На пристань Василий Михайлович пришёл за четверть часа до отплытия.
Поднялся по скрипучему трапу и опять остался на палубе, поправил ворот, но потом все—таки решил сходить в буфет, с утра у него не было во рту маковой росинки. Надо было. кроме всего прочего, подумать о том, что довелось услышать. Видимо, в самом деле, Микотин—старший такой скрытный. так сказать сам в себе и поэтому не нравилось выставлять себя на показ, либо слишком заносчив с таких молодых лет.
Мясо, которое принёс официант Орлову было мягким и с такой долей перца, которая нравилась штабс—капитану. Он без колебаний заказал ещё одну порцию и теперь блаженствовал, маленькими глотками отпивая из чашки ароматный кофе. Уходить из теплого буфета не хотелось, поэтому Василий Михайлович просидел за столом до самого прибытия на пристань у 8 линии Васильевского острова.
Глава седьмая. В сыскном
Подъезжая к сыскному отделению Василий Михайлович чувствовал некоторую усталость более от проведённых на пароходе часов, нежели от хождения по незнакомому городу. Дотоле Орлов никогда не посещал Кронштадта, город ему не понравился, безликий, напоминающий столичные улицы, хотя ранее в свободные от службы часы имел желание посетить Котлин—остров, но так и не удосужился.
В сыскном отделении царил покой, не то, что в иных учреждениях, когда постоянная сутолока суетящихся сотрудников, неизвестно чем занимающихся или делающих вид своей значимостью, наводят мысли о чрезмерной занятости работников.
Василий Михайлович кивнул головой дежурному чиновнику в знак приветствия, приложил руку к головному убору и быстрым шагом поднялся на второй этаж, где находился кабинет Путилина, чтобы отчитаться перед начальником за поездку в Кронштадт.
Штабс—капитан постучал в и, не дожидаясь приглашения, отворил дверь.
– Иван Дмитрич, позволите, – спросил скорее для виду, чем на самом деле.
– Василий Михалыч, – обрадовался начальник сыскного отделения, оторвал глаза от бумаги, которую держал в руках, словно давно поджидал агента с докладом. Не смотря на ранний час, по другую сторону начальственного стола сидел помощник Ивана Дмитриевича Жуков. На лице Миши читалось выражение скорее скуки, нежели усталости.
– Чем порадуете? – Путилин, казалось с большой охотой, отложил документ в сторону.
«Не иначе очередной циркуляр из канцелярии градоначальника, либо из министерства», – подумалось штабс—капитану. Он помолчал, собираясь с мыслями и, подойдя к окну, то ли в подражание начальнику. то ли просто неосознанно, начал отчитываться за вояж в Кронштадт.
– В Кронштадте проживает вдова статского советника Микотина, которая имеет сыновей, учеников местной гимназии. Один из них, Сергей, был послан неделю тому в столицу по делам дяди, именно он послал телеграмму, квитанцию, об отправлении которой, обнаружил Михаил в гимназическом сюртуке. Через час—два прибудет брат Сергея Венедикт, чтобы опознать найденное тело.
– Почему не сама госпожа Мякотина? – Нахмурился Иван Дмитриевич.
– Мария Алексеевна болеет.
Путилин сжал губы и покачал головой, но через секунду произнёс:
– Продолжайте. Василий Михайлович.
– Ничего ни плохого. ни хорошего в гимназии мне поведать не могли, слишком скрытным был Мякотин?
– Вы так уверенно говорите, что найденный непременно должен оказаться Сергеем.
– Да, – после некоторого молчания сказал Орлов:
– Я уверен в этом, хотя хотелось бы ошибиться.
– Уж лучше иметь опознанного юношу, чем неизвестного, – встрял в разговор Миша, но тут же смутился, что выдал чуть ли не очередную глупость, – тогда следствие остановится на полпути, как с тем незнакомцем с Лесной.
Упомянутый Жуковым неизвестный был найден дворником одного из домов во дворе за поленницей дров. Ни документов, ни приметной одежды, ни каких—либо приметных пятен или родинок на теле, ничего. Тогда охватили расспросами чуть ли не всю округу, но никто так в убитом знакомца не признал, а как вести расследование, когда неизвестного никто не видел, словно с неба упал, так и похоронили, как неизвестного.
– Оно верно, Миша, – тяжело вздохнул Иван Дмитриевич, – но все—таки мы – отделение сыскное и должны преступников изобличать, а не расписываться в собственном бессилии, как в упомянутом тобой деле на Лесном. Продолжайте, Василий Михайлович.
– Рассказывать в прочем нечего, замкнутый юноша, ни друзей, ни врагов. Я думаю, надо начинать со столицы. Здесь Сергей частенько оставался один в квартире брата Марии Алексеевны господина Реброва.
– Совершенно один?
– Нет, в квартире постоянно проживает прислуга, сам же Николай Алексеевич обитает в херсонском имении.
– Значит, он давал поручения ученику гимназии? – С удивлением в голосе сказал Путилин.
– Господин Ребров имел планы дать Сергею юридическое образование, хотел, чтобы в их семье был свой присяжный поверенный. Вот поэтому и поручал племяннику такие поручения.
– Не рановато ли?
Штабс—капитан только пожал плечами, подразумевая, что чужая семья, все—таки, потёмки со своими мыслями и уставом.
– В котором часу приедет Венедикт?
– Я думаю, в полдень, – Василий Михайлович потёр пальцами правой руки переносицу, – в девять первый пароход, два часа по заливу и от Васильевского к нам, да, думаю, ближе к двенадцати часам.
– Вы имеете желание самому принять участие в опознании? – Иван Дмитриевич не отрывал взгляда от стола.
– Да, хотелось бы самому увидеть отношение между братьями: стоит ли доверять Венедикту.
– Что ж, – Путилин сощурил глаза, словно что—то прикидывал, – я не против, только, Василий Михайлович, – сделал паузу, – не напугайте юношу. Нынешнее поколение уж больно впечатлительное, не дай Бог, нервничать начнет, сами понимаете, нам надо блюсти порядок и не допускать родственников к расследованию, иначе получится истинное безобразие.
– Иван Дмитрич, – Орлов подошёл к столу и сел на стул, – позволите встретить юношу и сразу в анатомический театр.
– Пожалуй, вы правы, Василий Михайлович, поезжайте, встретите Венедикта, – последнее слово прозвучало так, словно Иван Дмитриевич забыл имя среднего сына госпожи Мякотиной, – знаю, что легче ему будет. Не знаю, какие отношения связывали братьев, но все же родные,
– Хорошо, – штабс—капитан произнёс, направляясь к выходу.
– Итак, Миша, что там стряслось на Николаевском вокзале? – последнее, что услышал Орлов. Ответ Жукова поглотил толстая дубовая дверь.
На пирс Василий Михайлович прибыл за несколько минут до швартовки судна. Пассажиров было немного и среди спускавшихся по трапу шел высокий юноша, поглядывающий серыми глазами по сторонам, словно госпожа Мария Алексеевна считала любимцем Венедикта и никуда от себя не отпускала.
Мякотин подошёл к сыскному агенту, которого заприметил, будучи на борту парохода.
– Здравствуйте, господин Орлов, – поздоровался с штабс—капитаном Венедикт и покраснел, словно совершил что—то постыдное.
– Доброе утро! – Ответил Василий Михайлович и на его лице появилась улыбка. – Не утомила дорога?
– Отнюдь, – не сказал, а выдохнул юноша, и добавил, – не так часто мне доводится посещать столицу.
– Ты не против, если мы дойдём до анатомического пешком?
– Нет, – тяжело выдохнул Венедикт, было и без вздоха понятно, что гимназист имеет стремление отсрочить опознание тела, чтобы, не дай Бог, узнать в нем брата.
– Сергей часто бывает в столице? – Орлов с умыслом сказал «бывает», чтобы в юноше жила надежда и не слишком он волновался в театре.
– Да, – после некоторой паузы произнёс Венедикт, – ему дядюшка благоволит и разрешает жить на квартире.
– А тебе?
– Исключительно с маменькой.
– Все—таки, как часто бывает Сергей в столице.
– Простите, но я не отмечаю даты в календаре, – в голосе гимназиста послышались нотки скрытой обиды то ли на дядю, то ли на брата.
– Венедикт, – штабс—капитан шёл, заложив руки на спину, – мной движет не праздное любопытство, а исключительно дела службы, на которой мне приходиться много чего выслушивать, прежде чем в просеянном найти ту крупицу, что поможет в нахождении преступника или его изобличении.
– Я понимаю, – Венедикт шёл, не отрывая взгляда от мостовой, словно, в самом деле, напроказничал и сейчас стыдится своих поступков, – Сергей ведёт себя очень тихо в присутствии маменьки и особливо дяди.
– Дяди?
– Дяди, – с обидой в голосе произнёс гимназист, и Орлову показалось, что Мякотин процедил сквозь зубы, – а нас он и видеть не хотел.
– Когда ты видел Сергея в последний раз?
– Перед его самым отъездом в столицу.
– Он что—нибудь говорил?
– Нет, как всегда с улыбкой и шутками, – Венедикт цедил слова сквозь зубы, словно муку сквозь сито, было видно, что брата не чествовал.
– Не страшно увидеть брата… мёртвым? – Не сдержался штабс—капитан.
Венедикт втянул голову в плечи, и было видно, что некуда деть мешавшие при ходьбе руки.
– Нет, – едва слышно произнёс Венедикт, – у каждого из нас своя судьба.
– Рановато ты о судьбе—то, – Орлов улыбнулся уголками губ.
– Господь дал, Господь взял, – гимназист не поднимал головы, – все мы – смертны, кто – раньше, кто – позже, все там будем.
Интересно было слышать от столь юного создания такие рассуждения, словно Венедикт прожил жизнь и теперь на её склоне готов поделиться мыслями.
До анатомического театра шли, больше не произнеся ни слова. Штабс—капитан украдкой поглядывал на гимназиста, отмечая серьёзное лицо юноши и неприсущую в таком возрасте глубокую морщинку над переносицей.
В анатомическом театре, расположенном в Императорском Университете, Венедикт вёл себя спокойно, никакого волнения. Складывалось впечатление, что перед ним на металлическом столе лежит не тело погибшего человека, а кукла в полный рост, хотя и без головы.
Перед самым опознанием Мякотин указал, что на икре левой ноги Сергея рваный шрам, оставшийся от детской шалости, когда они полезли в недостроенный дом и там брат наткнулся на толстый гвоздь и с испугу дёрнул ногой так, что разорвал не только кожу, но и мышцу. Довольно долго лечился, но, слава Богу, все обошлось. При этих словах Венедикт взглянул на тело и только в эту минуту перекрестился, но во взгляде не мелькнуло ни капельки сочувствия к безвременной кончине брата. Только перед самым выходом из анатомической залы тяжело вздохнул, бросил какой—то непонятный для Орлова взгляд, в котором невозможно было прочитать ни единого чувства, владевшего гимназистом.
Глава восьмая. Неспешная поступь
Иван Иванович Соловьёв, надворный советник и кавалер «Станислава» 3 степени, поднялся, как говорят, ни свет, ни заря в весьма благодушном настроении, и это не смотря на вчерашний суматошный день в Стрельне, который, по чести говоря, порядком вымотал. Выкушал стакан горячего чая с пирожками, испечёнными накануне днём кухаркой, просмотрел заново вчерашние газеты, выискивая в них интересное, и нетерпеливым взглядом поглядывал на едва бегущие по циферблату стрелки. Почтовое отделение при Варшавском вокзале открывало двери для обывателей в восемь часов. Вряд ли можно застать ответственных лиц ранее сего часа, рассуждал Иван Иванович, и, не выдержав, накинул верхнее платье. На улице кликнул извозчика и, удобно устроившись на медвежьей шкуре, произнёс:
– На Варшавский.
Город давно пробудился ото сна, по улицам сновали торговцы, расхваливая товар, письмоводители и мелкие чиновники, подняв воротники и поёживаясь от утренней прохлады, спешили на службу.
Надворный советник расплатился с извозчиком и сошёл на выложенную булыжником мостовую на площади слева от вокзала. Люди, словно муравьи в ульи, сновали, кто куда – кто спешил на поезд, кто только приехал и теперь направлялся в город.
– Прощения—с просим, господин надворный советник, – развёл руками почтовый чиновник, выделяя это «надворный советник», и на лице появилась лисья улыбка, – без позволения господина Вербицкого никак невозможно вам помочь.
– Где я могу найти господина Вербицкого? – Иван Иванович теперь в подражание чиновнику выделил фамилию начальника почтового отделения.
– Так пройдёте по коридору и в самом конце дверь коричневую увидите, вот за нею и восседает наш Никифор Трофимыч, – и лисья улыбка стала ещё гаже и лицо, словно бы вытянулось, заострилось.
Соловьёв прошёл по длинному коридору, освещённому весенним утренним светом сквозь чистые стекла без единого пятнышка. Постучал и, не дождавшись ответа, отворил дверь с ступил в кабинет.
Никифор Трофимыч, сидевший за столом, поднял голову и с удивлением посмотрел на раннего посетителя, видимо, визитами начальника почтового отделения не баловали.
Иван Иванович ожидал увидеть человека в летах, обременённого долголетней службой и уставшего от неё. Из—за стола поднялся довольно молодой мужчина в отутюженном мундире зелёного цвета с начищенными пуговицами.
– Доброе утро! – Молодой человек одёрнул полы мундира, – чем могу быть полезен?
– Надворный советник Соловьёв. – представился Иван Иванович, – чиновник по поручениям при отделении сыскной полиции.
– Любопытно, – произнёс с ещё большим удивлением Вербицкий, – я никого не вызывал и никаких происшествий, способных заинтересовать ваше ведомство у нас не случилось.
– Я по делу службы.
– Если так, то вас слушаю. Присаживайтесь, – Никифор Трофимович указал на стул, стоящий перед столом.
– Благодарю, господин Вербицкий.
– Можно просто Никифор Трофимович, – начальник почтового отделения покраснел, – я только испольняющий должность и не привык к официальному обращению.
– Хорошо, – улыбнулся Соловьёв, – не буду вас задерживать. Вот, – он достал из бумажника квитанцию и положил перед Вербицким, – помогите мне выяснить, кем и когда была отправлена телеграмма.
– Только—то, – с облегчением вздохнул начальник, – это я мигом, – он вскочил из—за стола и быстрым шагом пересёк кабинет. Обернулся у самой двери и смущённо произнёс, – простите, ради Бога, я ещё не привык к новому положению, – и скрылся за дверью.
Ждать пришлось около пяти минут, в течении которых Иван Иванович с интересом рассматривал кабинет, где кроме стола, покрытого зеленным сукном в цвет мундиров почтового ведомства, трёх стульев, большого шкапа, сквозь стекла которого проглядывались корешки Свода Законов с золотым теснением и двух небольших картин – на одной изображена несущаяся тройка, видимо, символизирующая быстроту доставки почтовых отправлений, на второй – заснеженный лес. Обязательного в чиновничьих кабинетах портрета Государя Иван Иванович не обнаружил.
– Вот, – дверь распахнулась и в кабинет влетел хозяин, – вот, – повторил Вербицкий ещё раз и положил перед Соловьёв квитанцию и поверх неё листок бумаги, – затараторил, – здесь я написал, кто отправил, когда, то есть какого числа и во сколько, кому. Да, принимающий телеграмму Иванов сказал, что гимназист был не один и запомнил потому, что они шумели, громко переговаривались и притихли после того, как им сделал замечание какой—то господин.
В кабинете воистину воцарилась тишина.
– Иванов не запомнил, сколько было молодых людей и сможет их опознать?
– Господин Соловьёв, я приведу Иванова и он сам вам расскажет.
– Хорошо.
Через минуту дверь распахнулась и на пороге появился маленький щуплый человек неопределённых лет с бегающими глазками и обветренным лицом.
– Иван Иванович Иванов, – представил исполняющий должность начальника почтового отделения.
– Так, голубчик, – Соловьёв осмотрел вошедшего внимательным взглядом с головы до пят, – скажи—ка про тех молодцев, что были с гимназистом.
– С Мякотиным? – уточнил Иванов.
– Так точно.
– Двое их было, а вот как выглядели не помню. У меня память больше фамилии да имена запоминает, а вот лица, прошу прощения, не слишком.
– Ты говорил, шумели они?
– Истинно так, словно из лесу приехали и города не видели.
– Может помнишь, в гимназических тужурках они были или нет?
Иванов на секунду задумался, даже глаза закрыл.
– Нет, в цивильном платье.
– Точно в цивильном?