10 мая состоялся последний штурм Акры, и вновь французы были отброшены, понеся большой урон в живой силе. Смертельное ранение получил командир дивизии генерал Бон. Вечером того же дня Бонапарт принял решение снять осаду и начать подготовку к отступлению. В ночь на 21 мая французская армия, бросив бо́льшую часть своей артиллерии и оставляя по пути десятки заболевших чумой, покатилась обратно в Египет. От окончательного уничтожения ее спасло только то, что Джаззар не отправился в погоню.
Подводя итог кампании, Клебер, потерявший под стенами Акры друзей и однополчан, не жалел в своей записной книжке горьких слов для автора авантюристического предприятия:
«Он говорит, что берет на себя все ошибки, совершенные под Акрой. Избавиться от этого ему уже не удастся»[122].
«Однажды Бонапарт со своей постыдной самоуверенностью рассуждал при мне о поворотах судьбы, которых ему следует ожидать, о том успехе, на который он надеется даже после катастрофического морского сражения при Абукире, и сказал такие слова: “Что касается меня, который играет с историей, то я более хладнокровно, чем кто-либо, могу просчитать исход событий”. Однако играть с историей для меня означает играть событиями, а играть событиями – это значит играть человеческими жизнями, судьбами общества и отдельных людей, счастьем и процветанием родины… Хотел ли наш герой, чтобы я услышал именно это? Не знаю. Я понял бы, если бы он мне сказал: “Я живу и действую только для того, чтобы оставить свое имя на страницах истории. Быть знаменитым – вот единственная цель, к которой я стремлюсь, все остальное для меня лишь жаргон, лишенный смысла”. Как бы то ни было, я был настолько поражен его наглостью, что на какой-то миг не смог скрыть своего возмущения, и он тут же сменил тон и выражения»[123].
Судя по свидетельствам современников – некоторые из них я привел выше, – Клебер поверял такие мысли не только своей записной книжке. А то, что сами эти люди в осаде Акры не участвовали, собственно и доказывает, что Клебер открыто выражал свое несогласие с Бонапартом, если слухи о том, пусть и в разных интерпретациях, доходили до людей, находившихся тогда в других местах. Процитирую еще одного участника Египетской экспедиции, инженера П. Д. Мартена, который так вспоминал о периоде осады Акры:
«С этого времени в армии поднимается ропот. Бонапарта больше не считают непогрешимым человеком. Погибли генералы и лучшие солдаты. Все взоры теперь обращены лишь к одному – к Клеберу: он всегда осуждал поход в Сирию и уже с первого штурма понял, что Акру не возьмут никогда. Его способ воевать, бережно относясь к солдату, служил критикой способа Бонапарта, которого он называл “генерал десяти тысяч человек за неделю”. Вся армия говорила вслух, что если бы Клебер был главнокомандующим, то Акру давно бы уже взяли. Отсюда и происходит та ненависть, которую Бонапарт питал и к нему, и к его друзьям»[124].
Конечно, надо принимать во внимание, что Мартен опубликовал свой труд в период второй Реставрации Бурбонов, когда ругать Бонапарта стало хорошим тоном. Однако учтем также, что он написал эти строки за несколько лет до того, как Клебер, чье имя в период Империи находилось практически в забвении, вновь будет восславлен как национальный герой, а стало быть, похвала ему в тот момент не могла принести автору каких-либо личных выгод.
После того как уходившие из Сирии французские войска пересекли границу Египта, пути Бонапарта и Клебера разошлись: главнокомандующий со штабом и основными силами направился в Каир, дивизия Клебера двинулась к месту постоянной дислокации в Дамьетту.
Вновь два военачальника на короткое время встретились только 25 июля 1799 г., после сухопутного сражения при Абукире, в котором Бонапарт разгромил и сбросил в море собранную на острове Родос и десантированную в Египте турецкую армию Мустафа-паши. Клебер по приказу главнокомандующего спешил со своей дивизией на соединение с основными силами армии, но Бонапарт начал бой, не дожидаясь его. По словам художника Д. Виван Денона, Клебер, прибыв к вечеру на место сражения и увидев его итог, якобы обнял Бонапарта и воскликнул в порыве энтузиазма: «Генерал, вы велики, как мир, а он недостаточно велик для вас»[125]. Позднее эту сцену увековечат в лубке, предназначенном для широкой публики. Правда, не будем забывать, что Виван Денон принадлежал к близкому окружению Бонапарта, и тот, уезжая во Францию, забрал его с собой. Кстати, именно Бонапарту благодарный Виван Денон и посвятил свою книгу. Клебера же к моменту ее публикации уже не было в живых, подтвердить или опровергнуть слова автора он не мог, а потому в предложенной тем интерпретации оказался посмертно занесен в число почитателей своего антагониста.
Если о скептическом отношении Клебера к военным и организационным способностям Бонапарта знали в Восточной армии даже люди, далекие от штабов, то, конечно же, знал об этом и сам Бонапарт. Главный врач армии Деженетт сообщает, что даже в своем последнем перед отъездом во Францию разговоре с Мену главнокомандующий якобы весьма раздраженно высказался о строптивом эльзасце: «Я часто делал этому человеку авансы, но в ответ всегда получал лишь выражение недовольства»[126].
Разумеется, для корсиканца и речи не было о том, чтобы взять Клебера с собой во Францию. И дело тут не только в личной антипатии, но и том, что республиканские убеждения эльзасца плохо сочетались с намерением Бонапарта вступить в борьбу за единоличную власть. В свое время – возможно, после приезда Клебера из Александрии в Каир – Каффарелли провел с ним беседу (как тот полагал, по просьбе Бонапарта), в которой попытался прозондировать его политические взгляды:
«Д[юфальга] К[аффарелли]. О какой репутации в наши дни, генерал, вы бы мечтали, если, конечно, с вашей нынешней репутацией вам еще есть о чем-то мечтать?
К[лебер]. Опускаю комплимент и отвечу на вопрос – о репутации Вашингтона.
Д. К. Ого! Не ожидал…
К. Вполне возможно.
Д. К. И вы больше не скажете ничего?
К. Скажу. Вашингтон начал и довел до завершения свое славное предприятие. Он просчитал результат и выбрал пропорциональные средства для его достижения. А когда он его добился, то избежал опьянения успехом. И, наконец, это предприятие было достойно похвалы с точки зрения как политики, так и философии, поскольку оно имело целью не завоевание, грабеж и опустошение, а независимость и счастье нации.
Я всегда думал, что этот вопрос был задан мне по поручению… [неразборчиво. – А. Ч.]»[127].
Вывозя из Египта свою ближайшую клиентелу для того, чтобы она помогла ему в борьбе за власть, Бонапарт не мог рассчитывать в этих планах на Клебера. Более того, столь влиятельного и популярного военачальника, который в силу личных и политических противоречий с Бонапартом мог помешать тому в реализации задуманного, следовало держать подальше от Франции. Позднее, уже на острове Святой Елены, в разговоре с генералом Бертраном 31 августа 1816 г. Наполеон обронит: «Если бы Клебер вернулся во Францию, он мог бы мне создать затруднения; но не после Амьенского мира – тогда я уже стал слишком велик, и мне было бы всё равно»[128].
Таким образом, вполне очевидно, почему Бонапарт не взял Клебера с собою. Но почему он оставил своим преемником его, а не более близких к себе Дезе или Мену, которые к тому же по старшинству производства в чин имели перед Клебером преимущество? Как мне кажется, выбор этот определили два обстоятельства.
Во-первых, для того чтобы удержать Клебера подальше от Франции, где он со своим огромным авторитетом в войсках представлял бы угрозу для честолюбивых замыслов Бонапарта, его следовало покрепче привязать к Восточной армии. Если бы Клебер остался по-прежнему командиром дивизии при другом командующем, ничто не помешало бы ему поставить перед тем вопрос о своем возвращении на родину по состоянию здоровья, как он уже ставил его перед Бонапартом. И никто бы не посмел ему отказать в этом законном праве. Зато, возложив на Клебера ответственность за судьбу армии, можно было быть уверенным, что теперь он вернется во Францию только вместе с нею, а это, согласно оставленным Бонапартом инструкциям, предполагалось еще очень не скоро. Клебер, таким образом, удерживался в Египте на долгий срок.
Во-вторых, если бы Бонапарт оставил командование Восточной армией кому-то из близких себе людей, то в случае неудачи преемника тень поражения пала бы и на самого Бонапарта. А положение дел в армии и в управлении Египтом, как он прекрасно знал и как мы увидим в следующей главе, не просто оставляло желать лучшего, а было по-настоящему катастрофическим. Шансов на то, что новому главнокомандующему удастся выкрутиться, практически не оставалось, поэтому назначить своего соперника (по крайней мере, потенциального) на пост капитана тонущего корабля представлялось чрезвычайно выгодным. Именно ему пришлось бы нести ответственность за будущую неудачу экспедиции. А если Клеберу всё же удалось бы спасти положение, то и это можно было обернуть себе на пользу, сказав, что всё закончилось хорошо только потому, что он, Бонапарт, оставил своему преемнику дела «в полном порядке».
Таким образом, хорошо просчитанная комбинация при любом развитии событий оказывалась выигрышной для Бонапарта. Однако последний, похоже, не предвидел, что соперник, ознакомившись с расстановкой фигур на доске, может отбросить предписанные ему правила и начать играть по своим собственным.
Глава 2
Наследие Бонапарта
Опустевшее «гнездо»
Поздно вечером 24 августа 1799 г. командующий округом Дамьетты генерал Клебер прибыл по срочному приглашению главнокомандующего в Розетту. Однако здесь он не нашел не только Бонапарта, но и командующего округом Розетты генерала Мену. Встретил Клебера временно замещавший Мену генерал-адъютант Ф. Валантен. От него-то Клебер и узнал сногсшибательную новость…
Несмотря на желание Бонапарта, чтобы о его отъезде никому не сообщали в течение 48 часов, известие это пришло в Розетту гораздо раньше. Очевидно, его принес Валантену кто-то из младших офицеров, которые присутствовали при погрузке на корабли отбывающих и обязаны были позаботиться о брошенном беглецами имуществе: только оседланных коней насчитывалось до двух сотен[129]. Таким образом, Валантен узнал об эвакуации главнокомандующего из Египта еще до того, как о ней было объявлено официально. Днем 24 августа Валантен поспешил сообщить эту новость генералу Дюга, которого Бонапарт, как и во время Сирийской кампании, оставил «на хозяйстве» в Каире. Вернув Дюга письма, присланные тем на имя главнокомандующего, Валантен добавил от себя:
«Вы, конечно же, знаете, мой дорогой генерал, о его отъезде во Францию, который имел место в полночь 5-го [фрюктидора, или 22 августа]. С ним уехали генералы Бертье, Ланн, Мюрат, Андреосси, Мармон и т. д., адъютанты и т. д.
Уверяют, что скоро он вернет нас во Францию. Да будет так!
Будьте любезны, пожалуйста, сообщить мне о реакции, которую этот отъезд вызовет в Каире. Здесь он не произвел большого впечатления. Солдаты пожелали ему [Бонапарту] доброго пути и особенно того, чтобы Смит не доставил его в Лондон»[130].
Командор Сидней Смит командовал английской эскадрой в Восточном Средиземноморье, осуществлявшей блокаду египетских портов. Его имя еще не раз встретится на страницах этой книги.
После прибытия Клебера в Розетту Валантен и ему рассказал о случившемся. О реакции эльзасца на эту новость мы можем только догадываться. Но, судя по язвительному тону написанных им утром 25 августа писем к Мену и Дюга, его отношения к Бонапарту она явно не улучшила. Так, Мену он написал:
«Вечером 5-го [фрюктидора, или 22 августа], мой дорогой генерал, ко мне пришло послание от главнокомандующего, отрывок из которого привожу ниже:
“Вы получите это письмо 3-го или 4-го [фрюктидора]. Прошу вас не отправлять ко мне кого-либо из адъютантов, а немедленно выехать в Розетту лично, если это не создаст никаких сложностей в Дамьетте. Я бы хотел, чтобы вы прибыли в Розетту 7-го [фрюктидора, или 24 августа]. Мне надо обсудить с вами вопросы чрезвычайной важности”.
За два дня я пересек пустыню и озеро Бурлос, приехав в Розетту 7-го [фрюктидора] в 10 вечера, но птица уже покинула гнездо, даже не заглянув сюда. Я возвращаюсь в Дамьетту, где буду спокойно дожидаться приказов от того, кто теперь командует армией. <…>
Держите меня в курсе всего, что происходит в вашем округе, я буду поступать так же. Нет для меня большего удовольствия, чем частое получение ваших писем, и я надеюсь, вы будете столь любезны, что в первом же из них сообщите мне подробности отъезда нашего героя и его достойных компаньонов»[131].
Послание к Дюга в своей начальной части совпадало с приведенным выше за малым отличием: Клебер просил его сообщить, кто теперь командует армией. Закончив и отправив оба письма, генерал уже собирался возвращаться в Дамьетту, когда из Александрии прискакал шеф бригады Эссотье с посланием от Мену и толстым пакетом документов, оставленных Бонапартом преемнику. Пространным и велеречивым письмом, уже по одному тону которого можно было понять, что оно адресовано новому главнокомандующему, Мену извещал коллегу, что отныне тот в ответе за всё:
«Мой дорогой генерал, вы назначаетесь на верховное командование Египетской армией. Главнокомандующий Бонапарт позавчера ночью уехал с генералами Бертье, Андреосси, Мармоном, Ланном и Мюратом. Я не вхожу здесь подробно в мотивы действий генерала Бонапарта: это объяснение я могу дать только устно. Ограничусь сообщением, что нахожу эти мотивы справедливыми, а поступок единственно способным принести какую-либо пользу армии»[132].
Далее Мену смиренно извещал, что, хотя Бонапарт перед отъездом назначил его командовать Вторым округом, включающим в себя Александрию, Розетту и провинцию Бухайра, он, Мену, оставляет исключительно на усмотрение Клебера место своей дальнейшей службы. В заключение, обсудив ряд текущих вопросов, автор сдобрил свое послание изрядной порцией лести:
«Вы должны поверить, мой генерал, что я чрезвычайно рад находиться под вашим началом. Будьте уверены, что во всём и везде вам не найти человека, в большей степени готового исполнять то, что вы мне прикажете. Я уже давно питаю к вам уважение и искреннюю дружбу. Надеюсь на такие же чувства с вашей стороны»[133].
В прилагаемом же пакете находились инструкции Бонапарта Клеберу, а также обращение теперь уже бывшего главнокомандующего к войскам, короткое и туманное:
«Новости из Европы побудили меня уехать во Францию. Я передаю командование армией генералу Клеберу. Армия вскоре услышит известия обо мне, я не стану их сообщать раньше времени. Мне очень трудно покидать солдат, к коим я так сильно привязан, но это ненадолго; а генерал, которого я им оставляю, пользуется доверием правительства и моим лично»[134].
Ознакомившись с письмом Мену и содержанием пакета, Клебер решил уже не возвращаться в Дамьетту, а сразу отправиться в Каир принимать дела. Но прежде он хотел встретиться с Мену и узнать от него, что же такого Бонапарт сказал перед отъездом, чего нельзя доверить бумаге. Клебер приказал Мену прибыть в Розетту не позднее 9 часов утра 27 августа и заодно утвердил его назначение командующим Вторым округом, обещав и впредь делать всё для его блага, ибо верит, что и Мену всегда будет ставить общественные интересы на первый план. Это звучало как завуалированное предостережение от двойной игры: близость Мену к Бонапарту ни для кого не была секретом. В этом послании нет того сарказма по отношению к поступку Бонапарта, что в предыдущем, но в самом конце досада Клебера все же прорывается наружу: «Если я и принимаю мотивы отъезда Бонапарта, то по крайней мере мне есть что сказать относительно формы [того, как это было сделано]»[135].