Среди тех, кто сражался рядом с Гермократом в тот роковой день, был высокий рыжеволосый молодой человек двадцати четырех лет по имени Дионисий. В недавней биографии ему приписали происхождение из «хорошо обеспеченных, но не допущенных к власти слоев общества»; по преданию, он осознал свое предназначение, когда рой пчел уселся на гриву его лошади[18].
На самом деле мы ничего не знаем о его семье или о происхождении – разве что можем предполагать, что ему было действительно достичь той славы, к которой стремился его предшественник, и даже превзойти эти устремления. Если Дионисий учитывал в своих планах недавние события, ему несомненно было ясно, что и провал афинской экспедиции, и собственный побег из родного города объяснялись одной и той же причиной: реальной или мнимой недееспособностью лидеров. Афинские полководцы не могли согласовать действия отрядов в ходе кампании, а самый старший среди них по возрасту, Никий, был слишком болен, чтобы полноценно командовать войском. Сиракузы, с другой стороны, обладали выдающимся военным талантом Гермократа, но трусливо отказались признать его заслуги. Почему так происходит? Всему виной, предположительно рассуждал молодой человек, демократическая система. Демократия означает разобщенность; только абсолютная власть позволяет великому лидеру действовать без помех и добиваться выполнения самых дерзких задач.
Велик соблазн написать, что бесславный уход афинян привел к восстановлению мира на Сицилии. Увы, ничего подобного не произошло. Военные столкновения между Селинунтом и Сегестой возобновились, и в 410 году до нашей эры Сегеста в очередной раз обратилась за помощью – на сей раз к Карфагену. Карфагеняне откликнулись (видимо, они успели забыть о своем катастрофическом вмешательстве в дела острова семьдесят лет назад). В первый год они направили на Сицилию только небольшой, поспешно собранный отряд; но в 409 году на остров высадилось многочисленное войско под командованием полководца Ганнибала[19]. Потребовалось чуть более недели, чтобы на месте Селинунта осталась гора дымящихся развалин. Те жители города, которые не успели бежать, были убиты. Затем Ганнибал двинулся на Гимеру, где его воины учинили новую резню, прежде чем вернуться на зимовку в Северную Африку.
Карфагеняне, что называется, вошли во вкус и отнюдь не торопились покидать Сицилию. Весной 406 года они вернулись с еще более многочисленным войском и наметили себе новую цель – Акрагант, который старательно сохранял нейтралитет в ходе предыдущих столкновений и потому процветал. Сиракузяне поспешили на помощь, но, к их изумлению и вопреки горьким упрекам, жители Акраганта не удосужились пошевелить и пальцем. Они слишком долго жили в довольстве и покое; возможно, они чересчур прикипели сердцами к роскоши, которой славился город, и к своим невероятно удобным кроватям и подушкам, которые Акрагант экспортировал во все уголки греческого мира. Воинский устав того времени запрещал часовым иметь больше трех одеял и двух подушек на дежурстве; с подобным отношением к жизни вряд ли стоило ожидать, что жители Акраганта будут отчаянно сражаться. Они покинули город, перебрались в Леонтины, а карфагеняне разграбили опустевший Акрагант. Среди бесчисленных произведений искусства, с которыми они вернулись домой, был, как говорят, и тот бронзовый бык, в котором тиран Фаларид поджаривал своих жертв.
События в Акраганте не могли не сказаться на ситуации в Сиракузах, где и без того непростое политическое положение сделалось еще более запутанным; именно тогда Дионисий усмотрел в происходящем шанс для себя. Без особого труда – поскольку уже считался одной из восходящих звезд городского управления – он добился избрания в совет полководцев, откуда оставался всего лишь короткий шаг к высшему командованию. И этот шаг, вряд ли нужно уточнять, он не преминул совершить. Карфагеняне продолжали бесчинствовать на острове – в последующие несколько месяцев Гела разделила участь Акраганта, – и казалось весьма вероятным, что Сиракузы значатся следующими в их списке. Так и было на самом деле; но внезапно карфагеняне передумали и возвратились домой. Почему это случилось, установить невозможно. Античный историк Диодор глухо упоминает о вспышке чумы; но вполне может быть, что к уходу завоевателей причастен Дионисий. Кажется, что к тому времени он успел превратиться в удивительно значимую фигуру на острове. Сложно представить, что он запугал карфагенян, не говоря уже о том, чтобы заразить их; но его дипломатических навыков могло хватить на то, чтобы убедить их: нападение на город попросту не стоит затраченного времени и сил.
Какой бы ни была истинная причина ухода карфагенян, Сиракузы и Карфаген должным образом заключили мирный договор; этот документ признавал Сиракузы карфагенской провинцией на Сицилии. Карфагенские поселения, все расположенные на крайнем западе острова, объявлялись исключительной собственностью Карфагена. Населению захваченных городов разрешили вернуться в свои дома при условии, что они не будут строить укреплений и станут платить ежегодную дань. В Сиракузах же Карфаген не получил ничего; Дионисий уже крепко держал город под своим контролем. Началась вторая эпоха сицилийской тирании.
Даже стричь себя он научил родных дочерей, не доверяя цирюльнику: и вот царские дочери, как рабыни, ремесленнически подстригали волосы и бороду отца. Но даже им доверял он не вполне, и когда они подросли, он отобрал у них бритвы и велел опалять себе бороду и волосы раскаленными ореховыми скорлупками.
К двум своим женам – сиракузянке Аристомахе и взятой из Локров Дориде – он приходил по ночам так, чтобы заранее все осмотреть и разузнать. Спальный покой его был окружен широким рвом, через который был переброшен лишь деревянный мостик, и он всякий раз сам за собою его поднимал, запираясь в опочивальне. Выступая в народном собрании, он уже не решался стоять прямо перед народом, а говорил свои речи с высокой башни[20].
Этот отрывок из «Тускуланских бесед» Цицерона (написанных, нужно отметить, спустя четыре столетия после смерти Дионисия) следует воспринимать не столько как исторический анекдот, сколько как пример экстравагантных побасенок, что окружают великих правителей, в особенности если те остаются у власти достаточно долго для того, чтобы приобрести отчасти культовый статус. Дионисий Старший правил не менее тридцати восьми лет, и этот период тирании Диодор называл «наиболее длительным и суровейшим в истории человечества». Как ему это удалось? Разумеется, он обладал всеми характеристиками, необходимыми для эффективного руководства государством, – мужеством, уверенностью в себе, высоким интеллектом, решимостью и даром красноречия (последнее качество всегда имело принципиальное значение в греческом мире). Но ясно, что было что-то еще, позднее проявившееся в других – очень и очень немногих – людях; речь об Александре Великом, Юлии Цезаре и Наполеоне. Можно рассуждать о харизме, о качествах «звезды» – да называйте как угодно. На самом деле это «что-то» невозможно определить наверняка; с уверенностью мы можем говорить только, что мы опознаем это «что-то», когда видим его, и что Дионисий Сиракузский обладал этим «чем-то» сполна.
Захватывает дух от того, сколь деликатно – другого слова здесь не подобрать – Дионисий шел к власти. Он не вступал в союзы ни с аристократией (к которой сам никоим образом не принадлежал), ни с народом; никогда не позволял себе считаться бунтарем или, хуже того, революционером. Его притязания опирались прежде всего на безопасность города и всех, кто в этом городе жил. Враг еще стоял практически у ворот; нового нападения можно было ожидать в любую минуту, и после провала в Акраганте и Геле других сиракузских полководцев – некоторые из них, что установили лазутчики Дионисия, вели тайные переговоры с Карфагеном – он скромно предложил, что теперь надлежит доверить верховное командование ему (и никому иному). Чтобы укрепить свои позиции, он взял в жены дочь Гермократа[21], за шурина которого выдал собственную сестру. Только когда утвердился на вершинах власти, он открыто выступил против своих потенциальных врагов.
Следующим шагом Дионисия было завладеть островом Ортигия – который занимает площадь около квадратного километра и всегда оставался районом для избранных; там находился и относительно недавно построенный храм Афины – и превратить его в свою личную крепость, разместить там дома ближайших друзей и единомышленников, а также обширные казармы для регулярного войска наемников и для части флотских экипажей[22]. Дополнительным преимуществом острова служил мост, который вел на сицилийский берег; этот подъемный мост – как и тот, о котором писал Цицерон, – мог оказаться полезным, если возникнет неприятная ситуация.
У него была первостепенная цель – укрепить свое владычество, приобрести столько власти и богатства, сколько будет возможно. В чем заключалось это владычество, определить не так-то просто: известно лишь, что тирания Дионисия отнюдь не ограничивалась Сиракузами. Можно предположить по сохранившимся намекам, что его власть распространялась на всю Сицилию за исключением дальнего западного края острова (который оставался в карфагенских руках), на большую часть южной Калабрии («мысок») и Базиликаты («супинатор») Апеннинского полуострова, а также на земли в устье реки По и даже на один или два «анклава» за Адриатикой, на побережье Далмации. Договор, заключенный с Афинами в 367 году до нашей эры, обещал тирану афинскую помощь в случае чьего-либо нападения на Дионисия или его потомков «в любом месте, которым правит Дионисий»; это одно из немногих международных соглашений в истории, заключенных непосредственно с главой государства, а не с конкретным государством.
Главным врагом Дионисия был, конечно, Карфаген. После нескольких лет, потраченных на укрепление своего положения на Сицилии, он начал всерьез готовиться к войне, вследствие чего на Сицилию потоком хлынули корабелы, ремесленники и военные инженеры, которые строили для тирана осадные орудия и катапульты (прежде на острове ничем подобным не пользовались); к концу 398 года подготовка завершилась. Еще до официального объявления войны Дионисий приказал разграбить крошечную карфагенскую торговую «факторию» в Сиракузах и уничтожить все карфагенские корабли, которым случится быть в гавани; большинство других греческих полисов на острове вскоре последовали примеру Сиракуз. Первой «внешней» целью стала Мотия[23], маленький островок у западного побережья, защищавший наиболее крупное и густонаселенное карфагенское поселение на Сицилии. Мост, соединявший этот островок с Сицилией, был уничтожен защитниками, вследствие чего Мотия сумела продержаться до конца лета 397 года; тем не менее настал миг, когда она перестала сопротивляться – и заплатила дорогую цену за свое сопротивление. Большую часть населения вырезали, а всех греков, сохранивших верность Карфагену, распяли.
В следующем году война охватила всю Сицилию. Из Карфагена прибыли многочисленное войско и значительный флот, несколько городов заключили мир, но большинство продолжало бороться изо всех сил. Мессину сровняли с землей, и начало казаться, будто Сиракузы – следующие в списке; но город был спасен от штурма вспышкой чумы среди карфагенян. Дионисий не упустил эту возможность напасть на поверженного врага, и карфагеняне сдались. Им позволили вернуться домой в целости и сохранности после выплаты трехсот талантов – это были все деньги, которые имелись при войске. Союзников Карфагена, среди которых были несколько отрядов наемников из Северной Африки и Испании, предоставили собственной участи.
Победа Сиракуз не ознаменовала окончание карфагенских войн. В 393-м и 392 годах состоялись новые вторжения на остров, которые закончились ничем; зато после 383 года, с другой стороны, Карфаген воздал противнику сторицей. Никто не может указать точного местоположения Крониона, где Дионисий потерпел первое крупное поражение и потерял большую часть своей армии, – в том числе родного брата Лептина. Ему пришлось выплатить контрибуцию в размере 1000 талантов и принять новые границы владений, лишившие его Селинунта и большей части Акраганта. В 368 году он попытался отомстить и сумел вернуть себе Селинунт, но зимой того же года он умер, не завершив своих трудов. Относительно его кончины имеется несколько версий. Согласно одному сообщению, Дионисия отравили врачи по наущению его сына и преемника; согласно другой версии, он умер после того, как слишком бурно отпраздновал новость о том, что его пьеса «Выкуп Гектора» победила на не самом значимом драматическом состязании в Афинах.
Он всегда воображал себя литератором; в 388 году его двор почтил присутствием сам великий Платон, а историк Филист и поэт Филоксен были при этом дворе и вовсе завсегдатаями – хотя Филоксена однажды отправили в каменоломни за грубый отзыв о стихах своего господина. Вскоре после того, радениями нескольких друзей, он был освобожден – как раз к очередным поэтическим чтениям. Филоксен сидел молча, пока тиран не поинтересовался его мнением. «Назад в каменоломни», – только и ответил поэт.
Данте поместил Дионисия – пожалуй, несправедливо – в седьмой круг ада, где тиран пребывает в реке Флегетон, где текут кипящая кровь и пламя. На мой взгляд, для него был бы достаточным наказанием первый или второй круг ада. Дионисий был честолюбивым, харизматичным и предприимчивым человеком – да, жестоким, но не более, чем большинство его современников-правителей, вдобавок возникает подозрение, куда более рассудительным, нежели это большинство. Он так и не сумел добиться своей заветной цели – изгнать карфагенян из Сицилии навсегда; если бы он это сделал, не исключено, по предположениям историков, что ему удалось бы покорить большую часть Италии и даже положить предел укреплению Рима. Накануне своей смерти он безусловно контролировал значительную часть территории Сицилии, не говоря уже об обширных владениях на материке. Самый большой из сохранившихся памятников эпохи Дионисия – линия укреплений вокруг Сиракуз, построенная за четыре года, с 401-го по 397-й; эту линию замыкает по-прежнему величественная крепость Кастелло Эуриало; имя тирана туристы узнают благодаря природному образованию, которое художник Караваджо первым назвал «Ухом Дионисия»: это любопытный образчик игры природы, через который тиран будто бы подслушивал разговоры рабов в каменоломнях. Вряд ли стоит уточнять, что на самом деле осуществить это на практике было попросту немыслимо.
Глава 2
Карфагеняне
Беда почти всех деспотов и диктаторов состоит в том, что им крайне редко удавалось и удается передать всю полноту своих полномочий преемникам. Гиерон растерял все достижения Гелона; аналогичным образом Дионисий II оказался лишь бледной тенью своего отца. Былой натиск сошел на нет; новый правитель, которому не исполнилось и тридцати, предпочитал делам удовольствия и выпивку и проводил большую часть времени в родном городе своей матери в калабрийской Локриде[24], оставляя государственные заботы – заодно с командованием многочисленным войском наемников, которые ныне образовали фактически отдельную «касту», – попечению других. Зато Дионисию Старшему исключительно повезло с зятем Дионом, мужем его дочери Ареты, отличным администратором и философом, который служил прежнему тирану верой и правдой – и вполне мог бы служить так же его сыну, не отпугни Диона распущенность молодого человека. В попытке исправить характер младшего Дионисия Дион даже пригласил в Сиракузы своего старого наставника Платона, кому уже перевалило за шестьдесят, но все было бесполезно: молодой Дионисий отвергал любые попытки что-либо изменить и вскоре отправил Диона в изгнание.
Эта ссылка, которую Дион коротал в Афинах, не причиняла ему существенных неудобств; будучи зажиточным человеком, Дион охотно посвятил «вольную» жизнь философским дискуссиям. Наверно, все было бы в порядке, держи Платон, как говорится, рот на замке. К сожалению, старый философ решил замолвить словечко за своего ученика; тиран Дионисий разгневался, прогнал Платона обратно в Афины и следом конфисковал всю сицилийскую собственность своего зятя. Это было уже слишком, и Дион немедленно приступил к подготовке государственного переворота. В 357 году он отплыл на Сицилию с тысячей наемников, причем направился не в Сиракузы, чего можно было ожидать, а в Миною на юго-западном побережье острова. Это поселение находилось в зависимости от Карфагена; Дион, должно быть, рассчитывал если не на полноценную поддержку со стороны карфагенян, то на, по крайней мере, благожелательный нейтралитет. Лишь оттуда он двинулся на Сиракузы, располагавшиеся на двести миль восточнее. По пути никто не оказывал ему сопротивления – на самом деле он пополнил свой отряд местными сторонниками, мечтавшими о ликвидации господства Сиракуз; да и в окрестностях самого города мало кто противодействовал «освободителям». Дионисий предсказуемо бежал к матери в Калабрию, а гарнизон наемников вовсе не спешил выходить за городские стены. Наконец прибыл флот, набранный Дионисием; этим флотом командовал престарелый Филист – сам тиран по-прежнему скрывался, – которому удалось нанести Диону определенный урон; но затем на Филиста напали двадцать триер под командой Гекраклида, друга и союзника Диона. В жаркой морской битве Филист потерпел поражение. Некоторые источники сообщают, что он покончил с собой; другие утверждают, что его замучили до смерти. Все согласны в том, что его тело позднее проволокли по улицам города, а затем вышвырнули за стены и оставили непогребенным, на потеху диким собакам.