Я сажусь на стул в углу рядом с остальными работниками нашей клиники, среди которых три медсестры, фармацевт, 10 врачей, шесть работников регистратуры, менеджер и четыре администратора (все эти люди необходимы, чтобы помогать 14 000 зарегистрированным пациентам), и готовлюсь к трем расслабленным часам. К сожалению, Кев, наш инструктор по неотложной помощи, встает перед нами. Расставив ноги на метр (явно для того, чтобы освободить место для своих предположительно огромных яичек) и скрестив мускулистые руки с татуировкой «Не утрать веру», он топает своими огромными походными ботинками, чтобы привлечь наше внимание. Это красный флаг! Мы в городе, и в таких ботинках нет необходимости. Я не хочу показаться неблагодарным: этот парень выполняет важную работу, и каждый из нас должен уметь оказать неотложную помощь члену семьи, другу или даже незнакомцу (это действительно спасает жизни). Однако меня убивает тот факт, что наш инструктор – по-настоящему крепкий орешек. Он сразу просит врачей поднять руку (я пытаюсь спрятаться за спиной нашего администратора Салли, но меня замечают). Кев задает мне школьный вопрос о сердце и кровообращении, и я, к счастью, отвечаю верно (хотя меня бесит то, что мне очень хотелось ответить правильно!). Неужели я подсознательно стремлюсь его впечатлить? Надо подумать об этом вечером, когда буду принимать ванну. Когда блиц-опрос завершается, наш парень продолжает войну с моим желанием жить, рассказывая нам героические истории о том, как он спасал жизни. Это уже слишком. Сейчас я бы предпочел оказаться в клинике, полной самых вредных пациентов (тех, от общения с которыми мне хочется вырвать свое сердце и положить его в микроволновку на металлической тарелке), в том числе миссис Талли. Элис всегда говорит, что мне плохо удается скрывать свои истинные эмоции (интересно, житель ее живота унаследует мое выражение лица, которое говорит «отвали»?). По этой причине я решаю сосредоточиться на жестикулирующих руках Кева, не смотреть ему в глаза и не показывать свои истинные чувства. Проблема в том, что его руки двигаются прямо перед его предположительно огромными яйцами. Я задерживаю дыхание. «Ты должен это выдержать, – думаю я. – Должен». Удивительно, но каждый раз, когда я думаю, что Кев уже не сможет вести себя хуже, он умудряется это сделать. Последней каплей (в этот момент я был готов потянуться за ножницами) стали его слова о том, как мы должны вести себя на гражданке (опять же, приятель, мы не на военной службе!), если мы станем свидетелями происшествия, по его мнению, мы должны подойти к полицейскому или парамедику и тихо прошептать: «Я врач, товарищ». Пожалуйста, вызовите этому парню такси!
Это были самые долгие три часа в моей жизни.
Вторник, 12 июня
Неделя началась не очень хорошо. Я сижу на работе, пытаясь понять, как успокоить Элис, после того как через дорогу от нашего дома произошло очередное ограбление. После этого мы опять начали обсуждать, сможем ли мы переехать в более безопасную и большую квартиру, чем наша клетушка. А еще я узнал, что у миссис Коллинс рак груди.
Черт!
Она пришла ко мне пять месяцев назад, после того как обнаружила уплотнение в груди, пока мылась в душе. Я осмотрел ее и сказал, что через две недели ей нужно показаться местному маммологу (при подозрении на рак пациента записывают к узкому специалисту в течение двух недель). К сожалению, она решила, что работа гораздо важнее, чем поход к врачу. Подозреваю, это стало результатом ее прилежности и нежелания начальства предоставлять ей часы за свой счет.
Три раза.
Три раза она пропускала прием.
Каждый раз, когда я перезаписывал ее к специалисту, я умолял ее сходить и подчеркивал, как важно исключить рак. На четвертый раз она все же пошла к врачу, и оказалось, что у нее рак. Я рассердился на нее. Понимаю, ей казалось, что она поступает правильно, не пропуская работу, однако вы не сможете работать, если будете мертвы, миссис Коллинс! Теперь, когда мы сидим с ней в одном кабинете, меня переполняет чувство солидарности. Она очень приятный человек (в отличие от многих моих пациентов) с очаровательным мягким шотландским акцентом. Она не заслуживает этого (конечно, никто этого не заслуживает, ведь рак очень жесток).
Если все будет хорошо, на следующей неделе она поедет на университетский выпускной ее сына.
После слез и обсуждения плана химиотерапии, составленного онкологом, мы обнимаемся на прощание. Я не обнимаю всех своих пациентов и не знаю, что об этом сказано в официальном руководстве для терапевтов, но мне показалось это правильным. По дороге домой я размышляю о том, что моя работа – это гораздо больше, чем просто выписывать таблетки направо и налево. Смотреть в жизненные окна других людей – это настоящая привилегия. К сожалению, иногда мне приходится брать молоток, разбивать окно и наполнять их дом дерьмовыми новостями вроде этой. Но, как мне кажется, это все же лучше, чем скрывать подобные новости до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Я надеюсь, что у миссис Коллинс все будет хорошо, несмотря на то, что диагноз поставили поздно. Я уверен, теперь, когда ее система ценностей изменилась (рак всегда этому способствует), она увидит выпускной своего сына в самых ярких оттенках.
Может, мне стоит купить Элис перцовый баллончик? Он дешевле новой квартиры.
Четверг, 14 июня
Я не совсем уверен, как сформулировать ответ. Бенни сидит и смотрит на меня.
Молча.
Он просто ждет, когда я дам фантастический медицинский ответ на его откровенно странный вопрос. Я делаю паузу и смотрю в окно. У меня есть 10 минут, чтобы помочь Бенни понять, в чем смысл жизни. Да, он пришел ко мне с этой проблемой. Он выглядит нормально, из-за чего его вопрос звучит еще более странно. Сегодня практически невозможно попасть на прием к терапевту, но ему как-то удалось это сделать. И все ради этого?
Моя работа – это гораздо больше, чем просто выписывать таблетки направо и налево.
Я пытаюсь понять, что скрывается под его маской невозмутимости. Это шутка? Может, я участвую в тупом телешоу, где подкалывают терапевтов? Может, «Свободные женщины» решили начать мстить? Я ничего не понимаю. У него нет проблем с психическим здоровьем. Никаких странных религиозных взглядов. Он в порядке. Я начинаю подозревать, что дело в наркотиках. Парню 17 лет, и он вполне мог покурить травку. Других вариантов у меня не осталось.
Я облажался.
Понимаете, проблема медицинского образования (особенно подготовки терапевтов) в том, что никто не учит вас справляться со странными ситуациями, в которых вы оказываетесь изо дня в день, а без них никогда не обходится. Эти странности прячутся среди привычных жалоб на простуду, кашель, проблемы с глазами и растяжение голени. Я снова на секунду смотрю в окно, чтобы выиграть немного времени и скрыть улыбку. Представляю, как позднее расскажу об этом Элис. В конце концов я решаю дать ответ, который может показаться неожиданным. Я распрямляю спину и сообщаю Бенни, что ответа на его вопрос нет и что жизнь означает разные вещи в разное время в разных местах и для разных людей. Затем я наношу ему удар еще одним клише (слегка наклонив при этом голову, как это любят делать терапевты): «Жизнь – это путешествие, дружок». Уходя, он выглядит еще более сконфуженным, чем когда вошел в кабинет.
Что ж, Бенни, такова жизнь.
Пятница, 15 июня
В данный момент шестилетняя Чарли крутится на моем стуле с моим стетоскопом на шее и прекрасно проводит время, несмотря на то что она вот-вот выколет своему четырехлетнему брату глаз острым концом моего неврологического молотка (он похож на колышек для палатки, но предназначен для проверки сухожильных рефлексов). Она одна из моих любимых пациенток. Отчасти это связано с тем, что с ней я никогда не чувствую себя бесполезным, а отчасти с тем, что она сама просит свою маму привести ее ко мне (да, мне стыдно, что я говорю все это, чтобы предстать перед вами классным врачом, хотя и являюсь таким только в глазах шестилетки).
Жаль, что студентов никто не учит справляться со странными ситуациями, в которых врачи оказываются каждый день.
Сегодня она пришла ко мне со своей мамой, потому что у малышки болит горло. Благодаря своей магической врачебной силе (а я не стану разубеждать в этом Чарли) я диагностирую у нее острый бактериальный тонзиллит, инфекцию, поражающую миндалины. Ее случай соответствует всем критериям, применяемым для оценки вероятности стрептококковой инфекции горла: нет кашля, повышенная температура, гной на гигантских миндалинах и лимфатические узлы на передней стороне шеи размером с мячи для гольфа. В таком случае поставить диагноз проще простого. Ее приз? 10 дней антибиотиков и гора мороженого (я всегда прописываю его, потому что дети сходят с ума от предложения о принудительном потреблении мороженого).
Чарли крутится на стуле все быстрее и быстрее, пока я объясняю ее маме план лечения. Мне всегда очень приятно видеть детей в клинике. Дело не только в том, что они часто представляют собой медицинское чудо, будучи больными, но выглядя при этом вполне бодро, но и в том, что они позволяют мне самому стать ребенком на 10 минут. Из 32-летнего я превращаюсь в 19-летнего, хотя Элис сказала бы, что в 5-летнего. Чарли вскрикивает от восторга, когда дает мне пять в прыжке и в очередной раз получает наклейку с «Миньонами» за то, что она снова стала мини-легендой. Только когда они уходят, я понимаю, какой беспорядок теперь в моем кабинете. Неужели обитатель живота Элис когда-то станет таким же? Что касается беспорядка, то мне все равно. Эта консультация принесла мне много радости. Хотя дети бывают у меня редко, когда они все же приходят, я чувствую себя великолепно.
Воскресенье, 17 июня
Сегодня мы с Элис и ее животом ходили на прогулку в парк. Всегда забавно проходить мимо пациента. Для примера возьмем мистера Стоуна, который был сегодня на воскресной пробежке. Только в прошлый четверг я вводил свой смазанный указательный палец ему в задний проход, чтобы проверить простату. Мы встретились взглядами и кивнули друг другу, когда он, запыхавшись, пробежал мимо меня.
Общая травма объединяет.
Понедельник, 18 июня
Он умирает. Мы с его женой это знаем, но мистер Клайн, к сожалению, нет. Стоя у его постели в их красивом доме, с любовью украшенном фотографиями семьи и друзей с различных праздников и торжеств, я чувствую сильное желание помчаться домой, чтобы поцеловать Элис и ее живот. Сочувственно улыбаюсь его жене, но на ее лице вижу только боль и страдания.
До сегодняшнего дня мы с мистером Клайном не встречались. Я не знал, что он идет по дороге смерти из-за запущенного рака простаты, распространившегося на кости в этом году. Однако его близкие, конечно, знали, и я нисколько не сомневаюсь, что это причиняет боль каждому из них. Как мне кажется, многие семьи столкнутся с подобным в той или иной форме. Теперь, сидя у его постели, я стараюсь направить мистера Клайна к той же странице, где уже находятся все остальные. Там говорится, что конец его жизни близок. Я делаю намек за намеком. Я мечтаю, чтобы он понял и признал, что знает о близости смерти, и мне не пришлось бы самому говорить об этом. Его жена теперь тихо плачет в углу, жадно хватая ртом воздух. На меня накатывает волна вины за жалость к себе, когда я смотрю на часы и понимаю, что из-за этого вызова на дом я не успею начать вечерний прием вовремя. Я ненавижу себя в моменты, когда мне в голову прокрадываются такие эгоистичные мысли.
Мы сидим в тишине минут пять – поверьте, это нелегко. Мы слишком часто стремимся заполнить паузы. Тишина порождает чувство неуверенности, а неуверенность порождает страх. Таковы особенности человеческой натуры, если, конечно, вы не психопат. В таком случае вам, возможно, нравится тишина.
Пора. Я прошу мистера Клайна позволить мне высказаться по поводу его состояния и прогноза. Он соглашается, после чего я делаю предупредительный выстрел и говорю, что новости плохие. Выражение его лица свидетельствует о том, что он все знает. Конечно, знает, просто он не может принять эти мысли. Поэтому я сообщаю ему свои соображения, отражающие реальность: я говорю ему, что он умирает и нам всем необходимо к этому подготовиться. Причем подготовиться нужно раньше, а не позже. Его жена, которая до этого была для него каменной стеной, рассыпается, рыдая. Мысли снова возвращаются к моей семье, но я не даю им воли. Какими бы дерьмовыми ни делала эта работа некоторые дни, она всегда предоставляет возможность задуматься и о своей собственной жизни. Я благодарен ей за это. Совершенно неожиданная награда за работу, о которой не говорят, когда вы подаете заявление на курс терапевта, хотя о ней действительно следует предупреждать.
Молчание порождает чувство неуверенности, а неуверенность порождает страх.
Тишина устанавливается во второй раз. Я еще раз сообщаю новость и объясняю мистеру Клайну, что хочу направить его в местный хоспис, чтобы все его потребности в конце жизни были удовлетворены. Он кивает как человек, который знает, что его время подходит к концу. Из-за этого кивка мне хочется плакать, но я сдерживаюсь. В конце концов, мои слезы будут совершенно бесполезными, поскольку сейчас ему и его семье нужно спокойствие, самообладание и контроль со стороны тех, кто пытается помочь. Я возвращаюсь в клинику и начинаю вечерний прием на 40 минут позже. Сегодня, когда смерть стоит на пороге, это не имеет значения.
Вторник, 19 июня
Сегодня я случайно нажал в своем кабинете тревожную кнопку. Это было странно, ведь нужно нажать дважды, чтобы она сработала. У бедной миссис Чаттерджи чуть не случился инфаркт, когда пять моих коллег ворвались в мой кабинет, словно произошла перестрелка у корраля О-Кей[5]. Она всего лишь пришла проверить родинку.
Четверг, 21 июня
Ну, это уже совсем другая ситуация. Сиара сидит передо мной со своей подругой, чье имя я уже забыл. Ей всего 16, но она выглядит так, словно ей уже многое известно о жизни. В ее ушах и носу множество проколов со всевозможными сережками, а на шее татуировка. Ее лицо, кажется, эм… враждебным. Сиара говорит, что она, вероятно, беременна. У меня сердце уходит в пятки. Затем она говорит, что на прошлой неделе делала тест и он оказался отрицательным. Надежда есть, особенно если учесть точность современных тестов даже на раннем сроке.
В течение секунды мы смотрим друг на друга так, словно каждый из нас говорит: «И что?» Мы замерли, при этом она тупо уставилась на меня. А у меня нет времени на небеременную девочку, считающую что она беременна, поэтому мне тяжело «перезагрузить» столь странную консультацию. Я начинаю сначала и спрашиваю Сиару, чем я могу ей помочь, если она уже сделала тест. Уверенность, вот что ей нужно. Эта девочка прикидывается взрослой женщиной перед своими друзьями, но на самом деле она тихо боится. Я не хочу судить людей, но, зная район, который мы обслуживаем, предполагаю, что она может быть членом банды. Я спрашиваю о парне, который стал виновником этой небеременности. Слава богу! Он ее ровесник. Я радостно думаю о том, что мне не придется обращаться в полицию. Однако девочка признается, что этот парень сейчас в тюрьме. Просто прекрасно. Вероятность ее принадлежности к банде взлетает и прорывается через крышу клиники.
После более подробного рассказа у меня наконец формируется представление о ситуации. Она состоит в отношениях с этим, эм, заключенным, и месяц назад у них был незащищенный секс, вскоре после чего его арестовали. Потом у нее были месячные, и тест на беременность оказался отрицательным. Даже два теста, поскольку я попросил ее сделать еще один во время консультации. Если она не Дева Мария, то она точно не беременна. Я читаю ей простейшую лекцию о зачатии детей в надежде, что: а) это поможет ей избежать незапланированной беременности в будущем; и б) ей будет проще сдать школьный экзамен по биологии. Она выходит из кабинета с приятным осознанием того, что пока она не беременна, и с огромной стопкой буклетов о контрацепции, которая еле поместилась в ее детских руках. После этого я отправляю письмо в социальную службу, чтобы предупредить ее сотрудников о девочке в зоне риска.