Младшая дочь – по-прежнему всеобщая любимица – непоседливая, жизнерадостная Мила, своей непосредственностью, веселым нравом и какой-то неуемной изобретательностью в играх и шутках, располагала к себе окружающих. И вполне естественно, что именно она стала в семье тем «центром», вокруг которого все вращалось. Она производила впечатление волчка, который, казалось, всегда находился в движении. Помимо игры на фортепьяно Мила любила танцы. Ни одна вечеринка в домашнем кругу с приглашением друзей не обходилась без ее импровизированного танца. К ним она подходила серьезно, каждый раз создавая подходящий танцу наряд из специально подобранного материала, привлекая к своему творчества всех находившихся рядом взрослых. На нее, такую пухленькую и улыбчивую нельзя было смотреть без улыбки. Всем своим видом она говорила, что жизнь прекрасна, все хорошо и так должно быть всегда. Буквально все окружающие отмечали, с какой необычайной легкостью она придумывала танцы.
Лето 1916 года не стало исключением. Согласно сложившейся традиции, мать с дочерьми в очередной раз отдыхали и наслаждались морем и морским воздухом на берегу Средиземного моря. Но по какому-то внутреннему состоянию и непонятным причинам на душе у Елены Алексеевны не было привычного спокойствия. Время от времени у нее появлялось тревожное чувство. В такие моменты ей казалось, что должно произойти что-то очень нехорошее. Она замыкалась в себе и ждала писем из России. Когда приходили весточки от отца, на какое-то время она успокаивалась, но по прошествии некоторого времени в душе ее вновь возникала тревога. Девочки чувствовали эти перепады в настроении матери, которая время от времени говорила им, что хорошо бы пораньше вернуться на родину. Особенно тревожно было ей по ночам, когда девочки засыпали, и она оставалась одна со своими мыслями. Елена Алексеевна очень любила свой дом и привычное налаженное житье в Петербурге. Уезжать на лето на воды она начала только с появлением дочерей из желания вырастить их крепкими и здоровыми.
Это лето на водах закончилось для женской половины семьи раньше обычного. Мать не выдержала своего тревожного состояния и, проведя лишь немногим более месяца на море, уже в августе вместе с дочерьми вернулась в Петербург, который с 1914 года уже назывался другим именем – Петроград. К этому, второму имени города она так и не смогла привыкнуть, и всегда, когда ее спрашивали, где она живет, вполне осознанно отвечала: «В Санкт-Петербурге».
По приезде домой Елена Алексеевна немного успокоилась. Казалось, все наладилось и шло прежним порядком. Она сознательно не замечала тревожных симптомов на улицах города, где время от времени возникали беспорядки, с домов исчезали привычные вывески и украшения. Успокаивая себя, она отмечала, что без этих привлекавших горожан аксессуаров город стал еще гармоничнее. Явственней проступала совершенная классическая гармония улиц и набережных, становилась более заметной красота зданий.
Но наступивший 1917 год подтвердил ее худшие предположения и положил конец их спокойной и благополучной жизни. Отречение императора Николая II в пользу брата Михаила, неуверенный ответ и отказ от трона последнего, приход к власти Временного правительства, вызвали неуверенность в завтрашнем дне. Что-то зловещее витало в самой атмосфере. Город по-прежнему поражал своими гармоничными ансамблями, площадями, изысканной отделкой зданий, но на улицы выходить стало небезопасно. Появились так называемые патрули. Это были люди с красными повязками на рукавах. Они проверяли документы прохожих и, тех, кто вызывал подозрение, арестовывали и увозили в неизвестном направлении.
Елена Алексеевна стала реже выпускать девочек на прогулку даже с няней. Тамаре в тот год исполнилось 12 лет, а Миле всего шесть. Мать старалась держаться прежних устоев и устраивать свой быт таким образом, чтобы внутри дома все было как раньше. Тамара продолжала заниматься пением с преподавателем и ходила в школу, Мила, сидя дома, занималась с мамой языками, музыкой и всевозможными играми. Она уже научилась читать, и теперь вся ее энергия уходила на то, чтобы заставить окружающих ее слушать.
Но, несмотря на все старания взрослых внушить девочкам, что ничего не изменилось, обе сестры, особенно старшая, неосознанно чувствовали напряжение в поведении родителей. Всегда уверенная в себе Елена Алексеевна сильно изменилась. Она часто уходила в себя. А порой даже не слышала вопросов, задаваемых детьми, думая о чем-то своем. Первой эту перемену в маме заметила Тамара. Однажды, не вовремя появившись на кухне, она увидела, что мама плачет. Такое было впервые. Это так поразило девочку, что она в первый момент растерялась, а потом с криком «Мамочка, мама, что случилось?» бросилась к маме, но та мгновенно смахнула слезы и превратилась в привычную уверенную в себе женщину. Но тонко чувствующую Тамару трудно было провести. Она ясно осознавала, что происходит что-то непонятное, да и в школе с каждым днем ухудшалась обстановка. С недавних пор некоторые ученики стали грубо отвечать учителям, и, чего раньше никогда не было, преподаватели старались не реагировать на это. Тамара ничего не понимала, но ясно видела, что и среди школьников начало происходить что-то неладное. Как-будто все переворачивалось с ног на голову. Класс разделился на группы, в которых проявились свои лидеры. Как правило, ими становились ранее незаметные, отстающие ученики. Талантливые, блиставшие своими знаниями школьники как-то притихли и старались явно не проявлять своих способностей. И уж совсем непонятным было то, что даже самые строгие прежде преподаватели делали вид, что ничего не происходит. Но и они невольно выдавали свое беспокойство случайно вырывавшимися фразами. В душе Тамары зарождалась непонятная тревога. Казалось, и жизнерадостная Мила тоже что-то чувствует. Она стала меньше смеяться и все больше углубляться в чтение.
Независимо от стараний матери, внутренняя жизнь дома резко изменилась. Это произошло не сразу. Поначалу все еще шло по заведенному порядку. Взрослые не посвящали детей в события, происходившие в городе и стране. О нововведениях и новых порядках мать с отцом говорили после того, как дети засыпали. Но было заметно, как мать, чего с ней никогда не было прежде, стала рассеянной. И уж совсем необычным было то, что, если раньше она просто уходила в свои мысли, не замечая детей, то теперь отмахивалась от них, не отвечая на их вопросы.
Уже несколько раз Тамара видела, как мать, спрятавшись за ширмой, плакала. Все, даже жизнерадостная Мила, жили теперь с каким-то напряжением в ожидании чего-то неотвратимого и страшного, что должно непременно с ними произойти.
Напряженная обстановка прежде всего исходила от улицы, где теперь стали появляться вооруженные солдаты, толпы плохо одетых, а иногда и грязных людей, горланивших революционные песни, отпускали нелестные словечки в адрес проходивших мимо прохожих, лузгали семечки. Их некогда чистая улица теперь не подметалась. Из окон дома было видно, что повсюду валялись огрызки фруктов, изорванные в клочья бумаги, грязное тряпье…
Наступило какое-то неопределенное время, когда все их соседи, знакомые и друзья жили в тревожном ожидании каких-то непонятных событий. По городу ходили различные слухи о выселениях богатых людей из домов, изъятиях у них больших квартир и переселении их в другие места. И хотя вышел указ нового правительства о нормах на жилплощадь и уплотнении квартир, многие думали, что все обойдется, их не тронут, так как они имеют деньги, завоевали признание окружающих своей службой России, имеют награды, а потому нужны городу и родине.
Так, зная о заслугах мужа, рассуждала и Елена Алексеевна. В семье понимали, что сменилась власть, что нужно будет чем-то жертвовать, что-то отдавать, и были готовы к такому повороту событий.
Но того, что произошло в дальнейшем, они не ожидали. Их лояльность к новой власти не спасла семью от стихийно надвигавшихся страшных событий, которые случились с ними. И тем не менее, даже в те трудные для их понимания годы в семье ни разу не обсуждалось, чтобы уехать за границу и там переждать тревожное время. Впоследствии Анатолий Андреевич часто упрекал себя за то, что они не уехали из страны, когда начались эти непонятные и неуправляемые стихийные события. Вечно занятый, увлеченный своей работой, он старался не замечать назревавшего хаоса. На работе его уважали, с ним считались, и он думал, что все уляжется и жизнь войдет в привычное русло. В этом он убеждал и жену. Но, как показали дальнейшие события, он просчитался.
Новый 1918 год семья встречала с хорошим настроением. Взрослые постарались на время забыть о перипетиях сегодняшняшнего дня, и, отбросив тяжелые мысли, решили устроить детям веселый праздник с различными сладостями, подарками, шутками, переодеваниями и игрой на рояле. Каждая из дочерей исполнила на фортепьяно лучшие пьесы, выученные за этот год. Мила выучила и блестяще исполнила в новом одеянии, перешитом из старого маминого платья, задорный русский танец, который вызвал у всех улыбки. За такие заслуги дети, как всегда, получили хорошие подарки, которые им «принес Дед Мороз».
Вскоре после встречи Нового года произошло событие, оставшееся в их памяти навсегда. На улице стоял сильный мороз, какой часто бывает в февральские дни в Петербурге. Люди старались не выходить на улицу. Вся семья, кроме папы, находилась дома. Внезапно раздался резкий звонок в дверь.
По какой то необъяснимой причине всем находящимся тогда в квартире этот звонок показался зловещим. С тревожными предчувствиями Елена Алексеевна попросила горничную открыть входную дверь. В дом к ним вразвалочку вошли незнакомые вооруженные люди. Потребовав хозяйку, они, не дожидаясь ее и не вытирая ног, без всякого стеснения прошли в гостиную. Вошедшие показались Миле такими страшными, что она тотчас же спряталась за диван и оттуда стала наблюдать за происходящим. Людей было четверо: трое мужчин и худая, высокая женщина, державшая в руке портфель.
Когда Елена Алексеевна подошла к ним, женщина открыла портфель и показала матери какие-то бумаги. Мила видела, как мать растерялась и начала им что-то говорить и доказывать. Один из мужчин, не слушая того, что говорила им хозяйка, громко закричал, что они представляют новую власть и что она должна их во всем слушаться. Затем, широко размахивая руками, начал грозить хозяйке дома оружием. Их разговор и громкие резкие голоса были так непривычны для спрятавшейся маленькой девочки, что она еще более испугалась и глубже забилась в свое убежище. Прибежавшая на помощь матери старшая сестра, стоя за ее спиной, слушала их громкий разговор и пыталась понять, о чем идет речь.
Анатолий Андреевич
Видно было, что Елена Алексеевна очень волновалась. Она необычно резко отвечала непрошеным гостям, перемежая русскую речь иностранными словами. Такая манера разговора была общепринятой в их кругу. Елена Алексеевна, говоря по-русски и от волнения не контролируя свою речь, легко переходила на французский. Миле запомнилось, что мама несколько раз громко повторила слова: «не пущу!» и «не отдам!». После короткого разговора один из пришедших крикнул: «Да она сумасшедшая! Вздумала тут нас пугать, не слушать, и не подчиняться постановлению новой власти». Женщина, указывая рукой на мать, обращаясь к своим спутникам, заголосила, что та нарочно говорит непонятные слова, чтобы показать им, что они неграмотные и ничего не понимают. Вслед за этим посетители стали кричать еще громче. Затем, ни на кого не обращая внимания, оттолкнули хозяйку, и в грязных, давно нечищеных сапогах, пошли осматривать комнаты. Миле почему-то стало очень жалко белоснежный пушистый ковер, лежащий на полу в спальне сестер, за которым всегда особенно тщательно следила прислуга. Ей нестерпимо захотелось выскочить из своего укрытия и сделать взрослым замечание, что в уличной грязной обуви нельзя ступать на такой ковер, но страх перед этими людьми остановил ее. Женщина быстро записывала в блокнот то, что диктовал ей один из мужчин. По тому, что именно ему женщина передала бумаги, которые тот зачитывал матери, Мила поняла, что он был главным.
После того, как женщина закончила писать и закрыла свой блокнот, этот главный мужчина без разрешения снял телефонную трубку и начал кому-то звонить. Мила ничего не понимала из его разговора, улавливая лишь отдельные слова. Несколько раз до нее долетело непонятное слово «психушка». Тут мать заплакала. Тамара по-прежнему ничего не понимала, но всячески стараясь поддержать мать, прижималась к ней и в конце концов тоже заревела. Миле очень хотелось к ним подойти, но страх будто парализовал ее.
Очень скоро к дому подъехала машина. Посетители оторвали Тамару от матери, приказав Елене Алексеевне одеваться и следовать за ними. Испуганные девочки остались с не менее напуганной горничной. Они вцепились в женщину и громко ревели. В первые минуты горничная стояла в оцепенении, не зная, что делать, и только успокаивала рыдающих девочек, гладя их по волосам. Потом сообразила, что в такой спешке и непривычном повороте событий, они так и не дозвонились Анатолию Андреевичу, что он ничего не знает о случившемся. Людмила Алексеевна пыталась это сделать при посетителях, но незнакомый голос на другом конце провода ответил ей, что он на совещании и не может подойти. Горничная опять сняла трубку телефона и на вопрос секретарши Анатолия Андреевича, рассказала ей, что произошло. Анатолий Андреевич, прервав совещание, взял телефонную трубку, и, попросив горничную успокоить девочек, сказал, что немедленно едет домой.
Когда он появился, обе дочери с плачем бросились к отцу, наперебой сумбурно рассказывая о случившемся. Анатолий Андреевич выслушал их, потом подробно расспросил обо всем горничную. Девочки интуитивно жались к отцу, а он ласково поглаживал их и постоянно повторял, чтобы они успокоились и не волновались, и что все будет в порядке. И только после того, как сестры понемногу пришли в себя, отец объявил, что ему нужно ненадолго отлучиться, и он очень скоро приедет обратно и привезет с собой маму.
Тамара и Мила долго ждали его прихода, но он позвонил и сообщил, что задерживается, отпустил горничную и велел дочерям самостоятельно ложиться спать. После ухода горничной девочки закрыли входную дверь и пошли в спальню. Все было так непривычно, странно и страшно, что они долго не засыпали. Лежа в своих кроватках, чтобы не было так страшно, они переговаривались друг с другом. В старшей сестре подсознательно проснулось выпестованное мамой чувство ответственности за младшую сестру. Она всячески успокаивала и подбадривала Милу. Вскоре Мила уснула, но Тамара еще долго лежала с открытыми глазами, вспоминая все случившееся в подробностях.
На следующее утро раньше обычного времени их разбудил отец. Это было уже совсем непривычно. В семье было заведено, что дочерей всегда будила мать после того, как отец уходил на работу. В это утро и сам отец, обычно подтянутый и уверенный в себе, выглядел каким-то потерянным и неухоженным. Он стал как-будто меньше ростом и говорил очень тихо, будто боясь, что его услышат посторонние.
Первое, что спросили девочки проснувшись, где мама. Он ответил, что мамы несколько дней не будет, а с ними какое-то время будет находиться няня, которая, как только узнала, что произошло, вернулась в семью. (Няня ушла незадолго до описываемых событий, так как новые власти пообещали ей отдельную жилплощадь, которую она так и не получила). Затем отец велел девочкам быстрее одеваться, умываться, позавтракать и, отобрав кое-какие вещи, стал переносить их в одну комнату. Анатолий Андреевич, стараясь не волноваться, объяснил девочкам, что теперь им принадлежат лишь две комнаты из их большой квартиры, и они должны будут перенести туда все, что им будет необходимо. В одной из комнат будут жить девочки, а вторую займет он сам. Еще в одной из их прежних комнат будет жить их няня и помогать им по хозяйству. Отец добавил, что няня сама настояла на этом и сама хлопотала за комнату в этой квартире перед новой властью. На вопрос девочек, кто будет жить в остальных комнатах, отец ответил, что туда въедут незнакомые посторонние для них люди, и что лучше бы им с ними как можно меньше общаться и не задавать никаких вопросов. Ничего подобного раньше сестрам не говорилось. Наоборот, им никогда не запрещалось задавать вопросы, на которые они, как правило, получали исчерпывающие ответы.
Мила восприняла эти слова как игру, но Тамара долго ничего не могла понять и все расспрашивала отца, почему так нужно делать. Анатолий Андреевич отвечал неохотно. Он и раньше-то был немногословен, а теперь, по всему было видно, ему и вовсе не хотелось ничего говорить. Он выдавливал из себя слова, иногда отвечал невпопад, и, казалось, постоянно о чем-то думал.