– Рахмат, спасибо, комиссар, – ответили парни, растроганные дружеским расположением и сердечным разговором с ними видного красноармейского военачальника, тем более мусульманина.
– Благодарите не только меня, но и того паренька, который сумел вовремя предупредить меня о готовящемся злодеянии, – улыбнулся Шамиль.
Народ начал расходиться, но услышав последние слова комиссара, остановился. Послышались любопытные голоса:
– И что же это за паренёк?.. Кто этот герой?.. О ком речь?.. Чей сынок?..
Мустафа довольно улыбнулся и признался:
– Да мой это пацан, мой сорвиголова, Ахметсафа… Давлиджан его до Кушкульского озера проводил, на лошади, а дальше он сам… Ловок, пострелёнок… А вот и он сам возвращается…
Действительно, к толпе приближался усталый, запыхавшийся, но счастливый Ахметсафа. Послышались одобрительные возгласы:
– Ну да… Это сынок Мучтая!.. Он самый! Проворный малый! Молодец! Удальца по походке видать!.. Сразу видно: из рода Каеш[5], то есть ремешников! Крепок, как ременная кожа!
Ахметсафа, смущённый оказанным ему вниманием, спрятался за широкую спину отца. Мустафа обнял сына за плечи, шутливо подтолкнул его и нарочито громко похвалил:
– Молодец, сынок! Спас брата своего Гусмана!
– А где Хальфетдин абый? – вдруг встрепенулся Ахметсафа.
– Не беспокойся, все живы-здоровы. Домой побежали.
Народ, находившийся в невероятном напряжении в течение нескольких часов кряду, после освобождения своих сынов облегчённо вздохнул, расслабился. Каждый спешил домой, обрадованный благополучным исходом дела. Трагедии удалось избежать.
Усманов протянул руку Ахметсафе:
– Ну, джигит, ты показал себя молодцом! Так держать!
Видя, что народ стал расходиться, Усманов в два прыжка поднялся на крыльцо мечети и крикнул, махнув рукой:
– Народ! Прошу не расходиться! Ещё немного внимания!
Люди нехотя вернулись на примечетную площадь, настороженно и недоверчиво косясь на неугомонного комиссара: дескать, что ещё замышляет красный командир? Оглядев собравшихся возле него сельчан, Усманов снова улыбнулся:
– Уважаемые сельчане! Джамагат[6]! Как видите, я подоспел вовремя. А раз так, может быть, заодно и поговорим немного, побеседуем? Слово – не молоко, много не выдоишь, но и в воду его превращать негоже…
– Хм-м… Язык у него подвешен что надо, – хмыкнул кто-то в толпе…
Усманов продолжал:
– Вот смотрю я на этих джигитов, настоящих гренадёров, и думаю: ну, хорошо, мы сегодня уйдём, а завтра нагрянут, скажем, белоказаки, послезавтра – башкирские всадники. Каждый из них попытается забрать к себе в отряд наших джигитов. Раз отвертитесь, два… Но вечно так продолжаться не может. Вот и мы по приказу Ленина проводим мобилизацию солдат в Красную Армию. Уже с апреля идёт запись татар в нашу армию. Такие вот дела, джамагат… как же вы собираетесь уберечь своих джигитов от войны? Прятать их по чердакам и погребам? Между прочим, уклонение от мобилизации в военное время приравнивается к преступлению и подлежит суровому наказанию…
– Вот этого мы как раз и не понимали, господин товарищ комиссар, – прервал его пожилой крестьянин, чуть выйдя вперёд и взволнованно поглаживая свои усы и бородёнку. – То ли нам не объясняли как следует, то ли сами мы такие непонятливые. Верно, что к нам многие приходят, и все на словах ратуют за дела мусульман, речи говорят разные от имени мусульман. Не секрет, что мы как-то не приучены делить себя на татар и башкир. Я, например, до сих пор не знаю, кто я: татарин или башкир? Однако, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, я где угодно и когда угодно могу сказать и доказать, что являюсь правоверным мусульманином, әлхәмдүлилләһи[7], у меня крепкая вера и чистая совесть истинного слуги Аллаха.
– Так ведь и мы являемся Мусульманской бригадой, – подхватил его мысль Усманов. – Вообще, вопрос, затронутый вами, очень сложен и запутан, и решать его предстоит, наверное, не один год. Именно из-за разногласий по поводу этого вопроса и возникли у нас трения и споры с господином Валидовым и его сторонниками.
– А этот Валидов – ещё кто такой? – сипло спросил какой-то мужик в толпе.
– Падишах башкирский, – быстро «просветил» его Мустафа.
– Вона-а-а… – удивлённо протянул мужичок, – и как это их так угораздило, горемычных?..
В толпе засмеялись. Усманов продолжал:
– Да, все мы мусульмане, я лишь советую не забывать одного: на самом деле исламский мир огромен, сложен и порой даже противоречив. Не хотелось бы отвечать за все мусульманские народы, да и не имею на это права, но что касается нас, живущих между Волгой и Уралом татар и башкир, то нам жизненно важно объединиться, сплотиться. К этому зовёт нас Султан-Галиев и другие вожди нашего народа. Сами видите: силе можно противопоставить только силу. Разве вам хорошо было при царе? Может, вас полюбили белоказаки? Или, возможно, вы думаете, что Валидов обеспечит вам райскую жизнь? Не будет этого, джамагат. У нас нет иного пути, чем объединение. Если мы хотим и надеемся стать полноправной нацией, нам нужно принимать срочные меры в этом направлении. Надо учиться действовать с прицелом на будущее…
– У рассвета есть неразлучный друг закат, а у прошлого года будет год грядущий, мил человек, – рассудительно, издалека начал говорить пожилой крестьянин. – Будущее привязано на длинной-длинной верёвке. Между тем жизнь нынче как-то разладилась, расстроилась, а уши наши совсем засахарены от сладкоголосых речей…
– И это правда. Дутовцы морочат вас идеей создания между Волгой и Уралом «Учредительной» республики, другие забивают вам головы своими проектами. А тут ещё Валидов, обещая народу златые горы, призывает соединиться с Дутовым…
И тут его перебил спокойно стоявший до этого густобровый плотный мужчина:
– Так в чём же дело? Они объединяются, так и вы к ним присоединяйтесь, вот и будет ваше любимое объединение и сплочение, братство и равенство. Всё шито-крыто! К чему пустопорожние разговоры? Или тебе, сынок, просто нравится так ораторствовать, витийствовать? Никто не мешает вам объединяться с кем угодно и как угодно. Чего же кота за хвост тяните?
– Гы-ы! – одобрительно хмыкнули в толпе. – А Давли верно говорит. Десять дервишей и в один чулан поместятся, а двум падишахам и целого континента не хватит, – говорили наши деды. – Чем больше царей, тем меньше земли.
Но Усманов не привык уступать в споре:
– Но почему они решили объединяться? Их главная идея, цель – противостоять созданию Татаро-Башкирской Республики, то есть, прошу прощения за каламбур, объединение против объединения. Однако подумайте сами: неужели Дутов в случае успеха действительно поддержит Валидова с его «Башкирским государством»? Чепуха! Ничего подобного! Дутов, клявшийся на верность русской монархии, то бишь царю, и пальцем не пошевельнёт, чтобы хоть чуть-чуть помочь мусульманам. А к борьбе, то есть к войне в своих интересах, этих же мусульман зовёт, агитирует. «Борьба» – звучит мужественно и красиво, но только надо знать, за что и как бороться. Посмотрите на нашу Сакмарку, на её быстрое, стремительное течение. Я сам родился и вырос в Оренбурге, учился здесь. Помню, как красиво и величаво плыли по Сакмаре льдины во время весеннего половодья. С берега всё это выглядит действительно красиво. Но попробуйте войти в такую реку, и вас мигом унесёт, завертит, раздавит среди льдов. Эта ситуация очень похожа на бурлящую ныне в революционном движении Россию. Вас зовут на борьбу, сулят манну небесную, молочные реки и кисельные берега, но стоит только поверить им и окунуться в этот водоворот, и вряд ли кто из вас уцелеет…
– Другие посульщики, кажется, тебе и в подмётки не годятся, – усмехнулся Давли. – Гладко говоришь, видно, что язык хорошо подвешен. Так ведь язык без костей, мелет без умолку. «Земля не поднимется без коня, страна – без батыра», – говорили древние, но это лишь красивая присказка. Сказать легко. А как это осуществить? Сие одному Аллаху ведомо.
– Спасибо за высокую оценку моих ораторских способностей, – белозубо улыбнулся Усманов. – Не скрываю и не хочу скрывать, что цель моя – объединение в один мощный кулак мусульманских полков. Как человек военный, побывавший не в одной битве, скажу, что в этом мире вынуждены будут считаться только с тем народом, который един, хорошо вооружён и отважен. Если ты берёшь в руки оружие, должен знать, за что воюешь. Наш час пробил, мы должны завоевать свободу для мусульман, восстановить, возродить наше государство, о чём веками мечтали наши деды и прадеды! Говорю вам как комиссар созданного в Оренбурге Мусульманского батальона: сила на нашей стороне, народ на нашей стороне. С нами – Бог и правда! Мы победим!
…Раздался пронзительный гудок паровоза, и Усманов очнулся от воспоминаний, с удивлением и некоторым смущением обнаружив, что стоит с высоко поднятым кулаком: «Мы победим!» О, господи! Усманов осмотрелся вокруг: не видел ли кто-нибудь его? Нет, он стоял один. Облегчённо вздохнув, Шамиль стал пробираться в вагон, где размещался штаб полка. Эшелон подъезжал к Оренбургу…
III
Да, события восемнадцатого года крепко и надолго запали в память многих людей…
В день чудесного спасения каргалинских джигитов от головорезов Хабри Ахметсафа не стал дожидаться окончания импровизированного митинга, а поспешил домой. И всё-таки ему было непонятно, почему уважаемый Давли абзый так упорно спорил с комиссаром Усмановым? Этот комиссар напоминал Ахметсафе сказочных богатырей и пахлеванов. Вон как скукожился от страха Хабри, едва увидев своего командира!
Мальчик был донельзя горд тем, что именно на его долю выпало спасение каргалинских «никрутов» (так отец называл «рекрутов»). Радостное настроение не могли затмить ни тучи, двигавшиеся со стороны Яика, ни порывы холодного ветра. «Успел! Я успел! Ура! – пело внутри него. – Я спас Гусмана абый, хвала Аллаху!»
От радости он не чуял ног под собой, а избитая тысячами подошв, раскисшая от непрестанных дождей тропинка казалась ему не хуже центрального бульвара в Оренбурге. Мальчик забыл о своей усталости и вприпрыжку бежал домой. Сегодня праздник! Ура!
Он едва не столкнулся с Валькаем хаджи, неожиданно появившимся из-за переулка Ишановской мечети. В последнее мгновение лихой паренёк заложил крутой вираж и сумел избежать столкновения, и в этот момент из груди его помимо воли вырвался бесшабашный клич:
– Эге-гэ-эй!.. Хой-хой!.. – словно он понукал пасущихся в степи овец.
Не ожидавший от подростка такой прыти, и главное, такого непочтения к собственной особе, Валькай хаджи сначала опешил, а потом поднял свою трость наподобие копья и ткнул в грудь мальчишке:
– Прочь с глаз моих, окаянный! Или у тебя в зенках картофель растёт, что ничего не видишь?! Щенок! Глаза бы тебе перцем прочистить! Розгами по заднице пройтись! Распустились донельзя! Куда прёшь? Вам дай волю, так вы и на служителя Аллаха верхом сядете!..
Самое интересное, что в этой ситуации испугались оба. Криводушный хаджи долго не мог прийти в себя, опасаясь, не специально ли поджидал его щенок Мустафы, чтобы напугать его до смерти. Но и подросток испытал традиционный для сельской молодёжи страх перед священнослужителем. Ахметсафа растерялся и брякнул первое, что подвернулось ему на язык:
– Добрый день, азанче бабай! Как живёте, дедушка азанче?
От гнева глаза Валькая чуть на лоб не вылезли. Неистово размахивая тростью, он снова заорал:
– Негодник! Голодранец! По-мусульмански здороваться не можешь? По-божески, по-книжному приветствовать не научился? Распустил вас этот еретик Мифтах хальфа! У-у, сатанинское отродье!.. А ну-ка учтиво поклонись и скажи мне: «Ассалямагалейкум, почтенный господин хаджи хазрат!..»
В своём негодовании азанчи был по-своему прав. Дело в том, что Каргалы издавна славились во всём тюрко-татарско-мусульманском мире своей набожностью, религиозностью, благочестием. Когда образованные мусульмане отправлялись с берегов Камы и Яика в священный хадж в Мекку, то по пути обязательно останавливались в Каргалах, где два-три месяца проводили в молитвах с благочестивыми старцами, от которых набирались знаний, укреплялись в вере, слушали рассказы о всех тонкостях священного хаджа. И только после этого, обогащённые знаниями и освящённые светом истинной веры, они отправлялись дальше. И вот, как это ни странно, даже в такое богобоязненное и благочестивое село, жившее строго по предписаниям Корана, вдруг стало проникать еретическое, по убеждению консервативных клерикалов, учение джадизма, или реформаторства, проще говоря, новометодной школы, более светской, чем прежняя. И первыми «еретиками» в благочестивых Каргалах стали такие, как Гумер Давлетъяров, с юности подавшийся в купцы и перебравшийся в многолюдный град Оренбург. Сначала он перезнакомился с самыми отпетыми еретиками – этими длинноволосыми, безбородыми писаками, книжными «червями», разного рода сомнительными учёными, издателями и т. д. Потом он стал переманивать каргалинских юношей в городские новометодные медресе. И, наконец, вконец обнаглел и добился открытия «еретической» школы в самих Каргалах – этом оазисе ислама, «Мекке» волго-уральских мусульман! Конечно, кадимистские или старометодные имамы не переставали ругать «еретиков» и призывать на их головы кару господнюю, однако находились и те, кто защищал и поддерживал начинания Давлетъяровых и их сторонников. А вскоре в Каргалы приехал откуда-то и стал баламутить народ молодой, но строптивый хальфа, учитель по имени Мифтах. Преодолевая неимоверные трудности, несмотря на многочисленные нападки кадимистов в свой адрес, он сумел организовать обучение детей и молодёжи по новому, джадистскому методу. Таким образом, многовековые устои каргалинских имамов-фундаменталистов в начале ХХ века стали расшатываться и терять свою цельность, как взбитая вечером подушка в течение бессонной ночи теряет к утру всю свою упругость, свежесть и пышность.
Тяга шакирдов к светским знаниям оказалась настолько сильной, что ученики не боялись проклятий и угроз консервативных хазратов и мулл и без колебаний шли в школу Мифтаха хальфы. К тому же, – о, Аллах! – в ауле открылась и женская школа, к чему приложили руки богатеи Хусаиновы, тоже выходцы из Каргалов, кроме того, к ним присоединился и знаменитый золотопромышленнник Закир Рамиев. Невиданное, неслыханное дело! В каргалинскую женскую школу начали приезжать девочки даже из таких больших городов, как Оренбург и Троицк! Видимо, очень уж истосковался народ по настоящим знаниям.
Но сельские аксакалы и муллы-кадимисты не думали сдаваться. Они приложили максимум усилий, обошли множество инстанций и добились-таки закрытия новометодной школы. Но рано схоласты радовались. Мир неузнаваемо, неудержимо менялся. Оренбургские баи вновь открыли новометодную школу, и снова продолжилась борьба между кадимистами и джадистами, между схоластами и реформаторами, между старым и новым… Так, в пылу этой борьбы и вошли джадисты в полосу революционных событий. Но даже в круговороте революций и гражданской войны кадимисты не переставали поносить почём зря своих непримиримых недругов-джадистов, как будто последние и явились виновниками и даже подстрекателями Октябрьского переворота и наступивших катаклизмов. Дескать, разворошили муравейник… Потревожили гнездо змеиное… Не-ет, Валькай хаджи не зря бесновался, кричал на этого мальца – в глазах подростка он видел присущую Давлетъяровым умную насмешку, прямодушие и чистоту невинности, и от этого ещё более распалялся. Щенок мустафинский! И язык у этого сорванца неплохо подвешен.
– Да, правильно, дедушка Валиулла, – ничуть не смущаясь, ответил Ахметсафа. – Я учусь у Мифтаха хальфы!
В голосе подростка чувствовались гордость и даже некоторый вызов.
Ох, как испортился мир! Где уважение к старшим? Где присущая татарам богобоязненность? Раньше такие выходки даром не проходили…
– Какой я тебе дедушка! – рявкнул обиженный азанчи. – Иди, иди, топай отсюда, негодник! Испортил вас вконец Мифтах хальфа, сбил с панталыку. Удивительно! Непонятно! Кощунственно! Зачем нужны деревенским детям какие-то география, математика и прочая белиберда. Достаточно уметь считать деньги… А уж учить русскому языку – и вовсе великий грех, святотатство, отступление от канонов ислама и шариата…