Екатерина была актрисой самого сложного – политического – жанра. Она прекрасно разбиралась в театральном искусстве, обожала комедии и писала пьесы. Кому как не ей было разыгрывать собственных придворных, искусно водить дам за фарфоровые носики. Впрочем, придворные дамы такому вниманию были только рады и даже сами наряжались кавалерами, чтобы потешить веселую царицу. Гораздо серьезнее к переодеванию относилась близкая подруга и сподвижница императрицы, княгиня Екатерина Дашкова, для которой травестия была осознанным выбором, политическим и личным.
27 июня 1762 года княгиня Дашкова, вовлеченная в заговор против Петра III, вызвала портного и приказала срочно сшить ей мужской костюм, чтобы остаться неузнанной на улице. Она прождала его весь день и лишь поздно вечером вместо одежды получила ответ: портной с заказом не успевал и умолял простить его. «Это злосчастное обстоятельство вынуждало меня сидеть в полном одиночестве в моей комнате», – вспоминала Дашкова.
Впрочем, цивильный мужской камуфляж ей не понадобился: 28 июня дерзновенную великую княгиню поддержала гвардия. Опасность ареста миновала, и Дашкова полетела к провозглашенной императрице в своем обычном женском платье. В тот же день обе отважные дамы решили переодеться в военную форму, больше соответствовавшую событиям. Екатерина надела мундир Талызина, Дашкова переоблачилась в преображенский офицерский кафтан Михаила Пушкина.
Княгине понравились и сам гвардейский наряд, и тот эффект, который он произвел. В своих мемуарах она не без удовольствия отметила: «Никто из достопочтенных сенаторов не узнал меня в моем военном обмундировании, и императрица, быстро это заметившая, сообщила им, кто я… Я была похожа на мальчика в мундире, который осмелился войти в святилище сенаторов и говорить на ухо императрице»[2].
Однако этот маскарад понравился не всем. Если верить Михаилу Бутурлину, 28 июня княгиня, одетая в мундир, въехала в расположение лейб-гвардии Измайловского полка и, увидев среди офицеров своего дальнего родственника Василия Нарышкина, попросила его шляпу. Тот обомлел и от вида княгини, и от дерзкой просьбы. И выпалил: «Вишь, бабе вздумалось нарядиться шутихою, да давай ей еще и шляпу, а сам стой с открытой головой!» Об ответе Дашковой Бутурлин умалчивает, но вряд ли ей понравились такие резкие слова.
Тем не менее княгиня не спешила расставаться с мундиром. Еще несколько дней после переворота она щеголяла в кафтане преображенского офицера. Описывая встречу с императрицей, наградившей ее орденом Святой Екатерины, княгиня заметила: «Я поцеловала ее руку в знак благодарности. Я была в военном мундире с красной лентой через плечо и без орденской звезды, в одной шпоре и была похожа на пятнадцатилетнего мальчика»[3].
В 1762 году Дашкова впервые преобразилась в офицера, но гражданскую мужскую одежду она носила и раньше, на что в письме к подруге намекает великая княгиня Екатерина Алексеевна: «Между 5 и 6 часами отправляюсь в Екатерингоф. Там я переоденусь, потому что не хочу ехать по городу в мужском костюме; поэтому отказываюсь брать Вас к себе в карету и советую Вам прямо отправляться туда, а то, чего доброго, этого действительно прекрасного всадника [Екатерину Дашкову. – О. Х.] примут за моего обожателя».
Любопытно, что в зрелом возрасте княгиня не носила мужских цивильных и военных вещей, хотя они ей, верно, нравились. Она предпочитала дорожные костюмы и удобные скромные платья в рациональном английском стиле. Но даже эта неброская одежда вызывала пересуды в обществе: Екатерину Романовну многие считали неприлично «мужеподобной».
Шарль Массон, француз на русской службе, называл ее «мужчиной в своих вкусах, облике и деяниях, но особенно в том, что касалось ее званий, ее директорства в Академии наук». И если бы, продолжал мемуарист, Екатерина II назначила ее гвардейским полковником, то Дашкова «бесспорно, проявила бы себя гораздо ярче тех, кто имеет этот чин». Граф Луи-Филипп Сегюр был солидарен с Массоном: «Только по случайной прихотливой ошибке природы Дашкова родилась женщиной».
И даже поэт Гаврила Державин, которому княгиня покровительствовала, не смог сдержать творческую желчь в таком четверостишье:
Между прочим, литератор Афанасий Бычков нашел и другой вариант державинского стиха, куда более резкий:
И даже те немногие, которых Екатерина Романовна называла друзьями, отмечали ее мужской ум и характер. «В ней все – язык и платье – все оригинально… Она родилась быть министром или полководцем, ее место во главе государства», – писала Марта Вильмот. С ней, правда, спорил Александр Герцен, который убеждал читателей, что «Е. Р. Дашкова родилась женщиной и женщиной осталась на всю жизнь». Но русского либерала слушать не стали. За Дашковой прочно закрепилась репутация грубоватой интеллектуалки с мужскими повадками.
Вероятно, именно по этой причине портреты русских «неизвестных» дам, одетых в мундиры и смахивающих на симпатичных юношей, спешат связать с княгиней Дашковой. Так было и с портретом, хранящимся в Государственном историческом музее. На нем изображена круглолицая, розовощекая, пышущая здоровьем девушка в мужском парике и галстуке солитер, в мундире с шитьем, звездой и лентой ордена Святой Екатерины. Надпись на обороте как будто не оставляет никаких сомнений в том, кто изображен: La Princesse Dachkoff, nee Worontsoff, amie del’Imperatrice Catherine («Княгиня Дашкова, урожденная Воронцова, подруга императрицы Екатерины»). Исследователи, впрочем, установили, что сделана эта надпись гораздо позже самого изображения, уже в XIX веке. Провенанс портрета из собрания светлейшего князя Семена Михайловича Воронцова и сама изображенная дама в мундире свидетельствуют в пользу версии о княгине Дашковой. Однако она ошибочна.
Цвет мундира-колета и форма галунов отсылают к кирасирскому полку. Но Екатерина Дашкова могла носить мундир только лейб-кирасир и лишь с 24 июля 1762 года, когда ее супруг стал вице-полковником этой части, получив чин от самого полковника, то есть императрицы Екатерины II. Однако форма лейб-кирасир в правление Петра III была не такой, как на портрете: офицеры носили кафтаны с зеленым приборным сукном и золотыми галунами. На колете дамы прекрасно видны серебряные галуны и темно-синее приборное сукно.
Кроме того, княгиня Екатерина Романовна явно любила военную форму и себя в ней. Много раз, описывая переворот 1762 года, она упоминала, как хороша была в мундире и как вводила всех в заблуждение своей мальчишеской внешностью. Так что, если бы она позировала художнику в таком щегольском кирасирском колете, то непременно написала бы об этом в «Записках» или упомянула где-нибудь в письмах, и об этом совершенно точно судачили бы современники, которые искали любой повод посплетничать о ее «мужеподобии».
Но таких свидетельств нет, как нет и придворных анекдотов. Круглолицая девушка на портрете – не княгиня Екатерина Романовна. Кто же она? Пока загадка.
Подобных загадок будет еще немало. Дашкова была отнюдь не единственной дамой, которая в екатерининскую эпоху тешила себя мундирами. Причина этого – вовсе не мифическое «мужеподобие». В моде на военный маскарад была отчасти повинна сама государыня. В 1782 году она подписала указ «о дозволении дворянству обоего пола носить платья таких цветов, которые каждой губернии присвоены». Дамам следовало являться «в столицы во все публичные места и ко Двору Ея Величества» в платьях того же цвета, что и мундиры супругов.
Императрицы Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна, любившие переодеваться в мужское и вовсе не думавшие скрывать этот petit péché от придворных, сами провоцировали дам на эксперименты с внешним видом. Некоторые, подражая царственным проказницам, являлись на маскарад напомаженными тонкими юношами в полумужских костюмах и, вероятно, имели успех у представительниц собственного пола, которых они, как императрицы, ловко водили за нос.
И водят за нос до сих пор, особенно доверчивых музейных хранителей, которые, озадаченные прекрасными травести, составляют экспликации анекдотического характера. В Государственной Третьяковской галерее хранится любопытный портрет начала 1770-х годов, в каталогах именуемый «Портретом неизвестного в треуголке». Он был представлен и на последней выставке картин Федора Рокотова, проходившей в Третьяковской галерее в 2016 году. Подпись гласила: юноша написан поверх женского портрета (предположительно Олимпиады Балбековой), но лицо художник оставил без изменений. И даже этот очень странный факт никак не отразился на экспликации. Изображение все еще именуется «неизвестным юношей».
Вероятно, хранители этого любопытного холста никак не могут поверить в то, что в осьмнадцатом столетии дамы и кавалеры с невероятной легкостью меняли пол, используя при этом лишь костюм, парик и грим, и что травестия была в порядке вещей, по крайней мере среди столичных щеголей и высшего света. Трудно понять, почему исследователи упорно не хотят замечать приятную выпуклость кафтана «молодого человека» в том месте, где обыкновенно находится женская грудь. И еще сложнее объяснить, почему они не берут в расчет существование женских маскарадных костюмов в мужском стиле, женских амазонок (аналогичных тем, что носила Екатерина Алексеевна), скроенных на мужской лад, и отчего игнорируют красноречивую деталь – треуголку, маленькую и ловкую, какую в те годы носили именно дамы.
Если все это учесть, стало бы понятно, почему Рокотов оставил «неизвестному юноше» женское лицо. Просто не было никакого юноши. Это портрет дамы, но в мужском костюме, возможно маскарадном. И если принять версию о Балбековой за правильную, то на портрете Рокотова – именно она, Олимпиада Сергеевна, супруга Николая Струйского.
Глава 2. На войне
Императрица Екатерина, любившая переодевания и маскарады, превратила травестию в акт государственной важности. По ее распоряжению под Балаклавой сформировали целую роту амазонок, одетых в солдатскую форму и даже умевших обращаться с оружием. Они должны были защищать Крым от турок. Эти дамы стали первыми военными травести в русской истории.
После окончания кампании с османами и присоединения Крыма в 1783 году Екатерина II решила устроить гранд-тур – показать иностранным государям и дипломатам завоеванные территории. «Путешествие в полуденный край России», как современники назвали это предприятие, было настоящей политической пиар-компанией, соавтором которой был Григорий Потемкин, мастер по части разных рекламных штук во славу императрицы.
Потемкин, подобно современному продюсеру, с целой командой исполнительных чиновников и художников развлекательного жанра загодя работал над сценарием политического тура. Он лично придумывал дорогие забавы на потеху государыне и на удивление европейским вельможам. Амазонская рота – один из его проектов. Дикие полумифические наездницы, носившиеся по скифским землям, грабившие и убивавшие без пощады, давшие жизнь воинственным «савроматам», населяли Причерноморье, то есть как раз те места, которые оказались под российской короной. Потемкин наверняка слышал историю о царице амазонок Фалестрис: покоренная удалью и силой Александра Македонского, она лично прибыла к царю, возжелав иметь от него детей. Русскому царедворцу, конечно же, нравилось, когда его сравнивали с этим легендарным полководцем, и хотелось, чтобы государыня превратилась в Фалестрис, повелевавшую своими верными мужественными воительницами. Но была и другая причина, по которой Потемкин включил амазонскую интерлюдию в пропагандистский спектакль. Следовало показать европейским дипломатам мощь России, у которой есть и регулярные войска, и флот, и крепкие самоотверженные женщины, готовые по приказу государыни бросить хозяйство, взяться за оружие и дать отпор врагу, будь он француз, турок или сам черт.
Новыми амазонками стали гречанки. Этим светлейший князь намекал иностранцам, что дружественные России народы готовы служить ей верой и правдой, а восстановление греческой монархии под протекцией императрицы – не самая безумная идея.
В марте 1787 года Потемкин приказал премьер-майору Константину Чапони, командиру Греческого полка, немедленно сформировать роту амазонок. Ее следовало представить в мае, когда государыня с именитой свитой будет проезжать Балаклаву. Времени почти не было, и Чапони обратился к женам и дочерям своих офицеров. В итоге собрали сотню дам, назвали их Амазонской ротой, а командиршей назначили Елену Сарандову, супругу капитана. Придумали даже форму: юбка малинового бархата с галунами, зеленая, расшитая золотом бархатная куртка и головной убор, напоминавший тюрбан, с блестками и страусовым пером.
24 мая 1787 года Екатерина II в сопровождении императора Иосифа II и князя Потемкина прибыла в деревню Кадыковка (ныне Кады-Кёй). Там их уже ждал выстроившийся во фронт балаклавский Греческий полк, и, вероятно, возле них поставили амазонок. Но Потемкин, Екатерина и высокие гости не обратили на них внимания. Упоминаний о диковинной роте практически нет и в записках участников гранд-тура. Возможно, вид дев был недостаточно воинственным или выглядели они неубедительно. В любом случае о роте поспешили забыть. Елена Сарандова получила из рук Екатерины II бриллиантовый перстень «ценой в 1800 рублей ассигнациями». Амазонкам выдали 10 тысяч рублей серебром. На том дело и кончилось. Дамы сняли форму и вновь стали добрыми хозяйками, супругами греческих солдат и офицеров.
Встреча императрицы Екатерины II с ротой амазонок 24 мая 1787 г. Так греческих воительниц представляли художники в XIX в.
Коллекция О. А. Хорошиловой
Портрет «капитанши» амазонок Елены Сарандовой-Шидянской
Иллюстрация из журнала «Исторический вестник». 1886 г.
Об этом потемкинском проекте вспомнили только в 1840-е годы благодаря самой Сарандовой. Тогда ей уже было за девяносто лет, старушка нуждалась, землю у нее отобрали за неуплату, и она обратилась с просьбой о денежном вспомоществовании к князю Михаилу Семеновичу Воронцову, наместнику на Кавказе. В письме Елена Сарандова рассказала об Амазонской роте, о том, что была в ней капитаншей, и, вероятно, многое придумала и приукрасила исключительно для того, чтобы пробудить интерес к своей персоне.
Ни Воронцов, ни министр Императорского двора, ни сам император Николай I ничего об Амазонской роте не слышали. Вместе с единовременной помощью в 300 рублей серебром к старушке прибыли художники, сделавшие рисунок амазонской формы и портрет бывшей капитанши. Через несколько лет Сарандова умерла и была похоронена на кладбище в Симферополе. Ее рота амазонок постепенно превратилась в галантный исторический курьез.
В добропорядочное скучно-буржуазное время в России жили смелые авантюристки, стремившиеся попасть на войну любыми способами, даже в мужском обличье. Они мечтали о сражениях, картинных кавалерийских атаках и красивой смерти на поле брани за любезное сердцу Отечество.
Александра Тихомирова, дочь отставного майора, после гибели брата-офицера взяла его документы, надела форму и записалась в Белозерский мушкетерский полк. Легенда гласит, что служила она целых пятнадцать лет, стала обер-офицером, участвовала в четвертой антифранцузской коалиции и геройски погибла в сражении при Эйлау. Лишь во время похорон полк узнал, что их доблестный офицер – женщина.