Циклоп Полифем также был сицилийцем. (Возможно, в образе этого одноглазого исполина представлялась сама гора Этна.) Он был влюблен в Галатею, морскую богиню из числа нереид, и настолько разозлился, когда она предпочла ему простого смертного по имени Акид[6], что раздавил соперника скалой на склоне вулкана (в жерле которого мифы помещали кузницу бога Гефеста). Галатея не смогла оживить своего возлюбленного, поэтому превратила его в реку, стекающую по склону Этны к морю, где они двое вновь воссоединились. Память об Акиде сохраняется в имени городка Ачиреале и других населенных пунктов – их не меньше восьми – на острове. Неподалеку от Ачи Трецца и Ачи Кастелло торчат из моря три огромных скалы; это так называемые scogli dei Ciclopi, «Циклоповы камни», те самые валуны, которыми Полифем кидал в Одиссея и его товарищей, благодаря хитрости сбежавших из пещеры одноглазого великана. Одиссею вообще не слишком везло на Сицилии: вскоре после встречи с циклопом ему снова выпало едва избежать смерти у берегов острова, когда он проплывал Мессинским проливом, и Харибде, дочери Посейдона, вздумалось сыграть с мореходами свой любимый трюк – закрутить морскую воду в гигантском водовороте. (Соседка, шестиглавое морское чудовище Сцилла, жила напротив, на материковой стороне пролива.)
Но моя книга не является трактатом по греческой мифологии. Настало время вернуться к более прозаическому миру наших дней. Знаменитые слова из «Леопарда» Джузеппе ди Лампедузы, использованные в качестве эпиграфа к моей книге – эти слова произнес князь дон Фабрицио Салина, обращаясь к пьемонтскому офицеру в 1860 году, через несколько месяцев после захвата Сицилии Гарибальди, – емко формулируют долгую историю острова и объясняют бесчисленные различия между сицилийцами и итальянцами (казалось бы, ближайшими географическими соседями – ведь пролив не является серьезной преградой). Эти народы различаются лингвистически, говорят каждый на собственном языке, а не на диалектах одного языка: у сицилийцев привычное конечное «о» меняется на «у», и почти все итальянцы признаются, что не понимают своих южных собратьев. Что касается географических названий, тут сицилийцы демонстрируют одержимость звучными пятислоговыми именами – Кальтаниссетта, Ачиреале, Калашибетта, Кастельветрано, Мистербьянко, Кастелламаре, Кальтаджироне, Роккавальдина… Этот список можно продолжать едва ли не бесконечно[7]. (Лампедуза дал усадьбе дона Фабрицио замечательное имя Доннафугате.) Еще они отличаются внешним видом – среди них удивительно много рыжеволосых и голубоглазых, что заставляет вспомнить традиционный облик их предков-норманнов; впрочем, более вероятно, что здесь «отметились» прежде всего британцы (в период Наполеоновских войн), а сравнительно недавно – англичане и американцы (в 1943 году). Сицилийцы имеют даже собственную гастрономию, для которой свойственно почитание хлеба – на острове его семьдесят два сорта – и беззаветная любовь к мороженому, которое островитяне поедают даже на завтрак.
Вино здесь тоже особенное; Сицилия является одним из наиболее значимых винодельческих районов Италии. Хорошо известно, что первая виноградная лоза возникла из-под ног бога Диониса, плясавшего у подножия Этны. Со временем из этой лозы стали изготавливать знаменитое мамертино, любимое вино Юлия Цезаря. В 1100 году Рожер д’Отвиль основал винокурню в аббатстве Святой Анастасии близ Чефалу; эта винокурня по-прежнему работает. Почти семьсот лет спустя, в 1773 году, Джон Вудхауз высадился на берег в Марсале и обнаружил, что местное вино, которое выдерживалось в деревянных бочках, обладает замечательным сходством с испанскими и португальскими креплеными красными винами, столь популярными тогда в Англии. Поэтому он купил сразу несколько ящиков и привез домой, где это вино приняли весьма радушно, а затем вернулся на Сицилию и к концу столетия уже наладил массовое производство. Примеру Вудхауза спустя несколько лет последовали члены семейства Уитакер, с чьими потомками я хорошо знаком и чью внушительную (и довольно угрюмую на вид) виллу Мальфитано в Палермо можно посетить по утрам в будние дни. Заодно можно побывать и на соседней Виллино Флорио, великолепном образчике ар-нуво, которому лично я безусловно отдаю предпочтение.
Любой разговор о Сицилии неизменно порождает вопросы о мафии, а на подобные вопросы, что неудивительно, очень сложно отвечать, не в последнюю очередь потому, что мафия умудряется быть одновременно везде и нигде. Мы приглядимся к мафии более внимательно в главе 16; здесь же следует сказать, что это вовсе не кучка бандитов – типичному иностранному туристу на Сицилии столь же безопасно, как и в любой другой местности Западной Европы[8]. Крайне маловероятно, чтобы он вообще столкнулся с этой организацией за время пребывания на острове. Но вот если такой турист решит поселиться на Сицилии и начнет договариваться о приобретении недвижимости, к нему вполне может заглянуть «на огонек» очень вежливый и хорошо одетый джентльмен – по виду смахивающий на преуспевающего адвоката, – который объяснит, почему ситуация с проживанием на острове не настолько простая, как может показаться на первый взгляд.
В завершение два слова о писателях Сицилии. Два сицилийца удостоились Нобелевской премии по литературе – это Луиджи Пиранделло и Сальваторе Квазимодо (псевдоним Сальваторе Рагузы). Пьеса Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора» принадлежала к числу ранних образцов «театра абсурда» и вызвала такой резонанс на премьере в Риме в 1921 году, что драматургу пришлось бежать через боковой вход; однако впоследствии она стала признанной классикой и теперь входит в репертуар театров всего мира. Сам Пиранделло сделался убежденным фашистом и пользовался восторженной поддержкой Муссолини. Стихи Квазимодо очень популярны в Италии и переведены на сорок с лишним языков. Но если вам захочется ощутить истинное обаяние Сицилии, обращайтесь не к этим литературным колоссам, а к творчеству Леонардо Шаша и Джузеппе Томази ди Лампедуза. Шаша родился в 1921 году в маленьком городке Ракальмуто, между Агридженто и Кальтаниссеттой, где и прожил большую часть своей жизни. Его лучшие романы – «День совы», «Каждому свое», «Сицилийские родичи» – представляют собой первоклассные детективные истории с выраженным сицилийским колоритом; но также они анализируют трагические недуги острова, наподобие политической коррупции и – куда же без нее? – мафии. Легче для восприятия, но все равно сугубо сицилийские криминальные романы Андреа Камиллери, на основе которых недавно сняли превосходный телевизионный сериал со сквозным героем, детективом-инспектором Сальво Монтальбано, начальником полиции в вымышленном городке Вигата. Этот сериал приобрел такую популярность, что Порто Эмпедокле, родина Камиллери, официально изменил свое название на Порто Эмпедокле Вигата.
Что же касается Джузеппе Томази ди Лампедузы, для меня он является несомненным классиком. Роман «Леопард», на мой взгляд, – лучшая книга о Сицилии, какую я когда-либо читал; на самом деле я бы причислил ее к величайшим романам двадцатого столетия. Тем, кто заинтересовался автором, горячо рекомендую замечательную биографию Лампедузы «Последний леопард» за авторством Дэвида Гилмора. Ряд других работ, представляющих интерес, указан в библиографии.
Впрочем, книги никогда не рассказывают нам всего. Ни один «пришлый», как я подозреваю, не сможет до конца проникнуть в тайны острова; мы, «чужаки», должны просто делать все от нас зависящее, и я могу лишь надеяться, что моя короткая история Сицилии внесет сюда собственную, весьма скромную лепту.
Глава 1
Греки
Вряд ли удивительно – поскольку остров расположен фактически в самом центре Средиземного моря, – что на Сицилии множество доисторических достопримечательностей. К примеру, на острове Леванцо, недалеко от Трапани, имеется огромная пещера, по какой-то причине именуемая Гротта дель Дженовезе, пещерой генуэзцев; ее стены украшены неолитической живописью, изображениями зубров, оленей и даже рыб. Эти изображения были найдены совсем недавно, в 1950 году. Другие рисунки, значительно более древние, но, пожалуй, менее примечательные, были обнаружены несколько лет спустя на Монте-Пеллегрино, массивном золотистом утесе, что высится над дорогой в Монделло, всего в паре километров от Палермо. Кому это интересно, могут найти всю необходимую информацию – и, возможно, даже больше – в археологическом музее. А для тех из нас, кто готов оставить предысторию специалистам по первобытной истории, первой подлинной культурой на острове Сицилия является микенская (примерно с 1600 года до нашей эры). Вероятно, около 1400 года до нашей эры Сицилия оказалась одной из узловых точек в обширной сети торговых путей, которые начинались от Микен в северо-восточном Пелопоннесе и тянулись вплоть до Кипра и Северной Африки. Увы, такое благополучие не продлилось долго. Микены погибли – никто не знает точно, почему и как – около 1200 года до нашей эры, объемы торговли резко сократились, и сицилийцы вернулись к прежним занятиям и обычаям.
О ком именно речь в данном случае? Сложно сказать наверняка. Историки упоминают о сиканах, сикулах, авзонийцах и элимах; Фукидид, который писал в пятом столетии до нашей эры, утверждал, что последние были беженцами из Трои (как, собственно, и римляне, потомки Энея). Но о них мало что известно. Для нас гораздо важнее древние греки, которые достигли Сицилии в середине восьмого столетия до нашей эры. Благодаря им остров наконец вступил, так сказать, в историческую эпоху. Первые греческие поселения находились на южном побережье, где практически нет естественных гаваней, но грекам гавани и не требовались – им в те давние времена было вполне достаточно любого берега, на который мог выброситься корабль; обыкновенно они высматривали длинные песчаные участки – и нашли таковые, в частности, у Наксоса, где переселенцы из эвбейской Халкиды высадились в 734 году до нашей эры, у Акраганта (современный Агридженто) и у Гелы, где было основано первое постоянное греческое поселение на Сицилии в 688 году до нашей эры. В последующие годы греки постепенно потеснили – но не истребили – коренное население острова, равно как и финикийцев, владевших торговыми «факториями», завезли на Сицилию оливы и виноградную лозу и быстро создали процветающее общество. Это общество вскоре сделалось одним из главных культурных центров цивилизованного мира, прибежищем поэтов наподобие Стесихора из Гимеры – кого боги поразили слепотой за сочинение язвительных насмешек над Еленой Троянской – и философов наподобие великого Эмпедокла из Акраганта, который много размышлял над переселением душ и, после долгой и утомительной службы помощником разных государственных деятелей, неожиданно решил порвать с бременем земного существования ради иного, высшего бытия утром 440 года до нашей эры, когда научные изыскания привели его к жерлу вулкана на горе Этна.
К тому времени греки успели колонизировать большую часть Восточного Средиземноморья. Они также цивилизовали этот регион, распространяя свои искусство и архитектуру, литературу и философию, науку и математику и свои навыки производства. Но – и об этом ни в коем случае не следует забывать – Великая Греция, как ее называли, никогда не была нацией или империей в том смысле, в каком позднее стал нацией и империей Рим. С политической точки зрения Греция состояла из множества небольших городов-государств; к 500 году до нашей эры их насчитывалось около 1500, и они занимали территорию от Черного моря до побережья Каталонии. Чрезвычайно гордившиеся своим греческим происхождением, эллины охотно поддерживали все проявления панэллинизма, включая Олимпийские игры; несмотря на это, они часто воевали между собой, заключали порой временные лиги и союзы, однако более всего ценили собственную независимость. Афины в те времена вовсе не считались столицей – с тем же успехом на эту роль мог притязать, например, Галикарнас в Малой Азии, где родился Геродот, или коринфская колония Сиракузы на Сицилии, место рождения Архимеда, или остров Самос, где проживал Пифагор. Апостол Павел впоследствии хвастался тем, что был римским гражданином; ни о чем подобном никогда не рассуждали в Греции, которая – в этом она схожа с современным арабским миром – была, скорее, концепцией, воплощением идеи, а не национальным государством. Не имелось строгого определения «своего»: если ты ощущал себя эллином и говорил по-гречески, тебя признавали греком.
В результате этого массового расселения древних греков по Средиземноморью для потомков остались великолепные греческие достопримечательности в Италии, на Сицилии и в Малой Азии, а не только на территории, которую Греция занимает сегодня. Разумеется, большая их часть погибла; тем не менее на одной лишь Сицилии, в Маринелле – бывшем Селинунте – находятся по меньшей мере семь храмов шестого и пятого столетий до нашей эры; все они в удовлетворительном состоянии, пускай это во многом стало возможным исключительно благодаря масштабной программе реконструкции последних пятидесяти лет. Из девяти храмов в Агридженто пять сооружений по-прежнему поражают взор и весьма привлекательны, особенно на закате. Прекраснейший из всех античных храмов располагается в Сегесте, укрывшись в складке холмов; сюда совсем несложно доехать из Палермо, и от храма, по счастью, не видна автомагистраль. На самом деле храм не достроен – торчащие из стен опоры для перемещения каменных блоков так и не убрали – но от него исходит ощущение неброского совершенства и он олицетворяет собой все качества дорического монумента конца пятого столетия до нашей эры. На противоположном склоне холма размещается прекрасно сохранившийся амфитеатр третьего столетия до нашей эры, откуда можно любоваться храмом и восхищаться тем, что столь величественное сооружение сохранялось практически нетронутым на протяжении двух с половиной тысяч лет.
Не забудем и о соборе в Сиракузах – одном из немногих соборов, возведенных за пять столетий до рождения Христа. Его великолепный барочный фасад не содержит никаких намеков на то, что ожидает посетителя внутри; а внутри взору открывается совершенно иная история. Колонны, поддерживающие свод, принадлежат первоначальному дорическому храму Афины, который тиран Гелон воздвиг в ознаменование победы над Карфагеном в 480 году до нашей эры; этот храм славился своей красотой по всему древнему миру. При римлянах его величайшие сокровища были вывезены – то есть украдены – губернатором-коррупционером Верресом[9], которого столь страстно обличал Цицерон. Византийцы первыми превратили античный храм в христианскую церковь; арабы перестроили ее в мечеть. Норманны и испанцы тоже внесли свой вклад; череда землетрясений причинила немалый урон; серьезная реконструкция 1693 года состоялась после обвала норманнского фасада. Однако античные колонны пережили все испытания и невзгоды и стоят до сих пор, как бы наглядным доказательством любопытного историко-религиозного феномена: если какое-то место было признано священным, оно навсегда останется таковым, вопреки всем переменам в господствующей вере.
Но кто такой, может спросить читатель, был тиран Гелон, с которого все началось? Среди всех тиранов, то есть людей, которые правили городами-государствами как диктаторы и сыграли немаловажную роль в «греческой» истории Сицилии, Гелон выделялся своим выдающимся происхождением. Геродот утверждал, что его предки основали город Гела. «Прототипы» древнегреческих тиранов стали появляться в начале шестого века до нашей эры – можно упомянуть Панетия в Леонтинах, Фаларида в Акраганте и еще нескольких человек. О Панетии нам почти ничего не известно, как и о Фалариде, за исключением, что он предпочитал питаться младенцами и маленькими детьми и владел огромным полым бронзовым быком, внутри которого поджаривал тех, кто вызвал его неудовольствие. Куда лучше мы осведомлены о Пантарее из Гелы, чья колесница, запряженная четверней, победила на Олимпийских играх 512 (или 508) года до нашей эры и чьи сыновья Клеандр и Гиппократ правили последовательно вслед за отцом. Именно после смерти Гиппократа в 491 году – он погиб в битве с сикулами на склонах горы Этна – Гелон, бывший командир конницы, захватил власть. Он правил из своего родного города шесть лет, а затем, в 485 году, перебрался в Сиракузы, взяв с собою больше половины населения Гелы. Этот шаг был разумным, пускай и не неизбежным. Гела, как мы знаем, не имела собственной гавани; сегодня больше никто не выбрасывался на берег, если существовала возможность этого избежать, а во всем греческом мире редкая гавань могла соперничать в удобстве с гаванью Сиракуз.
Привлекательность Сиракуз не ограничивалась гаванью. Здесь также располагался остров, на расстоянии не более сотни ярдов от берега, где высилась могучая, самодостаточная крепость. Именно тут первые греческие колонисты основали город, который назвали Ортигией, в честь богини Артемиды[10]. По чудесному стечению обстоятельств, на острове имелся казавшийся неиссякаемый родник с пресной водой – буквально у кромки моря[11]; этот источник колонисты посвятили Аретусе, одной из нимф-спутниц богини.