– Шо очухался? – с трудом проговорил он опухшими губами.
– Всё теперь кранты. А ты говоришь: «Есть Бог», – превозмогая боль, прошептал я.
– Выбачайте, помылывся!
– Что?
– Ошибся, кажу.
– Нет его, и не было никогда, – со злостью и безысходностью сказал я.
– Може ты и прав, а може и ни, – прохрипел боцман. – Тильки одне скажу, якшо ни во шо не вириты, то зовсим погано.
– Что толку верь, не верь, все там будем.
– Це ты прав, а можэ и ни.
За дверью послышались шаги и голоса.
Хозяин
Разговор шёл на английском, мы затихли и стали слушать говорящих.
– Бос, что с этими делать?
– На зеркало их, но сначала я развлекусь.
– Всех?
– Да. Девку можете взять себе на ночь, а завтра на зеркало.
– А с тем, кто про побег рассказал?
– Его тоже на зеркало. Он слишком много знает.
Дверь заскрипела и открылась, зажёгся свет. Когда глаза привыкли к свету, я увидел перед собой пожилого мужчину с козлиной бородкой и лысой головой, плюгавенький такой старикашка, вызывающий отвращение всем своим видом. Он подошёл к Сидорчуку, внимательно его осмотрел, потом подошёл ко мне и стал пристально разглядывать.
– Чего уставился? – злобно буркнул я.
– О, русо! Я люблю русо, – потом он повернулся к сопровождавшему его чернокожему парню, ткнул в меня пальцем и сказал по-английски, – Этого.
Чернокожий позвал двух здоровяков из-за двери. Они схватили меня под руки, отцепили от трубы и потащили к стене, где стояла мебель. Это было кресло, как в зубоврачебном кабинете, меня посадили в него и зажали кисти в специальные кандалы на поручнях, а ноги внизу, видимо, такими же кандалами. Рядом с креслом стоял стеклянный шкаф. На его полках лежали хирургические инструменты.
Старикашка подошёл ко мне, надел белый халат, висевший в шкафу, и противно улыбаясь, сказал:
– Ну, что, русо, сейчас я буду показать, что учился у вас в Моску. Я доктор, учился мединститут. Давно, ещё Совьет Юньон был. Русо хорош! Весёлый, пьяный, добрый, пролетарий соденяйся, миру – мир, – он взял бормашинку и стал выбирать какое сверло вставить. – Понимаешь, русо, меня не совсем обучать. Меня просить уехать, мне сказать, что я не доктор, но я сам теперь учиться. Извиняй, водка нет, надо терпеть.
Старикашка засмеялся и включил бормашину.
Боль
Зубных врачей я боялся с детства, поэтому увидев смеющееся лицо своего мучителя и представив, что меня ждёт, я невольно подумал: «Господи! Помоги!».
Очнулся я возле стены. Пристёгнутый к трубе, я лежал на полу, рядом стонал боцман.
– Где я? – машинально спросил я его.
– Там же. У вязныци.
– Где?
– В Караганде. Ты шо, так злякався, шо усэ забув?
– А где старикашка?
– Ушёл, бис ему в печинку. Ты як вырубывся, вин меня на стул, а я давно, по-пьяни, якось с хлопцами так помахався, шо вси зубы повыплёвувал. Протез у мени. Цей довбанный зубнюк, як побачив, шо нэ удасться повеселыться, пару раз дербанул мни по дэсни, выругався и ушёл.
Тут я вспомнил, разговор за дверью и тот кашмар, который так удачно для меня закончился.
– Слушай, а про какое зеркало он говорил?
– Та бис его знае. Яка ныбудь хрень для катування. Вид цього маньяка шо хош можно ждаты.
– Они Зину схватили, – боль пронзила моё сердце, я представил, как её мучают и застонал от бессилия.
Приговор
Солнечный свет за решётчатым окном стал меркнуть. Боцман похрапывал вытянув ноги у стены. Я удивлялся его спокойствию, злился, что не могу успокоиться, готов был рыдать от беспомощности и стонал от страшной боли, разрывающей душу на мелкие кусочки.
За что? За что всё это? Что я сделал такого, что жизнь меня так мордует нещадно? А может это Ты глумишься надо мной? Тогда я Тебя ненавижу! Ты главный злодей на свете! Это Ты виноват, что я мучаюсь, что мучаются любимые мной люди. Я ненавижу Тебя! Ты мёртвый Бог, а если нет, то Тебя надо убить! Будь Ты проклят!
Зеркало
«Предал меня Бог беззаконнику и в руки нечестивым бросил меня. Я был спокоен, но Он потряс меня; взял меня за шею и избил меня и поставил меня целью для Себя. Окружили меня стрельцы Его; Он рассекает внутренности мои и не щадит, пролил на землю желчь мою, пробивает во мне пролом за проломом, бежит на меня, как ратоборец» (Иов 16:11-14)
Казнь
Как только лучи солнца стали пробираться сквозь решётку нашей тюрьмы, дверь с шумом открылась, два чернокожих здоровяка вошли в подвал, отцепили Сидорчука и увели куда-то. Примерно через час они вернулись, схватили меня и, зажав мои руки, словно тисками, потащили на улицу.
Меня приволокли и привязали к столбу; именно приволокли, потому что я обвис в руках мучителей, как покойник, и не реагировал на болезненные пинки и встряхивания. Рядом стояло ещё два столба, на них были привязаны боцман и Зина. Её истерзанное тело безжизненно висело на верёвках туго притянутых к столбу.
За нашей спиной метрах в пятидесяти полукругом стояли бамбуковые клетки с голыми пленниками, очевидно, их перетащили сюда с рынка. Справа и слева от нас на высоких столбах стояли изящные беседки с креслами и столиками. Беседки были пустыми.
Прямо перед нами лежал огромный плоский камень, одним краем, уходящий вглубь лазурного озера, берега которого утопали в зарослях тростника. Камень был грязного, почти чёрного цвета, верх его был совершенно плоским и был похож на зеркало. От его поверхности отражались солнечные лучи, издевательски слепя нам глаза.
Между нами и камнем было метров двадцать, от столбов к камню шла хорошо вытоптанная тропа, вдоль неё стояли чернокожие туземцы с копьями и бубнами.
Не прошло и получаса, как в беседки по деревянным трапам стали подниматься люди в шортах и ярких рубашках, они усаживались в кресла, тут же появились официантки с подносами в руках, предлагая напитки почётным гостям.
В левой беседке я увидел босса, того противного старикашку, который развлекался «лечением» здоровых зубов. Усевшись в кресло, он закинул ногу на ногу и закурил сигару, потом махнул рукой кому-то за противоположной беседкой.
Застучали барабаны, из-за правой беседки выскочил чернокожий мужчина в страшной маске какого-то чудища. Скача с ноги на ногу, он доскакал к нашим столбам и стал громко орать на тарабарском языке, ему вторили стоящие вдоль дороги, стуча в такт прыжкам своими бубнами.
В руке шамана был факел не горевший, но сильно дымящий. Туземец стал подносить факел к лицу Лизы. От дыма она закашлялась, я вздрогнул от боли из-за бессилия помочь любимой. Два огромных туземца отвязали её от столба и под громкие крики остальных потащили несчастную к плоскому камню.
Подойдя к нему вплотную, они остановились. Все затихли. Шаман указал факелом на правую беседку. Там стояла стойка с микрофоном. К ней подошёл мужчина в костюме и стал читать на разных языках короткий текст, на русском он звучал так:
– Так будет каждый, кто хочет побег!
Когда он дочитал, вновь застучали барабаны и начались пляски туземцев. К здоровякам, державшим Зину, подошли ещё два гиганта. Они взяли бедняжку за руки и за ноги и стали ритмично раскачивать под звуки нарастающего ритма барабанов и бубнов. Когда бой прекратился, они отпустили тело, оно взлетело над камнем и упало на зеркальную поверхность, пыхнув ослепительной вспышкой, словно на камне подожгли кучку пороха.
Я зажмурился, сердце пронзила боль, дыхание остановилось, внутри всё похолодело, когда я открыл глаза, то увидел только зеркальную поверхность камня и скачущих туземцев. От Зины не осталось ничего.
Жестокость
Не могу поверить, что это происходит со мной! Я сплю, сейчас этот кошмар закончится, надо проснуться! Но кошмар продолжался: уже по тропинке в сторону камня тащили Сидорчука, он бессильно обвис в руках палачей, видимо, дым факела дурманил голову. Не прошло и двадцати минут, как боцман тоже пыхнул, как порох, исчезнув на глади камня.
Я онемел от ужаса. Что происходит? Когда закончится этот кошмар? Когда Твоя жестокость прекратится? Я проклинал Бога, призрачная надежда на которого ещё, видимо, жила в моём сердце; я проклинал свою жизнь и то, что мне, так не хочется умирать; я проклинал солнцеворот и свою бабку, которая про него рассказала; я проклинал себя за то, что стал моряком, Зину за то, что уговорила меня в этот рейс, за то, что её теперь нет; я готов был проклинать всех и всё.
Вдруг внутри что-то надломилось, я поморщился от боли, а потом обмяк, равнодушно глядя в зеркальную гладь камня и синее озеро, раскинувшееся за ним. Нет, это сон, всё вокруг не настоящее, этого не может быть, скоро всё пройдёт, я проснусь, и будет всё, как раньше.
Кибоко
– Кибоко! Кибоко! – раздались страшные крики.
Туземцы, бросая копья и бубны, со всех ног бежали к ближайшим деревьям.
– Кибоко! Кибоко! – орал шаман в маске. Он бросил факел и помчался к ближайшей беседке с почётными гостями, но споткнулся о корягу и упал, быстро поднявшись, хотел бежать дальше, но захромал, сильно припадая на левую ногу.
Со стороны озера из прибрежного тростника выскочили три огромных бегемота и словно курьерские поезда понеслись в сторону людей, которые в ужасе рассыпались по поляне. Один из этих великанов в мгновение примчался к хромающему колдуну. Я никогда не думал, что столь громоздкое животное так быстро и проворно. В мгновение ока бегемот схватил шамана поперек тела и перекусил надвое, как сухую макаронину. Убив колдуна, он подбежал к клеткам с заключёнными и стал крушить их, так, будто вместо прутьев из прочного бамбука, они сделаны из хрупких спичек.
Бегемоты носились по поляне, топча и разрывая, мечущихся в ужасе, людей. Всеобщий хаос и смятение, вопли раненых и запертых в клетках наполнили поляну жутким чувством конца света.
Неожиданно из-за деревьев вынырнул лёгкий вертолёт, в открытом окне которого, я увидел мужчину с пулемётом в руках, он открыл огонь по животным. Испугавшись винтокрылой птицы, бегемоты также быстро, как появились, убежали в заросли тростника.
Клетка
Что было потом, я помню смутно, потому что потерял всякий интерес к происходящему вокруг. Когда начался послеобеденный ливень, я уже лежал в клетке на земляном полу и смотрел сквозь решётку на пластиковый навес, укрывавший клетку от дождя.
Чувство безысходности сжимало хватку, не давая дышать, хотелось поскорее умереть, точнее, ничего не хотелось: не умирать, не жить, не думать, не смотреть, не слышать.
К клетке подошло несколько человек. Я не обращал на них внимания.
– Что, русо, ты всё ещё живой? – услышал я противный голос босса. – Хорош! Красавчик! Тебя, русо, боги любить – это хорош!
Потом он заговорил на непонятном языке с чернокожим туземцем, который стоял рядом с ним. Они долго что-то обсуждали, тыкая пальцами то в мою сторону, то в небо. Закончив беседу, старикашка повернулся к нашему продавцу, который тоже стоял рядом, и сказал по-английски:
– Отведите его в деревню.
Мне связали руки и ноги, повесили на шест и два здоровенных бандита понесли меня в джунгли.
Думы
Часа через два мы пришли в деревню туземцев. Круглые домишки из тростника, накрытые пальмовыми ветвями, рассыпались по огромной просеке среди, стоящих стеной, деревьев. Чёрненькие детишки, совершенно голые с улюлюканьем окружили нас и провожали да хижины вождя.
Вождь осмотрел меня с ног до головы, потом что-то сказал моим конвоирам и указал пальцем на столб, зарытый посредине деревни, рядом с каким-то человекоподобным идолом с тигриной головой, оскал пасти которого внушал ужас. Прямо перед ним метрах в пяти стоял огромный закопчённый котёл с выжженной под ним землёй.
Меня крепко привязали к столбу и оставили на обозрение черномазеньким детишкам и полуобнажённым молодым мамашам, которые с младенцами на руках собрались возле столба и с любопытством разглядывали меня, что-то говорили друг другу и весело смеялись.
Вечер быстро перешёл в ночь. Деревня опустела. Возле меня даже охрану не выставили. Я сначала подумал, что этим надо воспользоваться, но эта мысль быстро растаяла в полном безразличии к моему будущему.
Зачем живёт человек, если неизбежно надо умирать? Почему жизнь чаще всего больше похожа на бег с препятствиями, а когда добегаешь до финиша понимаешь, что тебя обманули, ведь на финише ждёт смерть. Странно, мы убегаем от смерти, стараясь всячески её отсрочить, а в итоге она же встречает нас на финише. Кто всё это придумал? Кто запустил страшную карусель под названием «жизнь»? Что такое смерть? Скоро я с тобой познакомлюсь, а ведь я жду этого знакомства, пожалуй, оно меня уже не пугает.
Ночь вокруг зашумела криками обезьян, хлопаньем крыльев птиц, рыком львов и другими далёкими и близкими звуками постепенно убаюкивающими меня.
Змея
Мне снилась наша маленькая однокомнатная квартирка, Зина, лежащая на моей руке, мигающий за окном светофор. Зина поднялась надо мной, её длинные волосы свисали щекоча моё тело шелковистыми кончиками. Она стала гладить моё лицо бархатными ладонями, провела по щекам, губам, подбородку, добралась до шеи, обхватила её с двух сторон и стала крепко сжимать, потом прижалась к моему лицу тёплой грудью, не давая мне вздохнуть. Я стал задыхаться.
Проснувшись я увидел змеиную шкуру, сверкающую в свете луны. Огромный удав обвил мою шею и голову, я задыхался. В ужасе стал, что было силы, мотать головой, рычать, как раненый зверь, кричать не мог, так как челюсть была зажата в объятиях змеи. Несколько раз удалось резко ударить телом душителя о столб, отчего хватка его немного ослабла, я смог освободить рот и крикнуть. Тут же кольца удава вновь обвили моё лицо, ещё мощнее сдавливая его.
Силы меня покидали. Последнее что я увидел, краем не зажатого змеёй глаза, была луна, висевшая в звёздном небе.
Ритуал
Я открыл глаза и увидел, что поляна перед столбом и идолом заполнена туземцами. Все смотрели в мою сторону. Под котлом горел костёр. Слышалось уханье барабана.
Мне было трудно понять: то ли я всё ещё сплю, то ли я уже умер, то ли змея мне приснилась, и сейчас продолжится вчерашний кошмар. Наконец, последнее показалось самым правдоподобным, я опять стал понемногу терять интерес к происходящему, впадая в безразличное оцепенение.
В центре толпы я увидел старого знакомого – любителя зубодробильной практики, шефа местной мафии. Он, заметив, что я пришёл в себя, подошёл к столбу и, ехидно улыбаясь, заговорил:
– Ну, ты, русо, хорош! Даже Уго тебя не убить! Это хорош! Тебя боги любить. Я буду кушать твой сердце, твой удача будет мой.
Я смутно понимал, что он говорит, к тому же у меня не было сил даже ненавидеть этого старикашку, поэтому всё, что происходило дальше было, как в тумане.
Опять начались пляски туземцев с копьями и барабанами, новый шаман в страшной маске орал ритуальную песню. Вода в котле закипела, меня отвязали от столба и понесли к шаману. Он стоял возле деревянного помоста. Меня положили на помост. Крепко прижав мои руки и ноги, четыре здоровых туземца держали меня, не давая подняться.
Шаман, попрыгав возле меня ещё пару минут, снял со своей груди большой кривой нож и стал приближаться ко мне. Наконец-то всё сейчас закончится, подумал я и закрыл глаза.
– Табу! – услышал я крик шамана.
Я открыл глаза и увидел колдуна в маске прямо над собой. Он указывал пальцем на маленькую татуировку на моём плече, которую мне сделал один знакомый филиппинский матрос, и опять закричал:
– Табу! – повернулся к вождю и крикнул ещё раз. – Табу!
Вождь что-то стал говорить старикашке на непонятном мне языке. Босс пиратов возмущённо что-то кричал вождю, размахивая руками, потом плюнул себе под ноги и пошёл в сторону джунглей. Меня повели вслед за ним.