Елизавета повелительно подняла руку, и прежняя сердечность и теплота звуков ее голоса вдруг превратились в властный тон, так что Дэдлей почувствовал, что теперь он серьезно рискует навлечь на себя гнев государыни, если немедленно не повинуется ее приказанию. Довольный достигнутым торжеством, он глубоко склонился перед королевой и вышел из комнаты, не решаясь проститься полным страсти взором с женщиной, которой он только что признался в любви.
Елизавета мечтательно посмотрела ему вслед; это послушание удовлетворило ее гордость, и ее сердце всецело отдалось сладким ощущениям, в которые женщина погружается так охотно, когда нападает на достойный ее любви объект.
Наконец она позвонила и приказала позвать лорда Бэрлея.
– Милорд, – начала она, – вы говорили о том, что лорд Джеймс Стюарт просит избрать для Марии Стюарт супруга, который мог бы быть защитником протестантской церкви и направлять эту молодую, экспансивную особу. Ее супруг должен быть предан нам и ни в коем случае не должен стать, благодаря поддержке иностранных держав, опасным соперником нашего могущества. Он должен быть католиком, так как иначе Мария Стюарт не примет его предложения. Что бы вы сказали, если бы мы избрали для этого того самого смелого наездника, за которого вы только что ходатайствовали?
– Сэра Дэдлея? Ваше величество, у него очень симпатичная наружность, но если бы он показался шотландской королеве хоть сколько-нибудь достойным внимания и если бы он сам рассчитывал быть замеченным ею, то он либо сам последовал бы за нею из Франции, либо ему было бы предложено поступить к ней на службу.
– Милорд, если я сделаю сэра Дэдлея графом Лейстером – вы ведь говорили, что это графство свободно, – тогда он станет достаточно богатым и могущественным, чтобы иметь преимущество над любым шотландским лордом. Что же касается самой шотландской королевы, то она должна будет подчиниться нашему желанию, если шотландские лорды настоятельно потребуют от нее этого; да она и сама будет нам благодарна, что мы выбрали ей такого изящного кавалера. Что же касается его самого, то я рассчитываю на его преданность мне. Он согласится исполнить мое желание и стать супругом королевы Марии.
Бэрлей поклонился; у него не было никаких особенных поводов возражать против подобного решения.
– Прикажите изготовить указ, – продолжала королева, – я возведу сэра Дэдлея в звание графа Лейстера. Пока сохраните мой план в тайне, но поразузнайте о том, как настроен этот молодой человек, не завел ли он себе какой-нибудь интрижки и нравится ли ему шотландская королева. Но он ни в коем случае не должен узнать, что этот план придумала я. Сегодня вечером приготовьте мне доклад по этому поводу и позаботьтесь, чтобы сэр Дэдлей получил приглашение пожаловать вечером ко двору.
Бэрлей удалился, а Елизавета с нетерпеливым волнением, которое, впрочем, легко было понять, ожидала результатов этого доклада. Если, признаваясь ей в любви, Дэдлей руководился только честолюбием, тогда он ухватится за возможность разделить с шотландской королевой корону, а в отместку за его лицемерие Елизавета всегда найдет возможность наказать его, разрушив все его надежды. Если же он воспротивится этому, тогда он искренне любит ее, Елизавету, тогда он откажется от короны, чтобы оставаться в лучах сияния любимой женщины, а в таком случае он вполне достоин короны. Тогда он опасен ей, и шотландская корона должна будет утешить его за страдания отвергнутой любви. Но ведь, и став супругом Марии Стюарт, он не перестанет быть рабом ее воли, а жертвой, дважды приносимой сердцем, она обретет двойной триумф.
Обширные залы пышного королевского дворца были почти целиком переполнены гостями, а королева все еще не показывалась, заставляя ждать себя непривычно долго. Впрочем, двор, и в особенности женская его часть, имел достаточно материала, чтобы заполнить время этого ожидания.
Девственная королева была уже в том возрасте, когда первый цвет женской красоты достигает полной зрелости, а еще никто из придворных не мог бы назвать имя того, кто имел бы право похвастаться победой, заставив гордое, непреклонное сердце королевы поколебаться и задуматься, не пора ли избрать себе супруга и озаботиться законным наследником короны Тюдоров. Елизавета выбрала своими советниками самых знаменитых и популярных людей королевства, но это сделала королева, а не женщина. Сегодня же болтали что-то такое о смелом всаднике, который укрощал лошадь перед окнами королевы и потом получил долгую аудиенцию с глазу на глаз. Рассказывали, что он вышел от королевы с сверкающим радостью лицом и что она подарила ему богатое графство Лейстер. Рассказывали, что этот всадник был тем самым мальчиком, который на винчестерском турнире прицепил к своему шлему цвета Елизаветы, и когда теперь он ходил по зале, то при виде его никто – в особенности же прекрасная половина собравшихся – не сомневался, что вскоре можно ждать пышных свадебных торжеств.
Дэдлей был красив и статен, как никто; все дамы единодушно признали это, а все мужчины, от мала до велика, признали с завистью, раздражением или благоволением, что никогда еще им не приходилось видеть столь элегантного туалета на столь грациозной фигуре и что очарование этого почти девичьего лица имело совершенно своеобразный характер благодаря гордой и смелой осанке, пламенной страстности темных глаз и томной улыбке нежных уст, которая умела быть насмешливой, не становясь вызывающей.
Дэдлей граф Лейстер был одет во французском вкусе. Короткий, открытый спереди камзол, из которого выглядывали великолепные кружевные брыжжи, был из белого атласа, затканного серебром, точно так же, как и жилет и плотно обтянутые панталоны, а серебряные пряжки, белые шелковые чулки и башмаки с красными отворотами и бриллиантовыми пуговицами довершали вместе с богатой шпагой этот простой, но изящный туалет.
– Граф, – сказал Бэрлей, обращаясь к Дэдлею с новопожалованным титулом, – вашим туалетом вы доказываете, что отдаете предпочтение вкусу парижского двора. Надо полагать, что это самый изысканный вкус, раз его избрала первая красавица мира, шотландская королева.
Дэдлей тут же вспомнил, что, передавая ему лично патент на звание графа Лейстера, Бэрлей поздравил его и прибавил, что теперь он, наверное, скоро представит ко двору графиню Лейстер. Когда же Дэдлей очень уклончиво ответил на эту фразу, то Бэрлей заметил, что нисколько не удивился бы, если бы Дэдлей оставил свое сердце в плену во Франции. Дэдлей был достаточно умен, чтобы относиться к каждому своему слову с большой осторожностью, особенно после того смелого шага, которым он подошел к королеве.
– Милорд, – ответил он, – я ношу французские платья потому, что у меня не было времени найти английского портного.
– Вы уклоняетесь от прямого ответа, милорд. Я так много слышал о блеске французского двора и красоте Марии Стюарт, что с удовольствием выслушал бы мнение англичанина на этот счет. Но, быть может, я кажусь вам слишком навязчивым?
– О, вовсе нет, милорд. Я могу только подтвердить, что слухи не преувеличивают, если называют великолепие французского двора неописуемым.
– А шотландскую королеву там действительно так чествовали, как говорят? Она и на самом деле так хороша, что вдохновляет всех поэтов?
– Ее там очень чествовали, а поэтов везде достаточно много. Шотландская королева была образцом женской прелести, пока не потеряла супруга; с того времени я более не видел ее. Впрочем, у нее нет такой королевской осанки, как у нашей монархини, нет и гордого благородства, которым дышат черты королевы Елизаветы.
– Ваши похвалы кажутся очень холодными, когда вспоминаешь горячие, пылкие описания других. Но вы, наверное, нашли среди придворных красавиц такую, которая затмила перед вашими глазами весь блеск короны Марии Стюарт?
– Милорд, – улыбнулся Дэдлей, – ошибкой или, быть может, преимуществом юности является способность усматривать свой идеал везде, где хоть на момент вспыхивает мимолетная страсть. Но французские дамы слишком кокетливы, и хотя они и умеют очаровать, однако делают это только на короткий миг, так как жаждут массы триумфов и нетерпеливо порхают от одного к другому.
– А с шотландской королевой тоже дело происходило таким образом? Ходит много разных рассказов…
– Очень много лгут. Мария Стюарт любила только одного человека, и им был ее супруг.
– Тем хуже. Необходимо, чтобы она снова вышла замуж, так как ей понадобится мужская рука для защиты против мятежных лэрдов. И нашей королеве было бы во всяком случае желательно, чтобы шотландский цветок сорвал английский лорд.
– Тогда ей остается только послать на сватовство лордов. Однако я боюсь, что им всем откажут.
– Даже если это будут такие же мужчины, как и вы, которым достаточно только появиться, чтобы приковать к себе взоры всех женщин? Граф Лейстер, неужели вы упустили во Франции возможность проложить себе дорогу к трону и теперь вам придется удовольствоваться графством?
– Милорд, если вашими устами говорит что-нибудь другое, кроме насмешки, то я могу ответить вам, что мое честолюбие не покушалось даже и на графство, – ответил Дэдлей.
– Смелому принадлежит весь мир, – улыбнулся Бэрлей. – Однако вот и королева.
Елизавета появилась, окруженная истинно королевским великолепием, но никогда еще, как теперь, женщина в ней так старательно и явно не заботилась подчеркнуть все свои прелести. Красный бархат ее длинного платья был усеян белыми розами, в которых сверкали бриллиантовые росинки, белокурые волосы ниспадали на кружевной воротник и были переплетены усыпанными бриллиантами шнурками, а на высоком челе сверкала королевская диадема.
Когда государыня обвела взором присутствующих, то ее взгляд невольно остановился на Дэдлее; ей даже показалось, что ее воля была как бы связана, и она пошла в противоположную сторону и спросила вдруг, словно не заметив человека, стоявшего рядом с Лейстером:
– Где же лорд Бэрлей?
Все кинулись звать лорда.
Елизавета села на стул и приказала бальной музыке играть, а лорду Бэрлею – остаться подле нее.
– Исполнили ли вы данное мною вам поручение, лорд Сесиль? – начала она, понижая голос до шепота. – Дело не терпит отсрочки, но я не могу предложить его на обсуждение совета, пока мы не будем совершенно уверены, что Дэдлей не встретит отказа. Знаете вы что-нибудь по этому поводу?
– Ваше величество, граф Лейстер хитрее, чем можно ждать по его открытому лицу, или же ему нечего скрывать. Я навел справки и узнал, что в Париже он держался исключительно в обществе двух людей, от него же самого ровно ничего не узнаешь.
– Кто такие те, о ком вы говорите?
– Один – граф Сэррей, брат поэта, казненного в Тауэре; другой – шотландский дворянин, находящийся на службе графа Сэррея, некий Вальтер Брай.
– Значит, шотландец и, конечно, почитатель Марии Стюарт, помогавший Дэдлею при похищении королевы из Инч-Магома. Я хочу поговорить с этим господином; надеюсь, что мне легко будет вызвать его на откровенность.
– Ваше величество, не сделает ли единственный вопрос королевы излишним всякое расследование? Граф Лейстер еще не принес вам благодарности за оказанную ему вами милость.
– Сначала я хочу расспросить шотландца. Лорд Бэрлей, позаботьтесь, чтобы завтра, до заседания тайного совета, я могла поговорить с ним. Пусть придет также и граф Лейстер; но только он не должен знать, что я вызвала к себе шотландца.
Лорд Бэрлей поклонился, королева же снова окинула взглядом зал. Вдруг на ее лице вспыхнул румянец.
Дэдлей стоял, прислонившись к одной из колонн зала, и, казалось, весь ушел в созерцание танцующих; но от королевы не укрылось, что он тайком смотрел на нее и отворачивался каждый раз, когда видел, что его взгляд замечен. Вдруг он словно случайно приподнял берет. Своеобразная форма его бросилась Елизавете в глаза, она стала присматриваться и увидела, что он обвит голубым шелковым дамским рукавом. На винчестерском турнире он прикрепил оторвавшийся у нее рукав к своему шлему!..
Глава вторая. Голос совести
Поведем теперь читателя в элегантный дом, находящийся на западном конце Лондона. На белых подушках кушетки раскинулась пышная женщина и словно погрузилась в сладкие грезы. Внизу расхаживали лакеи, ливреи которых были разукрашены богатыми галунами; лестницы дома были уложены смирнскими коврами, великолепные комнаты тонули в роскоши. Что же касается будуара, в котором мы застали эту даму, то это был уютный, душистый футляр для жемчужины, которую он таил в себе. Изукрашенная богатой резьбой мебель была обита бархатом, тяжелые махровые занавеси закрывали окна, драгоценные ковры застилали пол, а в уставленном изящными безделушками камине пылало яркое пламя, красноватый отблеск которого играл на щеках мечтающей красавицы. Ни малейший звук не проникал с улицы в этот будуар, и уютной тишины не нарушало ничто, кроме трещания дров в камине и бурчания кипящей воды в серебряном чайнике. Чай был известен в Англии уже лет сто, но еще принадлежал к числу предметов роскоши. Дивный сервиз происходил из Франции; стены будуара были увешаны дорогими гобеленами той самой фабрики, которая и до сих пор доставляет великолепнейшие тканые картины. Всевозможные безделушки и предметы роскоши (все – исключительно продукты далеких стран и редкости) придавали бы будуару вид кабинета редкостей, если бы вся остальная обстановка не была до крайности уютна и комфортабельна.
Обладательница всех этих сокровищ отдыхала на кушетке. Легкое, душистое платье окутывало ее пышные формы, но на лице были видны исключительно искусственные краски; китайские румяна и французская пудра изгладили следы, наложенные временем, а может быть, заботами и пороком.
На столе стояла маленькая коробочка с целой грудой записок. Лорд М. прислал великолепное колье с пожеланиями счастья, капитан Р. – фрукты из Африки, адмирал Р. – редкости из Индии. Далее находились льстивые восхваления бедного поэта, благодарящего за щедрую поддержку, а еще далее – раздушенная записочка старого полковника.
Графиня Гертфорд мечтала. Все мрачные воспоминания своей юности она прогнала жизнью, наполненной роскошью, и теперь наслаждалась богатством, доставшимся ей по капризу кровавой Марии.
Да, бывшая Кэт Блоуер утопала в роскоши… Но кто мог сказать, что она была действительно счастлива? Женщина, когда-то стоявшая у папистского столба в Эдинбурге и потом коротавшая дни в пещере у ведьмы, вытягивала свое тело на мягких подушках, вдыхала индийские благовония и украшала себя шелком и драгоценностями. Это обманывало чувство в сладострастии наслаждения и опьяняло душу, когда она хотела вернуться мыслями к прошлому…
Правда, Екатерина дрожала перед бледной тенью Тауэра. Призрак Бэклея долго отнимал у нее покой ночей; долгое время она боялась, что человек, которого прямо от алтаря потащили в застенок, когда-нибудь разорвет свои цепи, появится около ее изголовья и закричит: «Отдай назад украденное, ты, эдинбургская ведьма!» Но из страха перед этим призраком она продавала свою любовь за защиту могущественных лордов, и когда Мария Тюдор умерла, когда открыли двери темниц, то Бэклея не выпустили на свободу, а переправили через шотландскую границу с указом, что возвращение на английскую землю будет для него смертным приговором.
А Вальтер Брай? А ее ребенок?..
Правда, если в тихие часы одиночества Екатерина иногда думала о возлюбленном своей молодости, то ужас сковывал все ее члены при воспоминании о мрачных страницах пережитого несчастья, и сердце сжималось холодным ужасом, когда она думала о человеке, кричавшем ей: «Опозоренная женщина должна умереть».
Она дрожала перед этой суровой добродетелью, перед этой словно из бронзы высеченной фигурой, которая требовала для нее смерти во имя того, что какой-то негодяй покрыл ее позором; она чувствовала, что недостойна любви Брая и что именно эта любовь послужила причиной всех ее несчастий, так как только из любви к Вальтеру она отвергла Бэклея. А что мог предложить ей он? Скучное существование среди мирных хозяйственных забот; никогда не пришлось бы ей испытать восторги сладострастия, праздновать сладкие триумфы кокетства, вызывать зависти толпы.