тебе ли судят о тех, кто возвысил тебя над людьми, бессовестный мошенник и убийца?
– Помилуй, на каком основании ты наносишь мне оскорбления и кто дал тебе право поступать так? – Говоря это, наиб поднялся с пола и, пряча дрожащие руки за спину, попятился к маленькой боковой двери, которая вела в гужру[5].
– Ещё смеешь возражать, клянусь Аллахом, я задушу тебя, свив верёвку из твоей бороды!
Идрис скрылся за дверью, не успев надеть башмаков. Там муртазагеты схватили его и вместе с помощниками повезли к имаму.
В состав суда вошли Ахвердиль-Магома, Кебед-Магома, Юнус, Шугаиб-мулла, Ташов, Джавад-хан и другие учёные и заслуженные люди. Они же являлись членами Государственного совета имамата.
Суд над унцукульским наибом Идрисом состоялся в просторном зале заседаний – диван-хане, который был построен при доме Шамиля. Это была большая квадратная комната, устланная коврами. У стены, противоположной двери, на подушках восседали члены суда. Перед имамом на небольшой тумбе лежал в роскошном сафьяновом переплёте Коран. На коврах у боковых стен сидели муртазагеты и отличившиеся воины. Стояли часовые с оголёнными шашками. Слева от дверей находились обвиняемые, справа – свидетели.
Кебед-Магома представил личному секретарю имама протокол расследования с показаниями тех ансальцев, которые не могли явиться на суд. И с обвинительной речью выступил сам Кебед, слова которого подтверждали свидетели, возложив руку на Коран.
Идрис и его помощники ничего не могли сказать в своё оправдание.
Слово предоставлялось каждому желающему высказаться. Имам слушал внимательно всякого, не перебивая, чуть склонив голову. Когда все высказали своё мнение, осуждающее поведение ансальского наиба и его помощников, заговорил имам.
– Идрис, я ошибся в тебе, – сказал он. – Не знал, что ты мне служил неправдой, угождал во имя скрытых целей. Таким людям, как ты, нельзя доверять власть, ибо они действуют не ради общего дела, а ради личной выгоды и наживы. Подобные тебе люди опаснее открытых врагов. Они, вызывая недоверие народа, возмущают его против утверждаемого строя. Таких людей надо сживать со света. Но, поскольку ты имел некоторые заслуги, проявил храбрость при сражениях в Чиркее и Гимрах, я не применю заслуженной казни, тем более что нет прямых улик, подтверждающих твою причастность к убийству Дамады.
Суд ограничится тем, что опустит тебя и твоих помощников ниже той ступени, на которую вас поднял Государственный совет имамата. Я предлагаю отправить вас на поселение в Акнада на десять лет.
После окончания заседания здесь же, на совете, было решено временно назначить наибом Унцукуля Маха-Хаджи из Кудутля.
Новый наиб, приехав на место назначения, собрал сход.
– Люди Унцукуля, те, которые были возвышены над вами, пользуясь своими правами, нарушали законы шариата. Они унижены, наказаны судом. Теперь я назначен сюда, вот фирман[6], – сказал он, разворачивая бумагу и подавая её старосте Унцукуля. – Всякий наиб не есть безапелляционный судья от имамата. Он должен служить примером честности и справедливости при решении дел народа, над которым поставлен. Разумный правитель не будет делать и желать людям того, чего не хотел бы для себя. Так говорит имам. Всё, что у вас было отобрано Идрисом и его помощниками, будет возвращено. А дома, имущество и земли, принадлежащие им, будут розданы немощным старикам, бедным вдовам и сиротам. Так приказал Шамиль. И вы не судите о лучшем из мусульман по людям колеблющимся, неверным, способным на мошенничество и обман. Имам ведёт себя как гость на этом свете. Его путь – чистый путь шариата. Он старается вести всех заблуждающихся по этому пути, не возвышаясь, не ограждаясь, не угнетая. Он бескорыстен и правдив. С презрением относится к жёлтому и белому металлу, перед блеском которого не могут устоять не только простые смертные, но и многие владыки. Давайте будем следовать по его пути, сметая тех, кто хочет препятствовать.
Многие старики, выступив, поддержали Маха-Хаджиява. Одни успокоились, другие, особенно бедняки, обрадовались. Однако Маха-Хаджияву недолго пришлось править в Унцукуле. Бежавшая ранее местная знать стала постепенно возвращаться, требуя своё имущество, дома и земельные угодия. Некоторые из них тайно отправили своих людей звать на помощь отступников и царские войска. В Унцукуль внезапно явился Ахмед-хан Мехтулинский, который сообщил о движении многочисленного отряда русских. Хан хотел схватить Маха-Хаджиява и муртазагетов, но жители Унцукуля, узнав об этом, вышли навстречу Ахмед-хану и заявили:
– Если кто-либо из богачей или тех, кто явился им на помощь, причинит хоть малейший вред наибу Маха-Хаджияву и его помощникам, оружие будет оголено!
Тогда мехтулинский хан оставил свое намерение. Унцукульцы выделили вооруженных людей, которые проводили Маха-Хаджиява с помощниками в Чечню.
Глава вторая
В 1840 году весь край, расположенный между реками Сунжа и Андийским Койсу, признал власть Шамиля. Только правителю Хунзаха, перешедшему на сторону имама, не удалось удержать за собой бывшую ханскую столицу.
Оставив семью в Цельмесе после поражения под Хунзахом, Хаджи-Мурад отправился в Чечню. Имам сделал его наибом общества Анди. Узнав, что Шамиль собирается в поход, Хаджи-Мурад предложил свои услуги. Но имам сказал:
– Мы пойдём вниз, в противоположную сторону, войска достаточно. Ты сначала завоюй сердца новых подданных, сплоти их вокруг себя и жди нашего прихода наверх.
С десятитысячным отрядом Шамиль направился к Назрани. Наиба Малой Чечни Ахвердиль-Магому с двумя тысячами отборных чеченских всадников послал в Малую Кабарду. Ахвердиль-Магоме удалось прорваться на Военно-Грузинскую дорогу. Он напал на русское поселение Александровское, разорил его, захватил много скота, пленных и хотел было повернуть обратно, но части Владикавказского гарнизона успели подойти и отрезали путь. Ахвердиль-Магоме удалось вырваться из окружения с потерей всей добычи и части своей кавалерии. Теперь думать о Малой Кабарде наиб Шамиль не мог. Удручённый постигшей его неудачей, он спустился к дороге на Моздок, где напал на обоз, следовавший в Ставрополь. Вместе с ним под охраной солдат и гражданских вооружённых конников катила дорогая карета.
Увидев спускавшихся к дороге горцев, празднично разодетые верховые ускакали к городу. Солдаты охраны сначала попытались сопротивляться, вскинув винтовки. Их воодушевил пушечный залп, грянувший с крепостных стен Моздока. Однако помощи не последовало. Мюриды не остановились. Видя бессмысленность сопротивления, солдаты опустили винтовки. Ахвердиль-Магома, намеревавшийся напасть на город, решил ограничиться захватом обоза и направил его вверх, в чеченские горы. Двигались быстро. Разоружённые пешие солдаты едва успевали за подводами и каретой.
Только к исходу дня, переступив границу чеченской земли, Ахвердиль-Магома сделал привал. Наиб сошёл с коня и направился к карете. Через опущенную занавеску ничего не было видно. Он распахнул дверцу и остолбенел, ослеплённый. Открытой стороной карета оказалась обращенной к западу.
Лучи заходящего солнца осветили двух роскошно разодетых женщин, которые в испуге жались друг к другу. Одна, постарше, в строгом бордовом бархатном платье, с пышным узлом вьющихся золотистых волос. Вторая, молоденькая брюнетка в длинном белом платье, украшенном кружевами, в дорогой фате с бриллиантовой диадемой. Самоцветы сияли в ушах, на белой шее, нежных пальчиках, запястьях, но всё это блекло перед её красотой, сиянием глаз, похожих на два агата.
Наиб отошёл, прикрыв дверцу. Он не мог прийти в себя. Никогда в жизни никого подобного не приходилось ему не только видеть, но даже представить в воображении. От настроения, подавленного неудачей экспедиции, не осталось и следа. Он разыскал своего оружейника, бывшего польского офицера, владевшего аварским языком и хорошо знавшего русский.
– Слушай, Казимир, – обратился к нему наиб, – в том домике на колёсах, – Авердиль-Магома указал на карету, – сидят две гурии, как райские птички в клетке. Пойдём, поговорим с ними, может быть, это дочери самого царя урусов.
Казимир последовал за Ахвердиль-Магомой и, открыв дверцу, сразу понял, что одна из женщин – чья-то невеста.
– Здравствуйте, сударыни!
Услышав русскую речь от человека, одетого в горскую одежду, женщины встрепенулись. Старшая пришла в себя первой, она гордо откинула голову, сжала губы, надменно глядя на неизвестного.
Невеста растерянно ответила:
– Здравствуйте, господин абрек!
– Скажите, кто вы и куда следовали? – спросил Казимир.
Старшая продолжала молчать, пленница в белом доверчиво ответила:
– Я дочь моздокского купца первой гильдии Улуханова. Это моя бонна – англичанка.
– Разве вы не русская? – спросил Казимир.
– Нет, армянка.
– Куда ехали в подвенечном платье?
– К жениху в Ставрополь.
– Жених из купцов или дворян?
– Он генерал.
– Как фамилия его?
– Пулло.
– Что она говорит? Случайно это не дочь того Пулло, который сражался с нами и вёл переговоры с имамом под Ахульго? – спросил взволнованно Ахвердиль-Магома.
– Нет, – ответил Казимир, – это его невеста, вместе с оказией мы захватили свадебный поезд.
– Тем лучше! – воскликнул обрадованный наиб Шамиля, торжествуя, что хоть пленением невесты будет отомщён коварный генерал, который вместе с другими в знак перемирия забрал у имама старшего сына в аманаты и, не сдержав обещания, вновь напал со своими сподвижниками на Ахульго, превратив его в руины и истребив защитников.
– Господин абрек, что вы собираетесь с нами делать? – с тревогой спросила девушка.
– Не беспокойтесь, госпожа, ничего плохого.
– Как её зовут? – спросил наиб оружейника.
– Сейчас узнаю. Как вас зовут, сударыня?
– Меня – Анна Гукасовна, англичанку – Эддит, – ответила девушка и добавила: – Умоляю, господин абрек, отпустите меня, мой отец вознаградит вас за это.
Казимир перевёл наибу слова пленницы. Ахвердиль-Магома ответил:
– Если за неё мне дадут всю Россию, и тогда не соглашусь, хотя бы из-за того, чтобы эта юная красавица не досталась старому гяуру, нашему кровному врагу. Я доставлю их в Дарго, пусть там Шамиль решает, как поступить.
– Извините, госпожа, сие от меня не зависит. Мой начальник обязан доставить вас к имаму Шамилю, с ним договоритесь. Наш наиб говорит, что вы достойны лучшей партии, чем генерал Пулло.
Девушка заплакала. Тут англичанка не выдержала:
– Невежды! Дикари! Как вы смеете? Вы, наверное, считаете более достойным, чтобы она стала супругой злодея Шамиля?
Ах, боже мой!
– Не плачьте, сударыни, наш имам женат. Коран запрещает брать в жены иноверок. Ни одну из вас он не возьмет, если бы даже вы захотели этого. И вовсе он не разбойник, а благородный человек, к тому же гораздо моложе и красивее вашего Пулло. Он, наверное, освободит вас за хороший выкуп, так что не портите свою красоту переживаниями. Адью! – вежливо сказал Казимир, кланяясь англичанке.
Когда абреки отошли, Эддит сказала Анне:
– Этот, что говорил по-русски, наверное, перебежчик, и не из простых солдат… Видела манеры, сопровождающие речь, вполне светского человека?
Узнав, что Шамиль от Назрани повернул обратно, Ахвердиль-Магома, не заезжая домой, направился в Дарго. Он доложил имаму о постигших его неудачах, а в заключение сказал:
– Клянусь Аллахом, несмотря на всё, лучшего набега я бы не желал.
– Что же хорошего, если в захваченном обозе не оказалось ни одного приличного коня, ни денег в почте, ни оружия? – удивился Шамиль.
– Зато в нём оказалась райская гурия со служанкой, за которую ты сможешь взять большой выкуп.
– Кто она? – спросил имам.
– Дочь самого богатого моздокского купца-армянина.
– Значит, соотечественница твоих предков, – улыбнувшись, сказал имам, намекая наибу на его армянское происхождение.
– Кто-бы она ни была, но это настоящий клад. Больше того, ты знаешь, чья она невеста?
– Скажи, тогда узнаю.
– Пулло, того парламентёра-генерала, которого посылал к тебе на переговоры главнокомандующий Граббе под Ахульго.
Шамиль изменился в лице. Напоминание об ахульгинском побоище вызывало в нём гнетущее чувство. Он долго сидел молча, задумавшись, затем подняв голову, сказал:
– Хвала Всевышнему! Рано или поздно он посылает возмездие злодеям.
– Не печалься, имам, горе и радость следуют чередой… Разреши ввести пленницу, хочу восторгом вытеснить грусть из твоей души, – сказал наиб.
– Введи, – ответил имам.
Шамиль буквально застыл от изумления. Он видел красивых горянок на свадьбах, любовался их пёстрыми нарядами, украшениями, но ни одна из них не могла сравниться с этой… Она казалась заоблачной, осыпанной и свежей утренней росой и сияющей снежной пыльцой, упавшей из райских чертогов. Сердце имама, которое не содрогалось в жестоких сражениях даже тогда, когда близилась к нему тень Азраила, вдруг затрепетало, и странное волнение охватило его – от чистоты, белизны, блеска неземной красавицы. Он долго осматривал её.
Она, покорная, с грустным лицом, опустив глаза, стояла перед ним.
Наконец, уловив на себе испытующий лукавый взгляд Ахвердиль-Магомы, Шамиль встал и молча направился к выходу. Он вошёл в свою библиотеку, стал ходить по комнате, заложив руки за спину Через некоторое время, оставив пленницу в гостиной, туда вошёл наиб. Он спросил:
– Имам, куда прикажешь их поместить?
– На женскую половину, в ту комнату, где живёт тётушка Меседу.
Ахвердиль-Магома не стал задерживаться.
Имам остался недоволен самим собой. «Как это могло случиться, – думал он, – что я – мужчина, дважды женатый, познавший близость и женские ласки, вдруг оробел, потерял чувство самообладания перед какой-то иноверкой? И зачем мне нужно было смотреть на неё так долго? Не зря на Востоке женщины закрывают лица, чтоб оградить сильный пол от соблазнов».
Он взял с полки том по богословию, раскрыл, стал читать, но ещё больше расстроился, когда меж строк замелькала пленница. Отложив Коран, Шамиль опустился на колени, стал читать молитву, а перед глазами вновь застыла она, в печали склонив голову, как большая белая птица.