Хотя Валентиниан был вплотную занят алеманнами, в 368 году он отправил в Британию опытного военачальника, Феодосия Старшего, дабы тот отвоевал римские провинции. Феодосий Старший повиновался и в качестве первого заместителя взял с собой своего сына Флавия Феодосия[24]. Он обосновался в Лондинии, из которого и повел многолетнюю войну, в итоге вернув Римской империи контроль над Британией. «Он согрел север кровью пиктов, – писал один восторженный римский поэт, – и ледяная Ирландия оплакала многих мертвецов». Вдоль юго-восточных берегов были возведены крепости с башнями, с которых дозорные могли углядеть приближение саксонских кораблей.16
Но не всё шло хорошо. Захватчики разрушили города и сожгли села, стерли с лица земли целые гарнизоны и нарушили торговые связи, прежде существовавшие между Британией и северными племенами. Пиктские деревни около Вала были сожжены, их жители истреблены, римские гарнизоны вдоль границы заперлись в наскоро возведенных изолированных крепостях.17
А на римской части материка венценосные братья были вынуждены заключить мир со своими противниками-варварами. Валент II прекратил попытки побороть готов в 369 году и заключил договор с их вождями. В 374 Валентиниан заключил мир с вождем алеманнов Маркианом. Но почти сразу же началась еще одна война с варварами.
Британия и Ирландия
Годом ранее Валентиниан приказал строить новые крепости к северу от Дуная, на землях, принадлежавших германскому племени квадов. Квады не представляли большой угрозы («народ, вовсе нестрашный», – так пишет о них Аммиан), и когда началась стройка крепостей, они прислали к местному римскому военачальнику послов с вежливой просьбой оставить их землю в покое. Просьбу проигнорировали; послы продолжали приходить.18
Наконец римский военачальник не придумал ничего лучшего, чем пригласить вождя квадов на пир и убить его. Этот вероломный поступок так поразил квадов, что они объединились с соседними племенами и пошли штурмом через Дунай. Римские земледельцы, жившие у границы, не ожидали нападения: атакующие «перешли Дунай, когда никто не ожидал врагов, и напали на селян, собиравших урожай; большинство земледельцев они убили, выживших же увели домой как пленников»19
Валентиниан, разгневанный бездарностью командира, начавшего эту войну, отозвал Феодосия Старшего и его сына Флавия из Британии и направил их в горячую точку. Сам он вскоре после этого тоже прибыл сюда, изрыгая проклятья и обещая покарать своенравных подданных. Но когда он собственными глазами увидел опустошение, царившее на границах, то пришел в ужас. Он решил не брать в расчет убийство вождя квадов и начал ответную карательную кампанию. Он сам повел войско; Аммиан с неодобрением пишет, что Валентиниан сжигал поселения и «не глядя на возраст, лишал жизни» всех мирных квадов, что встречались ему на пути.20
По сути, его поведение позволяет предположить, что он просто утратил связь с реальностью. Он отсёк руку конюху из-за того, что лошадь, которую конюх держал за поводья, встала на дыбы, когда Валентиниан садился на неё. За несвоевременную шутку он замучил до смерти безобидного младшего секретаря. Он даже приказал казнить Феодосия Старшего, так хорошо послужившего ему в Британии, после того, как Феодосий проиграл одну битву, а его сына Флавия отправил в ссылку в Испанию.
Наконец квады отправили к Валентиниану послов, чтобы договориться о мире. Когда они попытались объяснить, что конфликт начался не по их вине, Валентиниан до того разъярился, что с ним случился удар. «Он стоял как громом пораженный, – пишет Аммиан, – онемевший и задыхающийся, побагровев обликом. Внезапно кровь отхлынула от его лица, и смертный пот выступил у него на лбу». Валентиниан умер, не назначив преемника.21
Западная часть империи временно осталась без правителя, и полководцы на границах остановили войну с квадами. Валент II сообщил, что унаследовать корону должен сын Валентиниана, шестнадцатилетний Грациан, и править ему надлежит совместно со своим младшим братом, четырехлетним Валентинианом II.
Первым делом Грациан – выказав тем удивительную рассудительность – вернул из испанской ссылки Флавия Феодосия, сына казненного Феодосия Старшего, назначив его командующим обороной северных границ. Флавий Феодосий научился сражаться в Британии и показал себя блестящим стратегом. К 376 году, через год после смерти Валентиниана, он стал ведущим полководцем на всех центральных землях империи.
Его опыт очень пригодился. До Рима стали доходить слухи о новой угрозе: с востока неотвратимо приближались кочевники – бесстрашные воины, вырезавшие всех и уничтожавшие всё на своем пути, не знавшие религии и разницы между добром и злом, не имевшие даже настоящего языка. Все народы к востоку от Черного моря были в смятении. Аланы, столетиями проживавшие на восток от Дона, уже покинули свои земли. Вождь готов, «наводивший ужас на соседей», сам был побежден. Беженцы заполнили северный берег Дуная, просясь под защиту Римской империи.22
На далеких границах западного мира объявились гунны.
Римляне, никогда не видевшие гуннов, пуще землетрясения и цунами боялись этой необоримой силы. Историки тех времен не знали, откуда родом эти пугающие пришельцы, но были уверены, что пришли они из кошмарных мест. Римский историк Прокопий утверждал, будто гуннов породили ведьмы, вступившие в близость с демонами: «это низкорослое, грязное племя недолюдей, знающих только один язык, который являл лишь подобие человеческой речи».22.
Но гунны были еще далеко, а поблизости имелась более насущная проблема – беженцы. Валент II принял официальную делегацию от готов, просивших позволения селиться на римских землях по другую сторону Дуная. Валенту уже пришлось заключить с готами мир, и теперь он решил позволить им иммиграцию. В свою очередь, новоприбывшие могли осваивать целинные земли Фракии и поставлять римской армии солдат – как и другие племена готов, населявших земли империи.25
Плотина римской границы рухнула, и новые волны готов хлынули через Дунай. Римские чиновники, занимавшиеся новыми поселенцами, были загружены бумажной работой. Налоговая система работала плохо, начались хищения денег; у новоприбывших истощились запасы пищи, и они голодали. За два года решение Валента II привело к еще одной войне с варварами. Армия голодных готов пронеслась по Фракии, распространяя вокруг себя «ужасающую смесь разбоя, убийства, кровопролития и огня», убивая, сжигая поселения, захватывая пленников – и направляясь в сторону Константинополя.26
Валент II вышел из Антиохии защищать город; юный Грациан поспешил с запада на восток на помощь дяде. Но прежде, чем он с войсками поддержки прибыл на место, пути Валента II и готов пересеклись у города Адрианополя, лежавшего к западу от Константинополя. Этот город был назван в честь Адриана, императора, построившего стену, ограждавшую империю от варваров.
9 августа 378 года Валент II, сражавшийся вместе со своими воинами, был убит. Две трети войска пало вместе с ним; после вынужденного отступления римских солдат мучили голод и жажда. Валент не был облачен в императорский пурпур, и тело его было столь изуродовано, что его так и не опознали. Аммиан пишет, что кровь на земле стояла по щиколотку. Всю следующую ночь люди Адрианополя слышали из темноты стоны раненых и предсмертные крики умирающих, брошенных на поле боя.
Приближение варваров
Готы окружили город, но они были значительно менее опытны в ведении осад, нежели в открытом бою, и вскоре отступили. То же они попытались сделать в Константинополе – и вновь поняли, что не могут пробиться через стены. Они отступили, но главное стало очевидным: Римская империя перестала быть непобедимой. Землетрясение и потоп оставили её в руинах, далекая орда варваров испугала её, а разъяренные беженцы смогли убить императора.
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 6
Глава седьмая
Восстановление государства
Между 371 и 412 годами Когурё перенимает буддийские принципы, учение конфуцианства и побеждает своих соседей
Далеко на востоке – вдалеке от Константинополя, Персии и Индии, за Восточной Цзинь и Северной Вэй еще одно царство пыталось восстановить силы после поражения. В 371 году молодой царь Сосурим унаследовал корону правителя Когурё, а вместе с ней – разоренную и раздробленную страну У него не было базы, на которой можно было отстроить государство; армия его была деморализована, военачальники погибли в боях, земля превратилась в пустыню.
Выход из всех его проблем явился в 372 году в обличье монаха.
Царство Когурё располагалось к востоку от Желтого моря. Предки его жителей, вероятно, пришли сюда с дальнего юга, с берегов реки Хуанхэ, однако культуры Китая и Корейского полуострова существовали отдельно уже много веков.[25] Жители полуострова претендовали на древнее и необычное наследие. Согласно их собственным мифам, первым царством на их землях был Чосон[26], основанный божественным Тангуном в 2333 году до н. э. – в эпоху древнейших китайских царств.
До своего падения китайская династия Хань захватила северную часть Корейского полуострова, и там поселились китайские чиновники с семьями. В южной же части полуострова сформировались три независимых царства: Силла, Когурё и Пэкче. А тем временем на самом крайнем юге союз четырех племен – Кая – противостоял попыткам соседей включить их в одно из разрастающихся монархических государств.
Когурё всегда было наиболее агрессивным и более всего беспокоило власти Хань. Но последние надеялись, что смогут контролировать царства, лежащие на юг от ханьских колоний, и проследить, чтобы они не набрались излишней мощи. Как было написано в романе «Троецарствие», «По своему характеру эти люди неистовы и получают наслаждение от разбоя».1
Во времена заката империи Хань её контроль над землями Чо-сон ослабел, под властью ханьцев остался лишь один административный округ – Лолан, столицей которого был старинный город Вангомсон – нынешний Пхеньян.
Лолан пережил своих ханьских правителей и просуществовал до 313 года. В этот год правитель государства Когурё, амбициозный и энергичный Мичхон, двинулся в поход на север и захватил Лолан, присоединив его к своим землям и изгнав остатки китайской армии. Так Когурё под властью Мичхона стало втрое больше любого соседствующего с ним государства. Это было самое сильное и могущественное из трех государств Кореи.
Но это также сделало Когурё самой заметной мишенью. Мичхон умер в 331 году, оставив на троне своего сына, Когугвона. Когугвон не был равен своему отцу в воинском деле, и тридцать лет вел политику бездействия; за это время Когурё захватывали дважды. В 342 году армии шестнадцати варварских государств захватили здесь тысячи пленных и разрушили стены столицы Когурё – Хвандо. В 371 году наследный принц Пэкче со своей армией вторгся на территорию Когурё и дошел до Вангомсона.
Стряхнув привычную апатию, король Когугвон лично прибыл из Хвандо, чтобы сразиться с соседом – и был убит при обороне крепости Вангомсон. Пэкче объявила большую часть земель Когурё своими, а Сосурим, сын побежденного короля и внук великого Мичхона, остался править усохшими останками Когурё.
Когурё в период расцвета
Вскоре после восшествия Сосурима на трон к его двору явился буддийский монах, пришедший с запада. Этот монах по имени Сундо принес королю в дар буддийские манускрипты вместе с заверением, что буддийские практики помогут ему защитить Когу-рё от врагов. Король Сосурим принял Сундо, послушался его и в 372 году сам принял новую веру В тот же год он повелел открыть Сонгюнгван – национальную школу конфуцианства, созданную по образцу китайских.2
Буддизм и конфуцианство, исходно очень разные, образовали для Когурё полезный синтез. Сундо учил Сосурима и его придворных, что недовольство, несчастье, честолюбивые амбиции и страх – суть самскрита, несуществующие состояния. Согласно его учению, истинно просветленный человек понимал, что нет недовольства, нет несчастья, нет амбиций, нет страха. Королевство Когурё и само было такой самскритой — идеей, не существовавшей в реальности. Если бы король Сосурим и его придворные по-настоящему поняли это, они смогли бы пребывать в мире, признавая (словами мастера Дзен Шэн-яня), что «мира и явлений в нем не существует». Их решения не исходили бы из стремления к выгоде, к безопасности, к счастью.3
С другой стороны, конфуцианство принимало реальность материального мира и учило своих последователей жить в нем достойно, добродетельно и ответственно. Принципы буддизма принесли людям Когурё духовное единство; принципы конфуцианства дали королю Сосуриму испытанную схему для обучения новых полководцев, министров, счетоводов и чиновников – то есть всё, что необходимо для процветания страны. Буддизм был философией монахов, конфуцианство – доктриной в академиях.
Поскольку буддизм не был религией, построенной на письменных догматах, вокруг веры в которые собирались её сторонники, два разных мировоззрения гармонично сосуществовали бок о бок. Сторонники буддизма, в отличие от христианства, никогда не выделяли свою философию как исключительное мировоззрение, требовавшее отказа от других верований. Поэтому, хотя король Сосурим сделал своей верой буддизм, он не превратил его в официальную религию страны. Этим он завоевал исключительные полномочия, не имевшие никакого смысла вне буддистской среды.4
Когурё больше не стояло на грани исчезновения. Сосурим вернул его из небытия и восстановил государство. Но на то, чтобы страна набрала достаточно сил для завоеваний и экспансии, требовалось время.
Тем временем Пэкче оставалось самым влиятельным государством на Корейском полуострове. Правил им Кынчхого, некогда начавший вторжение, во время которого пал отец Сосурима. Границы Пэкче расширялись и поглощали южные земли, и королю Кынчхого, как и его северному соседу, необходимо было ввести обычаи, которые удерживали бы территории Пэкче в рамках единого государства под началом одного короля. Никогда прежде корона Пэкче не переходила от отца к сыну; воины один за другим добывали её силой. Но схватка за наследование, скорее всего, привела бы к утрате части территории Пэкче, поскольку местные военачальники более вкладывались во внутреннюю политику, нежели в экспансию. Король Кынчхого, стремясь защитить завоеванные земли, объявил, что корона перейдет к его сыну. Когда он умер в 375 году, его слово не потеряло силу. Трон перешел сначала к сыну, а потом, после ранней смерти сына, к внуку Чхимрю.5
В 384 году индийский монах Марананта, странствуя по Китаю, пришел из государства Цзинь в Пэкче. Когда король Чхимрю услышал о его приближении, он вышел навстречу Марананте и взял его в столицу, чтобы послушать, что тот говорит. Как и Со-сурим, король тоже принял учение буддизма.6
Для обоих королей буддизм нес в себе отблеск древности, дух старинных китайских традиций. Оба правили относительно молодыми государствами, и в этих государствах все китайское было крайне желанно. За буддизмом летело эхо унаследованных полномочий многосотлетней давности, слабый отголосок (как и в случае с Цзинь) далекого и славного прошлого.
Когда в 391 году на трон взошел Квангэтхо, племянник Со-сурима, основа государства, заложенная его предшественниками, была достаточно крепка, чтобы поддержать завоевательную кампанию, и даже буддийская философия, получившая широкое распространение, не побудила Квангэтхо отказаться от честолюбивых целей и материальной выгоды. Не прошло и года после коронации, а Квангэтхо уже организовал кампанию против Пэкче, в течение десятилетий считавшегося неприступным.