– Так-то оно так, но нам, торговым людям, недосуг ждать, пока мир успокоится и образумится. У торговли свои, незыблемые законы, Мустафа туган[11], и если её не поддерживаешь в заданном ритме-то, все твои сбережения могут за один день сгореть. М-мда… Значит, Гусмана ты в армию отдал. Что же, дело хозяйское, только вот что я тебе скажу, туган: у Гусмана жилка торговая имеется, ему своё дело надо открывать. Видел я, как он управляется в книжном магазине Гумера абзый. Любо-дорого смотреть! Думаю, в роду Давлетъяровых на одного почтенного купца больше станет. Даст Аллах, вернётся он с войны, и женим мы его на дочке какого-нибудь удачливого купца.
Мустафе нравились слова гостя, и всё же он сдержанно ответил:
– Хи-и, Давли абзый, давай не будем садиться верхом на ещё не рождённого жеребёнка! Всему своё время. Неизвестно, чью дочь он сам выберет себе в жёны. Если понравится ему дочь купеческая, что же, быть посему, а если…
– Не говори так, Мустафа! – строгим голосом перебил его Давли бай. – Если не хочешь, чтобы обмельчал наш славный род, ищи невесту, равную нам. В противном случае как бы не пришлось горько каяться, но тогда уже поздно будет: близок локоть, да не укусишь. Кроме того, джигиту нельзя долго ходить в холостяках, семейные узы и брачное ложе лишь подстегнут его способности, и дело его от этого только выиграет. А у нас дело – превыше всего!
Убедившись, что Мустафа, наконец, поддался чарам его красноречия, купец решил, что называется, брать быка за рога:
– Стало быть, ходит и ходит ко мне народ, работу испрашивают. Только я отвечаю: «Нет, дорогие мои, и не думайте, потому что я уже обещал взять в помощники Ахметсафу, сына достопочтенного Мустафы»…Если ты, конечно, непротив, туганкай[12].
Мустафа задумался, не зная какое решение принимать. С одной стороны, неудобно отказывать влиятельному родственнику, с другой стороны…
Ситуацию разрешил сам Ахметсафа.
– Я пойду, папа? – спросил он. – Ведь в прошлом году я помогал Давли баю пригнать скот из-под Актюбинска.
Отец сдался. Ударили с купцом по рукам, договорились насчёт оплаты.
…И вот теперь, по всем расчётам Мустафы, Давли бай с Ахметсафой должны возвратиться. Однако пока ни их, ни стада не видать: ни облачка на горизонте.
А на душе Мустафы тошно, муторно. О чём только он не передумал, повязывая красные ленты на белоцветные яблоневые ветви… Из тяжких раздумий его вывел лишь голос Шамсии, зовущей мужа на утреннюю трапезу…
…Едва они допили чай, как дверь с шумом распахнулась, и в дом вошёл, вернее, почти ворвался обожжённый степными ветрами Давли бай и зарокотал:
– У-уф, Мустафа туган! Что за непоседа эта Биби, а? Ну, егоза! Плутовка маленькая! Не успел я остановить лошадь, как эта Биби кубарем скатилась откуда-то прямо в арбу. Ах, бесовка! В такое раннее утро уже на ногах, пострелёнок!
Продолжая широко улыбаться, Давли бай перешёл, наконец, к традиционным приветствиям:
– Әссәләмүгәләйкүм вә рахмәтүллаһи вә бәракәтүһү[13], Мустафа туган!
Гость грузным мешком плюхнулся на скамейку, перевёл дух и продолжил:
– Да ниспошлёт тебе Всевышний благоденствие!
Затем наступила очередь молитвы, а потом – взаимные расспросы о здоровье, благополучии семьи и т. д. Наконец, Давли бай закончил с необходимым ритуалом и перешёл к новостям.
– Хвала Аллаху, Мустафа туган! Овечий гурт пригнали ещё вчера, поздно вечером… Ну и славный у тебя хлопец, скажу я тебе, Мустафа джан! Ничуть от других не отставал. Молодец! Пригнали весь скот, ни одну овцу не потеряли.
Снизив тон, Давли бай счёл нужным отметить и свои личные заслуги:
– Хи-хи… Да и как же иначе? Ведь я лично за всеми присматривал, день и ночь с ними был… М-мда… За молодёжью нужен глаз да глаз. Сам лично не уследишь – всё потерять можешь, так-то, туган… Ну, конечно, и знакомые казахи помогли. Без охраны никак нельзя. На дорогах то и дело военные отряды шастают, то там, то здесь стреляют. Ужас! Бывали дни, когда не знал, что делать со скотом, куда его девать… Окружными путями, обходя районы боевых действий, с великими трудностями пригнали мы скот и сдали по назначению, әлхәмдүллиләһи… Что верно, то верно: деньги с неба не падают. Расходы были большими, пришлось немного денег у оренбургских друзей занять. Вчера вечером, хоть и усталый был, а полночи глаз не сомкнул, всё деньги считал, прикидывал, что да как. И выходит, Мустафа туган, что расходы мои превышают доходы. Такая вот незадача…
Мустафе, по правде говоря, не было никакого дела до финансовых затруднений Давли бая. Его беспокоило одно: раз скот пригнали ещё вчера вечером, где же в таком случае Ахметсафа? Почему ещё не дома? Конечно, беспокойство о сыне отнюдь не означает, что Мустафа безразличен к делам своего компаньона и родича, нет. Мустафа не из таких, кто радуется, когда у близких ему людей возникают проблемы и затруднения. Мустафа – человек сострадательный и понимающий… Но сейчас его занимал другой вопрос: где Ахметсафа? А Давли ага всё витийствовал:
– Встал я рано утром, думаю: погоди-ка, нужно к моему приятелю Мучтаю сходить, навестить его…
Мустафа нахмурился. ему не нравилось, когда его имя искажали при нём же. В другом месте, где самого Мустафы нет, пожалуйста! Но при нём же… Подавляя раздражение, Мустафа требовательно и строго посмотрел на болтливого гостя, понимая, что этот старый лис затевает какую-то очередную хитрость.
– А сынок твой остался вчера в Оренбурге, у Гумера абзый, малость отдохнуть решил, намаялся с дороги, – сказал Давли бай. – А что, он ещё не пришёл домой?
– Намаялся, наверное, дитё ведь ещё.
– Конечно, устал, конечно! – живо подхватил Давли бай. – Хотя не очень-то я их гонял, жалел… всё-таки…
Наконец, он вынул из кармана бумажник, повернулся к Мустафе боком и начал сосредоточенно считать деньги. Лицо его порозовело, на лбу выступил пот. Закончив счёт, он с решительным видом протянул Мустафе пачку ассигнаций:
– Возьми, Мустафа туган, эти деньги Ахметсафе причитаются. Извини, что пришлось сбавить плату, говорю же, расходы были велики, да и риск был немалый. Сам же сказал, времена нынче беспокойные, расплывчатые.
Мустафа равнодушно взял деньги и сунул их под скатерть. Давли шумно допил чай и поспешил по своим делам с такой же быстротой, с какой зашёл в этот дом. Словно очнувшись, Мустафа только и успел сказать гостю:
– И на том спасибо, Давли абзый, на всё воля Божья.
Он вышел на крыльцо проводить гостя, но того уже и след простыл. Мустафа понял, что купец спешил рассчитаться с ним прежде, чем Ахметсафа вернётся домой. А Мустафе можно сказать что угодно. Настоящую цену своего труда знает только тот, кто его выполняет, трудится в поте лица. Ещё деды говаривали: если хочешь купить дом, прежде всего спроси, сам ли хозяин строил этот дом или отцовское наследие продаёт? Если дом отцовский, можно смело торговаться, но если хозяин сам строил дом, и близко не подходи, потому что цена будет такой высокой, будто каждый заколоченный гвоздь вылит из чистого золота. Нет ничего ценнее, чем собственный упорный труд!
Сидевшая верхом на заборе Биби увидела отца и заверещала:
– Этием[14]! Посмотри, куда я залезла!
И подняв обе ручонки, она попыталась встать, удерживая равновесие канатоходца. Мустафа быстро снял дочку с изгороди, прижал шалунишку к груди, щекотя своей наполовину поседевшей бородой её теплую белую щёчку, понёс её, довольно хохочущую, в дом. Девочка счастливо и весело смеялась, освещая для Мустафы весь этот смутный мир.
Дома он пересчитал деньги, данные Давли баем: оказалось, ровно половина обговорённой суммы…
В тот вечер Ахметсафа и не помнил, где и как заснул. Две недели степных странствий, трудных переходов, дежурств у ночного костра и дневной беготни за бестолковыми овцами, норовившими разбрестись по необъятной степи, – всё это выбило его из привычной колеи, высосало все силы. Смутно помнит он, как очутился в доме их родственника, крупного книготорговца Гумера абзый, и провалился в глубокий сон, или, как говорят на востоке, пропал на базаре сна.
Проснувшись от бьющего сквозь оконные занавески яркого солнца, он ещё долго лежал, не в силах встать или пошевельнуть даже пальцем. Всё тело ныло, как от побоев, глаза слипались, и только холодная ключевая вода освежила и взбодрила Ахметсафу.
Гумер ага с довольным видом осматривал своего племянника. Как быстро растут дети! Вот и Ахметсафа становится настоящим джигитом, богатырём, хотя всё ещё не пришёл в себя окончательно после «прогулки» по степи.
– Досталось тебе, а? – посочувствовал он парню. – Чумазый стал, как чертёнок. Дома, небось, не узнают тебя в таком виде? Может, отдохнёшь с недельку у нас, в баню сходишь, сил наберёшься? Домой всегда успеешь…
Ахметсафа, не теряя серьёзности, покачал головой, хотя даже от такого лёгкого движения шею чуть не свело. Кажется, всё тело состоит из одних только ран и ушибов.
– Нет, дядя, – ответил он. – Мне побыстрее домой нужно, спасибо, ак абзыкай.
«Ак абзыкай» – дословно «белый дядя», то есть «просвещённый», «светлый знаниями дядя». Так называл его Ахметсафа.
Гумер абзый рассмеялся:
– Ну-ну, тогда торопись, а то сорока-белобока на хвосте весть принесла, будто все Каргалы завтра за реку переселятся. Смотри, не опоздай, не то родной аул в степи потеряешь…
Затем он сменил шутливый тон на серьёзный:
– Вернёшься, конечно, куда же ты денешься, раб божий? Только не спеши так. После еды следует отдохнуть малость. Мы подыщем тебе приличную одежду, не в этих же лохмотьях перед деревенскими красавицами появишься? Не забывай, что мы – Давлетъяровы! Звёзд с неба не хватаем, но на земле стоим твёрдо и верим в свои силы. Нам есть чем гордиться перед народом! Хвала Аллаху, никто ещё из Давлетъяровых не замарал чести славного рода.
Хозяин повёл подростка в большую прохладную комнату, отведённую под библиотеку.
– Иди-ка сюда, юноша. Видишь это богатство на полках? Не сокровища Али-бабы, конечно, здесь бриллианты другого рода – духовные! Жемчужины нашей национальной культуры! Книга – вот истинное богатство! Читай, впитывай, учись, служи своему народу! Такой должна быть твоя цель, твоя задача.
После жгучего солнца и горячей пыли степей эта прохладная, тихая, слегка освещённая библиотека казалась для Ахметсафы источником неги, отдыха, мудрости. Ахметсафа бродил по библиотеке, будто по сказочным пещерам Аладдина. Окна плотно зашторены, везде стерильная чистота, на журнальном столике неярко горит светильник. Гумер абзый взял с полки книгу, полистал её и спросил Ахметсафу:
– Что ты знаешь о Гаязе Исхаки?
Ахметсафа слегка растерялся, будто на уроке, но быстро ответил:
– Это тот писатель, что написал рассказы «Суннатче бабай», «Нищенка»?
Лицо хозяина расплылось в улыбке:
– Вижу, вижу, что хальфа Мифтах не зря ест у вас свой учительский хлеб! Да, юноша, ты назвал некоторые произведения достопочтенного писателя – Гаяза Исхакова. Это человек прямодушный, цельный. Характер его не всем нравится, но вряд ли найдётся кто-то ещё, так много сделавший для просвещения и прогресса нашей нации!
– А ещё есть Тукай, Амирхан, Ибрагимов, Рамеев, да?.. – поднял на него вопросительный взгляд Ахметсафа.
– Браво, молодой человек, афарин! – поднял обе руки Гумер абзый. – Ты только что назвал имена самых ярких звёзд на небосклоне нашей литературы. Ты знаешь о них понаслышке или что-то читал из их произведений?
Ахметсафа вдруг встрепенулся, словно молодой жеребец, почуявший крепкую шпору, и звонким голосом начал декламировать:
– Афарин! Бр-раво, дорогой Ахметсафа! А теперь, будь добр, назови нам автора этих строк!
– Их написал Сагит Рамеев, – ответил Ахметсафа, снова чувствуя себя на экзамене, и поэтому невольно сосредотачиваясь, вспоминая всё, что знает о татарской литературе. Ахметсафа очень любил читать татарских писателей, восхищался ими, даже считал какими-то «сверх-людьми». Вообще, такие понятия, как «творчество, поэзия, искусство», обладали в глазах Ахметсафы какой-то особой, притягательной, волшебной силой.
Почувствовал это и мудрый Гумер абзый. Услышав стихи Сагита Рамеева, он обрадовался, будто поймал диковинную птичку, и восторженно заговорил о литературе.
– О, да, юноша! Литература – это нечто! Она даёт человеку крылья, развивает ум, формирует эстетику… Нужно только научиться правильно воспринимать литературу. Смотри, как сильно сказал уважаемый Сагит эфенди о человеке, обречённом на противоречия с этим миром, на обман мыслей, чувств, стремлений! Наша литература очень богата и обширна, кроме упомянутых тобою мастеров, есть целый ряд не менее великих творцов, о которых должен знать каждый образованный, уважающий себя татарин. Знаешь ли ты хазрата Марджани?
– Слышал о нём.
– Мало слышать, дитя моё, мало! Марджани нужно знать так, как правоверный мусульманин знает молитвы намаза. Есть ещё один аксакал нашей литературы и науки – почтенный Ризаэтдин Фахретдин.
– Мы изучаем его произведение «Салима»! – обрадовался Ахметсафа, которому так не хотелось ударить в грязь лицом перед учёным дядей.
– Спасибо, юноша. Значит, ты хотя бы немного знаком с творчеством Ризы хазрата. Что же, похвально… Я всё время говорю, что наша литература немыслима без таких титанов мысли и духа, как Риза Фахретдин. Конечно, есть и много новых имён талантливой молодёжи, но Риза Фахретдин остался бы в истории даже в том случае, если бы написал за всю жизнь лишь одно произведение – «Салиму». Вот где истинное величие, вот где настоящий национальный дух, умение понять народную жизнь из глубины и написать произведение так, чтобы заставить задуматься сотни тысячи умов! Учись, сынок, читай и внемли, не всё время ходить Давлетъяровым по степям в поисках ременной кожи, не всегда быть им ремесленниками, сборщиками шкур или торговцами, нужно осветить свою дорогу светом знаний, лучом науки!
По дороге домой, спускаясь с горы Сакмары на сельскую дорогу, а потом подходя уже к мосту, Ахметсафа не уставал думать над удивительными словами дяди Гумера. Эти слова окрыляли юношу, звали вперёд, наполняли жизнь сокровенным смыслом, манили теплом загадочного света… С небес на землю его «спустила» старуха Таифе, внезапно появившаяся на дороге. Завидев отрока, она воскликнула:
– Ахметсафа-а, дитя моё, это ты! А я не сразу узнала тебя. Даже испугалась: думаю, что же за человек спускается с горы и вроде никуда не торопится. Времена нынче наступили такие, что любого путника опасаешься. Не посмотрят, что старуха, из-за нищенской котомки зарежут. Вот и спряталась я от греха подальше в прибрежных кустах.
Старуха, ещё более сгорбившись, снова оглянулась, удостоверясь, что вокруг нет ни души, и заговорщицки притянула к себе парня за ворот рубахи:
– Слушай, джигит, только что в деревню прошёл вооружённый отряд. Снова начнут шуметь, митинговать… Кажется, красные… Я сначала по большаку шла, а как их увидела, спряталась в лопухах, а потом свернула на просёлочную дорогу. Командир ихний на прошлогоднего комиссара похож. Усманов, кажется. Тот, кто в прошлом году несколько парней в армию увёл. И Хальфетдин мой с Гусманом вашим в армию пошли. Только Хальфетдин на пути к Ташкенту из поезда выпал… А от Гусмана весточки нет?
– Не было ещё, бабушка Таифе. Как в воду канул. Отец беспокоится, переживает, ночами не спит…
– Шамсию видела, спросила и она: нет ли, мол, вестей от Хальфетдина. Спасибо, что не забывает старушку. И сегодня дом под её присмотром оставила, а сама в Оренбург собралась, старшую дочку навестить.
Старухе Таифе не терпелось сообщить главную новость. Ещё раз быстро осмотревшись по сторонам, она затараторила:
– Хальфетдин-то мой прячется сейчас в тайнике под полатями. Сундук под тайный схрон приспособил, ага… Ловкий он у меня, умелец, золотые руки, как бы не пропал, горемычный. Боюсь я за него, вдруг узнает кто-нибудь и донесёт комиссарам, заберут тогда Хальфетдина, арестуют. Хотя вроде ни одна живая душа его не видела. Наш дом, сам знаешь, в глаза не бросается, не дом, а лачуга в тени других добротных домов. Кто же подумает, что в такой жалкой избушке прячется здоровенный джигит, так ведь? Хальфетдин в детстве озорным, шебутным был, ведь без отца рос. Так я волновалась за него! Заиграется он дома, ненароком в стену ударится, а стена-то саманная, хлипкая, дрожит вся, того и гляди обвалится. Ой, что говорить!.. Аллах миловал… Лишь бы жив был, здоров остался… Завалился он ночью домой, говорит: «Соскучился я по тебе, не могу больше, инэй!». Да-а, несладко, видать, в армии этой. И где, интересно, носит горемыку Гусмана?