Однако необходимо различать две группы этих туркменов, несмотря на то что разделительная линия между ними вовсе не была четкой. Были такие, особенно среди тех, что шли в юго-восточном направлении, которых, возможно, послал Алп-Арслан с целью быстро пробить дорогу для своих дальнейших действий. Но были и другие, которые действовали, не подчиняясь никаким приказам и дозволениям, или те, кто был настоящими мятежниками, искавшими убежища – пусть и временного – за пределами мусульманских территорий, зависевших от султана. Таким, например, был случай с одним афшином, который в 1067–1068 годах дошел до Кайсери (Кесарии) и даже Амория во Фригии (ок. 170 км к юго-западу от Анкары), находящихся далеко на западе Анатолийского нагорья, а в 1070 году – с дядей Алп-Арслана Эрисгеном (?), который, будучи преследуем афшином, вернувшим себе благосклонность правителя, поступил на службу к византийцам и с которым мы еще встретимся позднее. Кроме того, банды самого разного происхождения стремились поступить на службу к сирийским и другим правителям. Например, некий Ибн Хан, который поступил к Мирдасидам из Алеппо, после того как служил Марванидам и даже византийцам, или один из подчиненных Эрисгена, который в 1070 году поступил на службу к Фатимидам, чтобы завоевать бедуинов в Палестине, а потом, сочтя полученное вознаграждение недостаточным, в 1071 году ради собственной выгоды взял Иерусалим.
Чтобы предотвратить вторжение на свою территорию, Византия несколько раз пыталась вступать в переговоры с Тогрул-беком, а позже с Алп-Арсланом. Последний, чьим главным проектом был поход против Египта через Сирию, не был a priori против, хотя во время своего последнего наступления он без колебаний прикрыл свой византийский фланг туркменами. Кроме того, он практически не мог влиять на тех туркменов, которые не были его подданными. В его царствовании можно выделить два периода. Во время первого он в 1064 году с помощью набегов туркменов совершил важное для себя завоевание города Ани, бывшей столицы Армянского царства, незадолго до этого захваченной византийцами. Тогда речь еще не шла о традиционной территории Византии, тем более что в Армении существовали мусульманские эмираты. Но потом Алп-Арслан пожелал отнять у Византии крепости, например Эдессу, которые были форпостами продвижения Византии с территории Малой Азии на мусульманские земли и несли им потенциальную угрозу. Однако в 1068 году, когда Алп-Арслан в рамках своей «священной войны» с неверными совершал новый поход, изначально затеянный для усиления его власти над непокорными мелкими князьями, жившими на крайнем северо-западе Ирана, он повернул свои войска против грузин. В 1071 году он пришел в Сирию и заставил правителя Алеппо, который, как и его подданные, был шиитом, вознести молитву в честь аббасидского халифа и признать себя его вассалом (хотя до этого был вассалом Фатимидов), и, наконец, подготовил нападение на Фатимидов.
В Византии тем временем относительный провал политики переговоров спровоцировал военную революцию. Новый император Роман Диоген решил ответить применением силы. Но то ли по причине того, что он плохо различал разных тюрков, то ли по каким-то другим причинам, он первым делом атаковал Алеппо и Ибн Хана, захватив Манбидж (1063 г.). На следующий год он повернул в сторону Армении, но, что характерно, даже тогда не смог удержать туркменские силы от проведения операций в неохраняемых тыловых областях, под прикрытием концентрации армии на границе. В 1071 году император планировал нанести большой удар. Алп-Арслан, по-видимому, считал, что обезопасил себя с помощью переговоров, в которые вступил ранее, когда начал поход на Египет. Именно тогда он узнал, что византийская армия через Армению атаковала границы его собственных земель.
Могло возникнуть впечатление, что среди туркмен было общее замешательство, однако, благодаря мобильности их войск, параллельно появлялось ощущение их концентрации в заданном регионе. Что же касается византийской армии, то она была слишком неповоротливой. Конечно, она была гораздо многочисленнее армии султана, но оказалась полностью деморализована грабежами в тех регионах, через которые она проходила. К тому же она состояла из разно-племенных наемников, которые часто бунтовали одни против других или против императоров и были чужды всякому патриотизму. Неудивительно, что они подозревали друг друга в предательстве: армяне подозревали греков, греки – тюрков и наоборот, не говоря уже о русских и франко-норманнах. Встреча византийской армии с Алп-Арсланом состоялась в августе 1071 года вблизи византийской – но до этого мусульманской – пограничной крепости Манцикерт (Малазгирт) в верховьях притока Евфрата реки Мурат. Даже если считать, что более поздние мусульманские хроникеры позволили себе некоторое преувеличение и игру воображения, нужно признать, что столкновение двух императоров произвело глубокое впечатление на тех людей, которые знали, как высоки ставки, и не все в наставлениях официальных проповедников Халифата, которые они, по словам летописцев, изливали на туркменское войско, было ложью. Так или иначе, но, возможно, Алп-Арслан устроил ловушку в тюркском стиле и при помощи притворного отступления дезорганизовал византийскую армию. Их деморализованное состояние довершило остальное. К вечеру впервые в мусульманской истории басилевс стал пленником мусульман.
Масштаб его победы над Византийской империей, оказавшейся не способной противостоять ему, был таким, что Алп-Арслан смог оккупировать большую часть Малой Азии без особого труда. В связи с этим еще удивительней наблюдать чрезвычайную мягкость его политики. Он освободил Романа Диогена в обмен на выкуп, обещание альянса и возвращение пограничных крепостей, захваченных Византией за предыдущие полвека. Алп-Арслан не был заинтересован в захвате страны, не имевшей ничего общего с мусульманами, если, конечно, эта мысль вообще приходила ему в голову. Рим был вечной сущностью, как ислам. Более того, оказавшись там, туркмены едва ли смогли бы усилить свою власть и независимость, а трудности, с которыми им пришлось бы столкнуться, подвергли бы риску его главный проект – поход против Египта и необходимость защищать другие свои границы. Истинное значение Манцикерта состоит в том, что с того времени туркмены могли без труда войти в Рим, но намерения Сельджукидов были иными. Мы не можем сказать, что сделал бы Алп-Арслан, если бы у него было время сформулировать свою политику, когда византийцы отказались принять назад Романа Диогена и его место занял Михаил VII Дука. Нет никаких оснований считать, что это внесло бы существенные изменения в линию поведения Алп-Арслана. На самом деле в тот момент он был вынужден предпринять поход против Караханидов в Центральной Азии. Именно тогда этот человек, который захватил в плен императора Византии, глава величайшей исламской империи, которому Манцикерт принес бессмертную славу, погиб при туманных обстоятельствах, будучи убит во время ссоры с пленником неизвестного происхождения – подходящая история для моралистов.
Преемником стал его малолетний сын Малик-шах (Мелик-шах) под опекунством визиря Низам аль-Мулька, обладавшего значительной властью. В отличие от своего отца и Тогрула Мелик-шах не был степным тюрком по крови. Даже имя, под которым мы его знаем, соединяющее в себе арабский титул «малик» (царь) и его персидский эквивалент «шах» вместо тюркских имен его предков, означает унификацию ислама на его древних территориях. В силу своей юности и воспитания он полностью отличался от двух своих предшественников, которые оба были военачальниками. И хотя временами вел за собой войска Низам аль-Мульк, он прежде всего, конечно, был администратором и дипломатом. При правлении Мелик-шаха империя Сельджукидов существенно увеличилась, отчасти за счет дипломатии, отчасти за счет действий его военачальников и, наконец, – и это, возможно, главное – за счет всеобщего желания установить порядок и наладить мирную жизнь под защитой того, кто обладал самой сильной властью.
Позже мы вернемся к теме событий, происходивших в Малой Азии, которые, как станет видно, едва затрагивали Мелик-шаха и государство сельджуков. В остальном, если не считать некоторые границы с Сирией и Аравией, укрепление империи состояло в основном в прямой аннексии государств и княжеств, которые до этого были вассалами сельджуков. В Центральной Азии Мелик-шах успешно поддерживал протекторат над Караханидами, которые сами были разделены, и заключил мир с Газневидами. В Аравии благодаря Артуку Мелик-шах подавил карматскую общину в Бахрейне и со временем добился признания своего сюзеренитета, связанного с сюзеренитетом халифата Аббасидов, над священными городами ислама (которые, тем не менее, в целом склонялись больше к Египту – не по линии Фатимидов, а потому, что нуждались в поставках оттуда продовольствия). Особенно заметного продвижения Мелик-шах добился в Сирии и Месопотамии. Если коротко, то его главными достижениями были следующие. Начнем с того, что визирь халифа Ибн Джахир получил от Мелик-шаха разрешение уменьшить принципат Марванидов в Диярбакыре, хотя они всегда оставались ему верными. Тем временем в Сирии произошла целая серия важных событий. Атсиз, конфликтовавший с Фатимидами, пришел к соглашению с Мелик-шахом и стал хозяином Дамаска и всей Центральной Сирии (в стороне от побережья) в дополнение к Палестине. Под угрозой агрессии со стороны Египта он обратился к султану. Кроме того, арабы из Алеппо тоже высказывали недовольство туркменами и, утратив уверенность в том, что их династия способна их защитить, стремились получить более надежные гарантии от Мелик-шаха. Теперь Мелик-шах отправил в самостоятельный поход в Центральной Азии одного из своих братьев, Тукуша, и собирался сделать то же самое в Сирии с помощью другого своего брата, Тутуша. Под предлогом помощи Атсизу Тукуш вошел в Дамаск и предал своего предшественника смерти (1079 г.). По дороге он напал на Алеппо, но его неуклюжие действия привели к тому, что жители приняли промежуточное решение – подчиниться правителю Мосула из династии Укайлидов, Муслиму ибн Курайш, который был вассалом Мелик-шаха и его шурином. Мелик-шах подумал, что на данный момент будет политически разумно признать fait accompli, и потому позволил создать принципат, в который входили провинции Мосул и Алеппо вместе с соединявшими их путями, как сделали в X веке Хамданиды и позже в XII веке повторили Зенгиды. С северо-запада это государство граничило с княжеством, созданным подчинявшимся Роману Диогену армянином Филаретом. Порты на юге сирийского побережья оставались египетскими, тогда как на ливанском побережье был создан автономный шиитский принципат под контролем кади Триполи Бану Аммара. Наконец, мы видим, что византийская провинция Антиохия попала под власть Сулеймана, сына того самого Кутлумуша из ветви Сельджукидов, идущей от Арслана/Израиля, который встретил свою смерть в борьбе за трон с Алп-Арсланом. Разразилась война между ним и Муслимом, и Муслим был убит. Люди из Алеппо воззвали к Мелик-шаху, а в ожидании его приезда – к своему соседу Тутушу. Сулейман был убит. Мелик-шаху оставалось только приехать и пожать ожидавшие его плоды. Территории Укайлидов были захвачены, как и сама провинция Антиохия, и султан направил своего коня, чтобы «напоить его» в Средиземном море, воздавая хвалу Аллаху, который позволил ему расширить свои владения от Восточного до Западного моря. Тутуш остался на месте, но теперь, конечно, при условии, что он будет находиться под пристальным контролем и теснее взаимодействовать с империей (1086 г.). После Сирии Мелик-шах, вероятно, не оставил мысли о задуманном его отцом походе на Фатимидов, которые, со своей стороны, не переставали интриговать против него. Однако ему суждено было умереть, так и не реализовав этот проект, который больше никогда не возобновлялся, по крайней мере, со стороны Сельджукидов. Тем не менее около 1090 года империя достигла своего апогея, протянувшись почти до конца Аравии и границ с Индией и охватив почти все мусульманские территории в Азии.
Глава 2
Империя Сельджуков и тюрки
Теперь пришло время рассмотреть саму империю того периода. Повторим, что ее полное исследование может быть с теми же, если не с большими основаниями отнесено к истории арабов, или иранцев, как и к истории турок, поэтому в данной работе вопрос об этом не ставится. Тем не менее мы должны детально рассмотреть следующие два вопроса. С одной стороны, что в ней можно считать именно тюркским? С другой стороны, какие особенности, заложенные в ее организации, позволяют понять более позднюю Турцию, возникшую в Малой Азии?
Для начала мы будем знакомиться не с появлением отдельных молодых тюрков, которые очень быстро денационализировались, а рассмотрим миграцию народа как такового – мужчин, женщин и детей, не говоря уже об их животных – со своей социальной структурой и обычаями. Однако, что касается численности населения, нельзя ни преувеличивать, ни делать обобщения для всех регионов. Очевидно, что мысль подсчитать количество мигрантов бесплодна. Их определенно было несколько десятков тысяч, но цифра в несколько сотен тысяч маловероятна. И даже если бы было возможно примерно назвать изначальную цифру, она быстро потеряла бы значение, поскольку новые условия жизни могли в зависимости от обстоятельств как стимулировать, так и уменьшать рождаемость. Важными являются не абсолютные цифры, а соотношение численности иммигрантов и местного населения, которое сложно оценить. Это соотношение также могло быстро меняться, если сравнительно большое число молодых местных женщин было взято в жены вновь прибывшими, либо насильно во время набегов, либо мирно, если местные жители хотели, чтобы их защитили. Учитывая все это и на время оставив в стороне Малую Азию, получаем не такой большой регион тюркской миграции, помимо Азербайджана, где азербайджанский диалект, являющийся одной из ветвей огузских языков, остается по сей день доминирующим по сравнению со своим древнеиранским предшественником. К Азербайджану была добавлена часть Диярбакыра, протянувшаяся за горы Северного Курдистана. В остальной части империи сельджуков климат был слишком жарким, сухим и малопригодным для скота туркменов, и отдельные изолированные поселения существовали лишь в Хузестане, в Фарсе и в некоторых частях гор Курдистана. Те немногие туркмены, которые поселились в Сирии, были изгнаны оттуда во время крестовых походов, и потому с исторической точки зрения не играют роли. Конечно, помимо этих групп были еще гарнизоны в городах. Здесь, однако, мы имеем дело не с тюркским населением, а с расширением такого старого института, как профессиональная армия, которая с течением времени по своему происхождению начинала отличаться от туркменов, поскольку в армию брали рабов, захваченных в Центральной Азии и в русских степях.
Хотелось бы иметь возможность описать экономические условия, в которых жили иммигранты-туркмены. Современные турки страдают своего рода комплексом неполноценности из-за того, что их предки были кочевниками, и потому склонны придавать особое значение имевшимся очагам оседлости. Мы уже упоминали об этом, говоря о Центральной Азии. Но даже притом, что изначально они были кочевниками, вполне возможно, что некоторые из них очень быстро становились оседлыми. С этой же проблемой мы столкнемся в Малой Азии. Однако трудно отрицать, что во времена их иммиграции мы в основном имеем дело с кочевниками. В дальнейшем нужно различать тех кочевников, которые совершали переходы на большие расстояния и держали двугорбых верблюдов, способных переносить холодные зимы, и тех, которые разводили овец или другой скот, требовавший лишь небольших перемещений для выпаса, или тех, кто занимался скотоводством обоих типов. Было бы интересно знать, совпадает ли разделительная линия между этими типами с границами племен. На данный момент мы можем лишь задавать этот вопрос. Еще один пункт, на котором следует заострить внимание, – различалась ли степень их соперничества с местными скотоводами и условия проживания в зависимости от типа скотоводства. Совершавшие длительные переходы кочевники не должны были составлять большой конкуренции обитавшим в горах курдам, которые перемещались в основном по ограниченной территории. Политически перемещение на большие расстояния наряду с другими факторами позднее сделало их склонными к формированию более сплоченных общественных объединений, чем сильно разобщенные между собой общины курдов. Что касается арабов, одни из которых держали верблюдов, в то время как у других не было ни одного, то различия, скорее всего, проходили по линии, разделяющей двугорбого среднеазиатского верблюда-бактриана и одногорбого дромадера жарких пустынь.
Несмотря на ценность этих общих наблюдений, в настоящее время нам трудно заглянуть глубже, и читателю, как и в случае с завоеваниями и экспансией арабов несколькими веками ранее, остается лишь поразмыслить о том, что общепринятое представление о кочевниках-скотоводах как о разрушительном и некультурном негативном явлении может быть в той же степени ошибочным, как и справедливым. Когда независимо от причины речь идет о нападении кочевников на культивируемые земли, результат очевидно отрицательный. Но это не обязательно так. Экономика кочевников приспособлена к определенным территориям, которые не могут быть использованы для земледелия, и, как следствие, может повышать ценность регионов, которые до этого не имели никакой ценности. В таком случае она содействует земледельческой экономике, а не ослабляет ее. Очевидно, что именно таков случай Малой Азии, Плодородного полумесяца[4] и Иранского нагорья. На территории Плодородного полумесяца задолго до описываемых в книге событий арабам удалось более-менее договориться с местным земледельческим населением. В Малой Азии, где было развито племенное скотоводство, которое, однако, находилось в основном в руках полуоседлых пастухов, дело обстояло не совсем так, как и в Иране, в стороне от гор Курдистана, Луристана и Белуджистана. Поэтому появление новых мигрантов могло привести к возникновению молчаливых договоренностей между соседями, таких, какие долгое время существовали на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, где оседлые жители и кочевники обменивались своей продукцией, не говоря уже о распределении навоза от их животных по культивируемым землям. На данный момент это не более чем неподтвержденные наблюдения[5], но, если приглядеться к ним повнимательней, можно обнаружить некоторые исторические иллюстрации, с которыми знакомы все географы в современных им обществах.
Мы обратимся к тюркским племенам огузов-туркменов. Легенда о том, что их 24, очень хорошо известна, если судить по материалам, попадающимся в словаре Махмуда аль-Кашгари. Тем не менее невозможно не удивиться контрасту почти полного молчания текстов, близких по времени к тюркской экспансии, и мельчайшим подробностям в полу-фольклорных записках конца Средних веков. В XIII веке перед нашествием монголов, которому было суждено отбросить или привнести новые группы населения, в государстве сельджуков можно идентифицировать только несколько из тех 24 племен. Это кынык, дёгер, ягма, салур и афшар, немного позже ива, а потом снова первое, но только в связи с тем, что это племя самих Сельджукидов (дёгер – племя Артукидов). Все говорит о том, что упор на племенной аспект и традиции разных племен был связан с подъемом государств туркменов [турок-османов] в XV веке. Во времена завоеваний сельджуков об этом, очевидно, говорилось меньше, хотя, исходя из нетюркских литературных источников, мы не можем с точностью утверждать, что думали тюрки. В любом случае племенная структура, по-видимому, не имела у них такого значения, как у некоторых арабов, и миграция шла разрозненными смешанными группами.
Империя Сельджукидов, которая своей изначальной силой обязана туркменам, была империей, где они очень скоро стали казаться если не инородной, то, по меньшей мере, обособленной группой. Земли, которые они завоевали для своих хозяев, были старыми мусульманскими странами со своей традиционной административной и военной организацией, навязавшей себя новым хозяевам, тем более что они не имели никаких равнозначных традиций, или их традиции не могли быть применены к их новым подданным. Таким образом, новое государство в целом состояло из обществ, существовавших до него и помещенных во внешний тюркский (туркменский) каркас.