Шесть недель спустя на конференции в Тегеране Иосиф Сталин сказал, что Уинстон Черчилль, подготовивший основные положения Московской декларации, слишком мягок к немцам. В качестве альтернативы он предложил решение из разряда тех, что активно практиковались в его стране: «По меньшей мере пятьдесят тысяч, а возможно, и сто тысяч представителей германского командного состава должны быть физически ликвидированы».[32] Он также заявлял: «Давайте выпьем за самое быстрое правосудие для всех германских военных преступников – правосудие перед расстрельной командой. Я пью за то, чтобы мы объединенными усилиями покарали их, как только они попадут в наши руки. Всех их».[33]
Черчилль сразу же возмутился: «Я не собираюсь участвовать в такой хладнокровной бойне!» Надо разделять военных преступников, которые должны понести наказание, и тех, кто просто сражался за родину. Он добавил, что скорее застрелится, чем согласится «запятнать честь своей страны подобным позором». Президент США Франклин Рузвельт, чтобы сгладить неловкий момент, неудачно пошутил и предложил двум лидерам найти разумный компромисс и расстрелять не 50 тысяч, а, «скажем, 49 с половиной».
Однако к саммиту в Ялте в феврале 1945 года взгляды Сталина и Черчилля разительным образом поменялись. Гай Лиделл, директор контрразведки МИ-5, вел в военные годы дневник, который рассекретили только в 2012 году. Согласно его записям, Черчилль поддержал план, предложенный его администрацией, – некоторых лиц устранить, а других отправить за решетку без суда. Под «некоторыми лицами» имелось в виду высшее нацистское командование. «Это было гораздо более разумным предложением, которое никак не повредило бы репутации закона»,[34] – подытоживал Лиделл.
Как следует из дневника Лиделла, в «Большой тройке» произошла странная перемена позиций: «Уинстон выдвинул это предложение в Ялте, однако Рузвельт посчитал, что американцы могут потребовать суда, – записал он через несколько месяцев после саммита. – Иосиф же поддержал Рузвельта, откровенно заявив, что русским нравятся публичные суды, проводимые в целях пропаганды. Мне начинает казаться, что мы опускаемся до уровня пародий на правосудие, характерных для СССР последних двадцати лет».
Иными словами, Сталин поддержал Рузвельта только для того, чтобы воспроизвести советские показательные процессы 1930-х годов. Чего, собственно, и хотел избежать Черчилль, пусть даже ценой массовых казней без суда и следствия. И хотя именно американское предложение возобладало и именно так была заложена основа Нюрнберга, первые семена сомнений в необходимости процессов были посеяны уже тогда.
На заключительном этапе войны солдаты Красной армии дали выход своей ярости. До этого они четыре года сражались на родной земле, неся огромные потери и видя разрушения, которые принесли на их землю немецкие захватчики. Когда же они наконец начали движение к Берлину, противник не стал сдаваться перед неизбежным. Немецкие солдаты гибли в рекордных количествах: только за один месяц, январь 1945 года, когда Советский Союз начал крупнейшее наступление, их полегло свыше 450 тысяч.[35] Это больше, чем США потеряли за всю войну!
Нацистское командование усилило террор против своего народа, вынуждая его подчиниться приказу Гитлера и стоять до конца. Новые «летучие военно-полевые суды фюрера» отправились на проблемные участки фронта, чтобы проводить массовые казни солдат, подозреваемых в дезертирстве или подрыве боевого духа, – жуткое эхо сталинского приказа беспощадно расстреливать собственных офицеров и бойцов во время немецкого наступления.[36] И все же германские подразделения, даже ослабленные и практически разоруженные, пока что сдерживали противника и наносили ему существенный урон.
Началась вакханалия смерти, одобренная высшим советским командованием. В приказе маршала Георгия Жукова по 1-му Белорусскому фронту накануне январского наступления 1945 года на территории Польши, а затем и Германии было написано: «Горе земле убийц. Мы отомстим за все, и наша месть будет ужасной».[37]
Еще даже не достигнув границы с Германией, в Венгрии, Румынии и Силезии красноармейцы уже приобрели репутацию насильников. Они не видели разницы между немецкими и польскими женщинами, виновными лишь в том, что живут на спорной территории, которую считали своей две страны. Когда же Красная армия стала продвигаться в Германию, ужасающие рассказы об изнасилованиях доходили из каждого города, каждой деревни, взятых советскими войсками. Василий Гроссман, русский писатель и военный корреспондент, утверждал: «С немецкими женщинами происходят ужасные вещи. Сегодня образованный немец на ломаном русском с помощью жестов рассказывал нам, что его жену изнасиловали десять человек».[38]
Конечно, в официальных репортажах Гроссман об этом не сообщал. Старшие офицеры пытались прекратить бесчинства, и через несколько месяцев после 8 мая, дня капитуляции Германии, в стране установился относительный порядок, хотя и не везде. По приблизительным оценкам число изнасилованных, причем неоднократно, женщин достигло почти двух миллионов.[39] Изнасилования вызвали череду самоубийств.
Чуть позднее, 6 и 7 ноября 1945 года, в годовщину большевистской революции, Герман Мацковски, немецкий коммунист, назначенный новыми властями мэром одного из районов Кёнигсберга, отмечал, что оккупанты вели себя отвратительно: «Мужчин избивали, практически всех женщин изнасиловали, в том числе мою семидесятиоднолетнюю мать, которая к Рождеству умерла».[40] Единственными сытыми немцами в городе, добавлял он, были женщины, забеременевшие от русских солдат.
Немок насиловали не только советские солдаты. Согласно свидетельству одной британки, которая была замужем за немцем и жила в деревне блиц Шварцвальда, однажды ночью к ним пришли французские марокканские войска, «окружили каждый дом и изнасиловали всех женщин от 12 до 80 лет».[41] За этим делом были замечены и американцы, но не в таких масштабах. В отличие от того, что творилось на востоке страны, где располагалась Красная армия, здесь наблюдались единичные случаи, за которые насильники порой даже несли наказание. Приговоры, в частности, приводил в исполнение тот самый Джон Вудс.
Немцам мстили и по-другому: например, выселяя все этническое население с территорий рейха, которые отходили Польше, Чехословакии и Советскому Союзу (тот же Кёнигсберг, например, переименовали в Калининград): победители полностью перекраивали карту региона. Миллионы немцев уже начали паническое бегство из этих местностей перед приближающейся Красной армией. Часть из них перебралась сюда всего шестью годами ранее, следуя за движением гитлеровских армий на восток, и участвовала в жестоком подавлении местного населения. Что могло бы аукнуться им сейчас.
По Потсдамскому соглашению, подписанному Сталиным, новым президентом США Гарри Трумэном и новым британским премьер-министром Клементом Эттли 1 августа 1945 года, депортацию надлежало вести «гуманным и упорядоченным образом».[42] Однако реальная ситуация резко контрастировала со столь обнадеживающей риторикой. Умирая от голода и истощения в отчаянном марше на запад, беженцы часто становились жертвами своих бывших подданных – подневольных рабочих и узников концлагерей, которым удалось выжить. Даже те, кто пострадал от нацистов не так уж и сильно, все равно стремились к мщению.
Один чех, служивший в ту пору в милиции, рассказывает о судьбе случайного прохожего: «Гражданские вытащили немца на перекресток и подожгли его… Я ничего не мог поделать, потому что, если бы сказал хоть слово, сам оказался бы рядом с ним. Наконец кто-то из солдат Красной армии не выдержал и застрелил несчастного».[43]
Общая численность изгнанных этнических немцев к концу 1940-х годов составила порядка 12 миллионов. Оценки числа погибших при этом сильно рознятся.[44] В 1950 году правительство Западной Германии утверждало, что погибло около одного миллиона, по последним данным – около 500 тысяч. Однако, каковы бы ни были истинные цифры, победителей не беспокоили судьбы немцев. Они соответствовали обещанию маршала Жукова о «страшной мести».
29 апреля 1945 года 42-я пехотная дивизия армии США, известная как «радужная», потому что была сформирована из подразделений Национальной гвардии двадцати шести штатов и Вашингтона (округ Колумбия), вошла в Дахау и освободила примерно 32 тысячи узников в главном лагере.[45]
Хотя формально его крематорий никогда не использовался, основной лагерь и сеть лагерей-сателлитов функционировали без остановки. В них пытали, убивали и морили голодом тысячи пленных. Разработанный как первый полноценный концлагерь нацистской эпохи, Дахау использовали в основном для политических заключенных, хотя доля евреев увеличилась за годы войны.[46]
Американские солдаты своими глазами увидели невообразимые ужасы. Бригадный генерал Хеннинг Линден, помощник командира дивизии, сообщал в официальном докладе: «Вдоль железной дороги, проходящей по северному краю лагеря, я обнаружил состав из 30–50 вагонов. В каждом из них – и пассажирских, и товарных, и на открытых платформах – были свалены мертвые заключенные, по 20–30 тел в вагоне. Некоторые валялись на земле возле поезда. Насколько я понял, большинство умерло от побоев, голода или пуль, или от всего сразу».[47]
В письме родителям лейтенант Уильям Коулинг, адъютант Линдена, описал увиденное куда более эмоциональными фразами: «Вагоны были полны мертвых тел. Большинство голые, от них оставались лишь кожа и кости. Руки и ноги толщиной, ей-богу, не более пары дюймов, и вовсе нет ягодиц. В затылке у многих пулевые отверстия. От увиденного у нас выворачивало желудки и мутило рассудок. Мы могли лишь бессильно сжимать кулаки от ярости. Я так и вовсе потерял дар речи».[48]
Линдена встретил офицер СС под белым флагом вместе с представителем швейцарского Красного Креста. Офицер объявил, что сдает лагерь и сдается сам вместе с охранниками. Но внутри лагеря американцы услышали выстрелы. Линден отправил Коулинга выяснить, что там происходит. Тот отправился вперед на джипе вместе с американскими репортерами, проехал в ворота и попал на пустую площадь.
«И вдруг со всех сторон показались люди, если их можно так называть, – рассказывал он в своем письме домой. – Грязные, изголодавшиеся скелеты в лохмотьях, они кричали что-то и плакали. Подбежали к нам и начали целовать мне и газетчикам руки и ноги, пытались прикоснуться к одежде. Потом схватили и стали бросать в воздух, крича из последних сил».
Не обошлось без трагедии. Когда заключенные рванулись вперед, чтобы обнять американцев, некоторые коснулись колючей проволоки под электрическим напряжением и были немедленно убиты.
Американцы принялись осматривать лагерь, обнаруживая все новые груды мертвых тел и бараки, полные больных тифом пленников. Охранники СС тем временем охотно сдавались, хотя некоторые оказали сопротивление или открыли огонь по заключенным, которые пытались прорваться через ограду. В обоих случаях ответ последовал незамедлительно.
«СС пытались потренировать на нас свои пулеметы, – сообщил подполковник Уолтер Фелленс, – но мы убивали каждого, кто открывал огонь. В итоге мы убили семнадцать охранников».[49]
Другие солдаты смотрели, как пленники настигают надзирателей, и не испытывали никакого желания вмешаться. Капрал Роберт В. Флора вспоминает,[50] что сдавшимся добровольно еще повезло: «На тех, кого мы не убили и не арестовали, охотились освобожденные узники. Я сам видел, как заключенный буквально топчется на лице солдата СС, хотя от него уже мало что осталось». Флора сказал тогда взбешенным узникам, что «его сердце тоже пылает ненавистью», и добавил: «Я вас не виню».
Другой освободитель, лейтенант Джордж А. Джексон, видел, как группа примерно из двухсот узников окружала немецкого солдата, который пытался сбежать. Он был в полном снаряжении и вооружен, но ничего не мог сделать против изможденных заключенных. «Все происходило в полной тишине, – говорил потом Джексон. – Словно это был какой-то ритуал».[51]
Один из узников, весивших, по оценке Джексона, не более семидесяти фунтов, схватил охранника за китель. Второй отобрал у него винтовку и принялся бить его по голове. «Я понял, что, если сейчас вмешаюсь, события развернутся самым непредсказуемым образом», – вспоминает Джексон. Поэтому он просто ушел, а когда минут через пятнадцать вернулся, «голова охранника превратилась в фарш». Толпа заключенных исчезла, и лишь труп свидетельствовал о развернувшейся здесь драме.
Что до лейтенанта Коулинга, то участие в освобождении Дахау заставило его задуматься о том, как он брал немецких солдат в плен ранее и как будет это делать в будущем. «Я больше не возьму в плен ни одного немца: ни вооруженного, ни безоружного, – клялся он в письме родителям через два дня после сурового испытания. – Как они могут рассчитывать после всего содеянного остаться безнаказанными? Они недостойны жить».[52]
Красная армия продвигалась на восток, а Тувья Фридман, молодой еврей из города Радом в Центральной Польше, мечтал не только сбежать из лагеря, где находился на положении раба, но и отомстить за потерю в холокосте большей части своей семьи: «Все чаще я ловил себя на мысли о мести, о том дне, когда мы, евреи, за все отплатим нацистам: око за око»,[53] – вспоминал он позднее.
Пока немцы готовились к эвакуации, Фридману и двум его товарищам удалось сбежать через заводскую канализацию. Пробравшись ползком среди нечистот, они выбрались на поверхность в лесу по ту сторону колючей проволоки. В ручье отмылись, и с этого момента началась их новая свободная жизнь. Фридман позднее описывал переполнявшее их чувство восторга: «Нам было очень страшно, но мы оказались на свободе».
В тех краях уже действовали польские партизанские отряды, сражавшиеся не только с немцами, но и друг с другом. На кону стояло будущее Польши после германской оккупации. Самым крупным и мощным нерегулярным формированием тех времен была Армия Крайова (АК) – антикоммунистическая подпольная группа, подчинявшаяся польскому правительству в изгнании.[54] Коммунисты же организовали Гвардию Людову (она же Народная Гвардия) – куда менее многочисленную и ратующую за присоединение к советскому пространству.
Фридман назвался именем Тадека Яшинского, чтобы скрыть еврейское происхождение не только от немцев, но и от антисемитов из числа местных жителей, и присоединился к работе польской милиции коммунистов под руководством лейтенанта Адамского. Их главной задачей было, по свидетельству Фридмана, «положить конец анархической деятельности» Армии Крайовой, а также «выискивать и арестовывать немцев, поляков и украинцев, которые занимались военной деятельностью, наносящей ущерб интересам Польши и польского народа».