Как часто бывало на ярмарках, народ толпился прямо на улице. На дощатой стене висел кусок белой простыни. Перед ней стоял простой табурет, а в метре от него возвышалась тренога с лакированным ящиком, которым снимали желающих.
Парень дождался, когда пришла его очередь, и сел перед большим объективом размером с крупную сливу. Фотограф накрылся тёмной накидкой и заглянул в аппарат. Посмотрел, попал ли в фокус этот солдат. Вылез наружу из-под плотной тяжёлой ткани. Подошёл к рядовому и слегка поправил пилотку и поворот его головы.
Вернулся назад к деревянной камере. Сказал: «Внимание, товарищ, снимаю», – и нажал пальцем на кончик длинного шнурка, что держал в левой руке. Раздался тихий щелчок. Павел встал и, уступая место другому клиенту, сделал шаг в сторону.
Фотографы трудились всю ночь напролёт. Проявляли стеклянные пластинки и закрепляли полученное изображение особыми химикатами. Промывали чистой водой и ставили на торец, чтобы их просушить.
После того как пластинки просохли, вставляли их по очереди в другой аппарат. Он назывался увеличителем. Состоял из специального фонаря, закреплённого на штативе и ходившего вверх и вниз.
Снизу клали лист фотобумаги. Направляли на него луч света, пропущенный через очередной негатив. Ждали три-четыре секунды и выключали яркую лампу. Клали бумагу в ванночку с проявителем. Затем с закрепителем и, наконец, промывали водой. Потом мокрый снимок клали лицевой поверхностью на стекло, где он сушился час или два.
На другой день Павел получил фото размером девять на двенадцать сантиметров. Взглянул на своё лицо, застывшее в немом напряжении, и положил карточку в простой серый конверт без рисунка и марки. Туда же сунул листок, что исписал накануне. Хорошо, что в казарме нашлись чернила и ручка с бумагой.
В коротком тексте он сообщал маме, что с ним всё хорошо. Сейчас он находится в учебном полку, а когда поедет на фронт, ему неизвестно. Как только узнает, куда его отправляют, то сразу обо всём сообщит.
Лизнул языком сухую полоску, нанесённую на клапан, и сморщился от неприятного вкуса, возникшего на языке. Быстро заклеил конверт. Вывел сверху имя района, деревни и номер дома, где жил до призыва, а ниже фамилию любимых родителей. Пошёл к зданию штаба полка и сунул в почтовый ящик, висевший возле крыльца.
Все другие послания он должен был писать уже с фронта. Причём отправлять без конвертов и марок. Складывать листок треугольником и заправлять длинный край внутрь бумажного свёртка. Черкнул сверху адрес своего получателя и готово. Лети армейский привет, хоть на самый край великой страны.
Затем живших в бараке людей разбили на отделения, взводы и далее по штатному расписанию. Командиры осмотрели вверенных им солдат. Отобрали самых крепких бойцов и послали в другие части полка: в артиллерию, миномётную и пулемётную роты.
Среди этих «счастливцев» оказался и Павел. С ранней юности он был высок и очень силён, так что легко управлялся с мешком полным картошки. А он, между прочим, тянет на пятьдесят килограммов.
Командир благосклонно глянул на крепкого парня. Удовлетворенно похлопал его по плечу и направил служить в свой расчёт. Так Павел оказался в обслуге батальонного миномёта «БМ-37» образца 1937 года.
После чего начались каждодневные муки. Пока все остальные учились стрелять из легонькой «трёхлинейки», весившей четыре с половиной кило, он таскал тяжести другого порядка.
Ведь к обычному солдатскому снаряжению – винтовке, подсумкам, шинели, «сидору», сапогам и другим мелочам вроде гранат и патронов – добавилась артиллерийская снасть. А вес такого орудия, кстати сказать, превышал шестьдесят восемь килограммов.
И хотя оно разбиралось на три почти равные части: сам ствол длиной в метр, двуногу-лафет, которая походила на ученический циркуль, сваренный из водопроводных труб толщиной в дюйм, и опорную плиту диаметром в локоть. Каждая деталь была отлита из стали и тянула до четверти центнера.
Добавьте к этому несколько небольших чемоданчиков. Они назывались лотками, и каждый из них вмещал три массивных снаряда диаметром 82 миллиметра. Так что при переноске орудия его расчёту приходилось ой как несладко. Все пять человек были навьючены до предела и на марше потели, как вьючные лошади.
Павлу бывало так трудно, что он часто думал: «Скорей бы кончились эти мучения и нас отправили в бой! Ну а там уж как жизнь повернётся!»
Между тем положение на фронтах сложилось настолько печальное, что командиры обходили неприятную тему и занимались только агитационной накачкой. Её суть можно было выразить словами известной советской песни, часто гремевшей по радио и в кино: «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней! Мы охраняем рабочий класс, кто же посмеет идти против нас?»
О том, что происходит на Западе, можно было узнать лишь по сводкам «Совинформбюро», которые удавалось услышать из громкоговорителя, висевшего среди пыльного плаца.
Немцы неудержимо рвались на север, юг и восток, и наши войска уже оставили множество населённых пунктов. В том числе такие крупные города, как Курск, Харьков, Воронеж и Ростов-на-Дону. После чего начали медленно отступать к казачьей реке под названием Дон.
Первый бой
16 августа обучение новых солдат неожиданно закончилось. Среди глухой тёмной ночи вновь сформированный полк подняли звуки воздушной сирены. В казармы вошли командиры и приказали: «Всем выйти с вещами на плац!»
Быстро одевшись, солдаты схватили винтовки, вещмешки и шинели. Выскочили наружу. Построились по военному распорядку и заслушали новый приказ: «Получить со складов вверенное вооружение и двигаться к железной дороге».
Когда миномётчики выбрались к насыпи, куда их привезли сразу после призыва, там их дожидался состав из товарных вагонов. Прозвучала очередная команда, и началась ночная погрузка.
Ближе к рассвету все разместились в теплушках. Паровоз дал длинный прощальный гудок. Тяжело тронулся с места и, медленно набирая ход, помчался на запад. Несмотря на неимоверную загрузку путей, он летел без малейшей задержки, словно тащил за собой не эшелон с простыми бойцами, а литерный поезд с правительством СССР.
Павел отметил, что в этот раз состав был приспособлен к перевозке людей лучше, чем две недели назад. За прошедшие дни путейцы многое сделали. Полы очищены от коровьих лепешек и тщательно подметены.
В обоих концах вагона появились нары в три яруса, сколоченные из хороших гладких досок. Лежанки представляли собой широкие плоскости, которые простирались от стены до стены и занимали всё свободное место.
В каждой теплушке разместилось по четыре десятка бойцов или по восемь грузовых лошадей. Но попадались и такие вагоны, где третью часть занимали полати, устроенные для людей, а напротив имелись стойла с четырьмя животинками.
Поэтому некоторым бойцам весьма «повезло» и они оказались не в переполненном людском общежитии, а в хлеву на колёсах. В дополнение к радости такого соседства скотину нужно было кормить и поить, а главное, выгребать за ней кучи навоза.
В каждой теплушке имелось два входа. Они находились в средней части вагона и открывались на обе стороны железнодорожных путей. Между ними имелась свободная площадь величиной три на два метра. Здесь стояли двадцатилитровая армейская фляга с питьевой водой и переносная чугунная печь высотою не более метра.
Насколько знал Павел, эти времянки звали «буржуйками». Странное слово прилипло к ним ещё в годы Гражданской войны. Почему их так звали, было неясно. То ли за то, что в те далёкие годы их удавалось купить лишь богатым буржуям, то ли ещё по какой-то причине, но прозвище не забылось и бытовало в народе до настоящих времён.
Жестяная труба торчала из цилиндрической топки, похожей на обрезок трубы шириной в один локоть. Прорезала деревянную крышу и выводила наружу дым от пылающих дров.
Кроме столь важного агрегата, на свободном пространстве стояло ведро с круглой крышкой. Этот важный в жизни предмет все презирали, но постоянно им пользовались.
А куда было деваться? Поезд летел, словно птица, и шёл вперёд по многу часов. Редко тормозил на вокзалах, да и то лишь на пару минут. Так что бойцам было некогда искать придорожный сортир. Дежурные едва успевали выйти наружу и вылить на рельсы содержимое бытового устройства.
Сначала было сложно справлять нужду на виду у десятков людей, но все быстро привыкли к таким неудобствам. Кто-то вспомнил, как зовут бытовое устройство «на зоне», и стали кликать его ласковым словом «параша».
Для освещения имелся керосиновый фонарь «летучая мышь», который свисал с потолка в центре прохода. Свежий воздух поступал через четыре узких невысоких окошка, закрытых частой решёткой снаружи. Они находились в углах вагона и размещались под крышей.
Когда-то давно в рамах имелись парные стёкла, но потом они благополучно разбились, и теперь от них не осталось даже мелких осколков. Хорошо, что стояла жара и внутрь влетал ветерок, насыщенный запахом позднего лета.
После принятия военной присяги граждане стали считаться служивым сословием, и отношение к ним слегка изменилось. Теперь их не стерегли, словно в обычной тюрьме. Энкавэдэшники куда-то исчезли, а роль внешней охраны принялись выполнять офицеры РККА.
Армейские порядки были мягче, чем те, что бытовали «на зоне». Поэтому двери не запирались снаружи, и их открывали в любое удобное время, даже на полном ходу. На всякий пожарный случай здесь имелось лёгкое ограждение. Прочный брус крепился в метре от пола, пересекал широкий проём и не давал выпасть людям во время езды. Особенно на крутых поворотах.
Благодаря такой заботе путейцев на эти перила можно было опереться локтями. Высунуть голову из теплушки и дышать свежим воздухом. Чем новобранцы и занимались от нечего делать.
В хорошую погоду они торчали у двери. Смотрели на местность и станции, пролетавшие мимо. Балагурили и махали руками девицам, стоящим на железнодорожных перронах. Жаль, что гражданки в ответ только хмурились, но никогда не отвечали на крики. Видно, не хотели вступать в разговор.
В теплушке, где оказался Павел и миномётчики, собрались сплошь деревенские люди, которые сроду не выбирались из родного района и не представляли, куда теперь едет их эшелон.
Несколько стариков-пехотинцев были не в счёт. Они путешествовали на фронт очень давно и всё порядком забыли. Так что оставалось только следить за мелькавшими мимо вокзалами и уповать на то, что попадётся имя знакомого города.
Наконец он увидел надпись «Саратов», потом «Сталинград» и понял, что едет на юг. Затем поезд свернул прямо на запад. Прогрохотал по мосту через реку с названием Дон и двинулся дальше.
Через трое суток после отъезда поезд резко замедлил ход и замер возле узкого перелеска. Стояло тихое раннее утро, но поспать в этот день миномётчикам не удалось.
Раздалась команда: «Покинуть вагоны!» Бойцы вскочили с полатей. Спешно оделись за положенные сорок секунд. Схватили оружие и вещи с мешками. Выпрыгнули из теплушек и, поправляя форму, сильно помятую за время поездки, построились вдоль железной дороги.
Сержанты проверили, все ли на месте, и встали во главе отделений. Лейтенанты приняли от них доклады. Приказали своим взводам: «Шагом марш!» – и отвели подчинённых на несколько километров от насыпи.
Здесь оказался невысокий пригорок, на котором росла старая сосновая роща. Офицеры построили полк по литере «П» так, что обе длинные ножки упёрлись в подошву холма. На песчаный бугор зашёл полковой командир. Встал меж могучих стволов, покрытых коричнево-красной корой. Набрал полную грудь воздуха и произнёс короткую «звонкую» речь.
Кроме привычных слов о верности Родине и товарищу Сталину Павел Смолин услышал, что их военная часть находится западнее посёлка Калач. Они должны остановить проклятых врагов и не дать им форсировать Дон. Иначе фашисты вырвутся на оперативный простор и продолжат движение к Волге.
Пока офицер говорил, стало так тихо, что не было слышно даже лёгкого шелеста листьев. Откуда-то налетел порывистый ветер. Деревья, под которыми стояли начальники, разом вздрогнули и зашумели.
Раздался оглушительный треск. С кроны сорвался сухой длинный сук и устремился к земле. Мелькнул серой молнией в утреннем воздухе. Упал на полковника и, словно копьё, пронзил его широкую грудь. Из раны брызнули струи дымящейся крови. Командир громко вскрикнул и захрипел. Схватился руками за ветку, торчащую из поджарого тела. Рухнул на плотный песок и мгновенно затих.
Полк застыл в немом изумлении, а затем по неподвижным рядам пронёсся взволнованный вздох, вылетевший из уст трёх тысяч бойцов. Послышался тихий ропот толпы, в котором отчётливо слышался страх, охвативший солдат.
Стоявший рядом с Павлом старик быстро, но набожно перекрестился и чуть слышно сказал:
– Смерть командира перед началом сраженья – очень плохая примета. Чует моё сердце, все мы тут костьми ляжем…
Начальник штаба полка не растерялся и тотчас взял управление на себя:
– Санитары! – крикнул он в сторону стоящих солдат. – Оказать помощь раненому! Командиры батальонов, ко мне. Остальным – разойтись повзводно и встать ротами в небольшом отдалении!
Услышав команду, все сразу забегали. Бойцы с санитарными сумками помчались на холм. Майоры и капитаны двинулись за новым начальником. Ушли следом за ним и скрылись из виду за высоким пригорком.
Лейтенанты закричали на своих подчинённых и отвели их подальше от места трагедии. Построили там в прежнем порядке. Дали команду: «Вольно!» и стали ждать указаний.
Спустя полчаса офицеры вернулись назад, и приказания стали сыпаться одно за другим. Роты и отделения оправились от испуга, вызванного нелепой случайностью. Тронулись с места и двинулись на позиции, отведённые планом обороны дивизии.
Полк прошёл пять или шесть километров. Наткнулся на длинную луговину, лежащую между двумя перелесками. Растянулся в ровную линию и перекрыл ровное место. Согласно данным разведки, именно здесь должны были пройти немецкие танки.
Бойцы сбросили с плеч «жаркие» скатки и тяжёлые вещевые мешки. Сняли лопатки с пояса и принялись спешно копать индивидуальные земляные ячейки. Закончив с нелёгким делом, взялись за ходы сообщения и стали соединять ими узкие тесные щели, вырытые в твёрдом суглинке.
К полудню солдаты закончили большую часть работ, и появилась линия обороны, состоящая из трёх ниток окопов. Несмотря на то что они оказались не очень глубокими, траншеи целиком перекрыли долину и оказались связаны друг с другом узкими переходами. Так что можно было двигаться с места на место, не выходя на поверхность.
В кожухи станковых пулемётов залили холодную воду, которую привезли на лошадях из ближайшего озерка. Установили «максимы» на стыках всех отделений и приготовили к стрельбе коробы с лентами, набитыми боевыми патронами.
Миномётные и артиллерийские батареи отнесли от передовой назад и сдвинули в глубь обороны на пару сотен метров. Подняли на небольшие пригорки. Разместили среди толстых сосновых деревьев и закрыли маскировочной сеткой. Будет хоть какое-то укрытие сверху от фашистских самолётов-разведчиков.
Вместе с расчётом своего миномёта Павел быстро справился со сборкой орудия и подготовкой его к предстоящему бою. После чего взялись за снаряды. Бойцы открывали деревянные чемоданчики. Доставали четырёхкилограммовые чушки. Вворачивали взрыватели и укладывали аккуратным рядочком на расстеленную рядом палатку.
Лишь после этого солдаты взялись за лопатки и начали рыть небольшие окопчики для себя. Во время боя в них не получится спрятаться, но можно будет укрыться во время бомбёжки.
Благодаря ударному труду пехотинцев к вечеру завершилось обустройство полевой обороны. Пусть и достаточно примитивной, но всё же вполне надёжной. На счастье бойцов, немецкие танки не появились поблизости, и вокруг было тихо, словно фронт находился далеко-далеко. Лишь высоко в облаках парил очень странный летательный аппарат с парой блестящих на солнце винтов. Самолёт имел необычную форму и походил на длинную форточку с двумя крыльями по обоим бокам. Солдаты его между собой так и прозвали – оконной «рамой». Покружив над стрелковым полком, аэроплан понемногу сместился на запад и незаметно исчез.