Н.В.Крандиевская 1959 (1888–1963)
Ваш покорный слуга, увы, лишен всего этого. Поэтому мне остается оперировать не поэзией, но стихами. Из них я стремился включать в книгу только те фрагменты, в которых форма и содержание находятся хотя бы в относительной гармонии:
Саша Черный 1909 (1880–1932)
Что понимает под стихами обычный читатель? Безусловно, это нечто со смыслом, рифмой и ритмом. Так поступал и я. Прочитав это, многие ценители поэзии поморщатся. Ведь им известно, что большая часть вершин в поэзии, например, двадцатого века – это верлибр с более или менее выраженными элементами зауми. К последнему можно относиться по-разному. Непонятные массовому читателю авторы были всегда:
П.А.Вяземский 1810 (1792–1878)
Конечно, проще всего объявить непонятое изначально лишенным смысла. Это вполне естественно для человека, ибо как же ему жить на свете, если он, как лисица у Эзопа, не умеет сказать себе, что виноград зелен, когда не может его достать. Я далек от такой крайней точки зрения. Любой вид творческой деятельности, любая область знания, любая форма отражения окружающего мира непрерывно усложняются, углубляются, совершенствуются. Поэтому их высшие, а в последнее время – и средние этажи, стали близки и понятны только знатокам, экспертам, специалистам. Когда речь идет про науку, то это ясно всем. Возьмем физику. Мало кто свободно и с удовольствием ориентируется, например, в квантовой механике. Зато все знают закон Архимеда, а те, кто не знает, все равно регулярно и с успехом используют его, когда варят картошку. В искусстве и литературе происходит примерно то же самое. Те творцы, которые познают и выражают нечто доселе непознанное и невыраженное, вдобавок пользуются при этом относительно новыми методами, в принципе не могут быть поняты и приняты современным им массовым читателем. Ведь давно известно, что читатели «Гамлета» родились примерно через два века после смерти его автора. Если упростить ситуацию до предела и взять в качестве примера русскую поэзию, то окажется, что вершины ее золотого века – это как бы школьная программа, серебряного – вузовская, а бронзового (если таковой все-таки был) – удел знатоков и ценителей. Расхождение между оценкой поэтов специалистами и простыми читателями существовало на протяжении всей истории литературы. Поэты были вынуждены лавировать, смотреть то на одних, то на других. В современном мире взгляды на поэзию литературных критиков и простого народа разошлись почти до диаметрально противоположных. Бедным поэтам не позавидуешь: угодить той и другой стороне стало в принципе невозможно. Поэты, которые поворачиваются лицом к читателю, демонстрируют специалистам ту часть своего тела, лицезрение которой не доставляет последним никакого удовольствия:
И.Л.Сельвинский 1932 (1899–1968)
Разумеется, из поэтов прошлого (20-го) века в настоящей книге преобладают именно такие. Признаюсь, что я сам всегда снизу вверх глядел на тех, кто понимает, любит и ценит современные «туманные» стихи. Однажды я с удивлением обнаружил, что почти так же ведут себя и некоторые «понятные» поэты по отношению к своим «непонятным» коллегам:
Е.А.Евтушенко 1985 (1933–2017)
Действительно, быть понятным еще не означает быть понятым. Да и сама простота порой весьма и весьма обманчива:
И.М.Иртеньев 1995 (р. 1947)
Затемнение смысла если не гарантирует поэту удачу, то эффективно страхует его от неудач. Ведь трудно упрекнуть автора в отсутствии глубины и тонкости, если непонятно, о чем идет речь. Тем не менее, как и все сторонники здравого смысла, я уверен, что говорить просто о сложном не проще, а сложнее, чем сложно о простом:
З.Н.Гиппиус (1869–1945)
И.М.Губерман (р. 1936)
Давно известно, что все гениальное просто. Поэзия в этом отношении, как и во многих других, представляет собой яркий пример общего правила:
Н.И.Глазков 1951 (1919–1979) Советский андеграунд
Ю.В.Друнина (1924–1991)
Специфическая черта поэзии как формы познания окружающего мира – то, что она говорит, в том числе, о неясном. Однако говорить о неясном и неясно выражаться – это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Ведь в самых простых и понятных, но «настоящих» стихах может таиться бездна смыслов и оттенков:
И.М.Губерман (р. 1936)
Поэтому, ничего не отрицая и не хуля, мы просто оставим в покое весь и всяческий авангардизм: и в узком, и в широком смысле. В книге будут использованы только те стихи, у которых четко выражен примат содержания, смысла:
Никола Буало-Депрео (1636–1711) Франция (пер. Э.Л.Линецкой)
Иоганн Вольфганг Гете 1815–1832 (1749–1832) Германия (пер. Б.Л.Пастернака)
Антонио Мачадо (1875–1939) Испания (пер. Н.В.Горской)
Возвращаясь к верлибру, стоит заметить, что на Западе он уже давно стал, а на Дальнем Востоке, наоборот, всегда был основной формой поэтической речи. Только непосвященным кажется, что свободный стих облегчает творчество. Такая точка зрения встречается даже у достаточно крупных поэтов «классического» направления:
К.М.Симонов 1976 (1915–1979)
В действительности рифма и размер обычно помогают поэту. Это подпорки для его сооружений. Верлибр – это поэзия в чистом виде, собственно поэзия. Следовательно, это самый трудный способ творчества. Вернее, он должен таким быть. Должен, но не есть! Бездари и болтуны как будто только и ждали, когда он войдет в моду, чтобы объявить себя поэтами и нести околесицу:
З.Н.Гиппиус 1915 (1869–1945)
Основная масса верлибров – это, увы, графомания в чистом виде. Чтобы найти жемчужины в навозной куче, нужно иметь хороший вкус и (или) специальную подготовку, которых я, увы, лишен, как, впрочем, и большинство читателей. К тому же свободный стих дает возможность поэту непосредственно выражать свои чувства, что является скорее его недостатком, чем достоинством. Ведь не зря слова «искусство» «искусственный» близкородственны. Искусство тем значительней, чем более искусной обработке подвергается собственно чувственный материал. Конечно, есть и другая точка зрения: