– Александр Семенович прав, – ответил следователь. – Вы же их слышали, Витвицкий. И они действительно говорят одно и то же.
– Они оговаривают себя!
– Из чего вы делаете такие выводы, капитан? – Ковалев потянулся за сигаретами. Липягин тут же щелкнул зажигалкой.
– По совокупности… Я не могу доказать, но… я уверен, – сказал психолог, но как раз уверенности в его голосе и не было.
– В чем вы уверены, товарищ капитан? – Кесаев тоже повысил голос, чувствовалось, что его раздражает этот разговор. – Я вот не уверен в вашей профпригодности. Ни один человек не станет с радостной улыбкой брать на себя убийство ребенка. Зверское убийство.
– Вы мыслите в парадигме психологии взрослого, трезвомыслящего человека, – упрямо стоял на своем Витвицкий, – но…
– Достаточно, Виталий Иннокентьевич! – перебил его Кесаев. – Я думаю, будет полезнее, если допрос мы продолжим без вашего участия. Вам будут предоставлены записи.
Витвицкий вскинул голову, мрачно посмотрел на своего непосредственного начальника.
– Покиньте кабинет, – приказал следователь.
Сгорбившись, Витвицкий вышел.
В коридоре он нос к носу столкнулся с ожидающим там под конвоем Жарковым. На пару мгновений они встретились глазами, после чего Жаркова завели обратно в кабинет и Витвицкий остался один. Постояв, он пошел к лестнице.
– Подождите, Виталий Иннокентьевич, – раздался за спиной Витвицкого голос Овсянниковой. Она выбежала в коридор и двинулась следом за капитаном.
Сделав еще несколько шагов, Витвицкий остановился.
– Ирина, если вы решили меня пожалеть, это совершенно излишне.
Подошедшая старший лейтенант удивленно посмотрела на московского гостя.
– Нет. Просто… – она сделала паузу. – Просто я считаю, что вы правы!
Витвицкий замялся, не зная, что сказать.
– Пойдемте на воздух, – наконец предложил он. – Тут душно…
Они вышли на улицу и пошли, медленно удаляясь от тяжелой, серой громады здания УВД.
– Я знаю этот интернат. У меня бабушка там работала, – рассказывала Овсянникова.
– А кто ваша бабушка?..
– Педагог. В прошлом году на пенсию ушла. Но это неважно. Я знаю интернат, знаю его воспитанников. Это же не психушка. Они не буйные. Просто у них отставание в развитии.
– Это называется олигофрения, – кивнул Витвицкий.
Овсянникова пожала плечами.
– Наверное, но они безобидные. Просто они как дети. Знаете, дети, бывает, рассказывают всякое. Но им же никто не верит.
– Дети не признаются в убийствах, – возразил Витвицкий.
– Но вы же сами сказали, что они наговаривают на себя!
– А еще я сказал, что не могу этого доказать, – вздохнул капитан.
– Неужели нет способа? – спросила Овсянникова.
Витвицкий посмотрел на нее, смутился, но все же принял решение и сказал, глядя в глаза девушки:
– Можно попробовать… Но мне понадобится ваша помощь.
Тихо гудел работающий магнитофон, крутились с легким шорохом бобины. Сидящие в кабинете люди мрачно смотрели на Жаркова, а он, уже полностью раскрепостившись, жестикулировал, улыбался или, наоборот, хмурился, в общем играл лицом, рассказывая все новые и новые подробности:
– …Девочку мы убили в парке Авиаторов. Она дурочкой была.
Ковалев наклонился к Кесаеву, тихо сказал, поясняя:
– Ирина Дунькова тринадцати лет была убита в парке Авиаторов летом. Тело нашли не сразу. Страдала умственной отсталостью.
– А еще раньше мы машину угнали, – почти кричал Жарков. – «Москвич». Такого цвета… как обложка на паспорте. Красивый. Мы на нем в Днепропетровск поехали. Там тоже убили. Двух девочек. Ножом.
Магнитофон со щелчком остановился – закончилась пленка. Освободившаяся бобина завертелась вхолостую.
Ковалев приказал конвойному:
– Уведи его. И давай сюда второго. То есть первого… Черт! Шеина!
Явно довольного собой и оказанным ему вниманием Жаркова увели.
– Что за две девочки? – спросил Кесаев.
Полковник, опустив голову, еле слышно ответил:
– Не знаю. Будем проверять.
Он повернулся к Липягину:
– Эдик… Эдуард Константинович, сделай запрос в Днепропетровск.
– Считайте, что уже, товарищ полковник! – заверил его Липягин.
Вернулся офицер, уводивший Жаркова. На его лице читалась растерянность.
– Я же сказал привести Шеина! – рявкнул Ковалев.
Офицер развел руками:
– Извините, товарищ полковник. Арестованного Шеина забрали для проведения следственного эксперимента.
Ковалев побагровел.
– Какого эксперимента? Кто забрал?
– Старший лейтенант Овсянникова…
– Идиотка своевольная! – не сдержался мужчина.
– Ну и дисциплинка у вас, Александр Семенович, – хмыкнул Кесаев.
– …И еще с ней поехал капитан Витвицкий, – добавил офицер.
На этот раз изменился в лице Кесаев. Ковалев только криво ухмыльнулся.
В лесополосе у платформы вновь стало многолюдно – за деревьями стояли милицейские машины, было выставлено оцепление, чтобы оттеснить собравшихся зевак.
– Граждане, расходимся, – в сотый, должно быть, раз повторял усатый милиционер. – Здесь не происходит ничего интересного. Обычные следственные действия.
В стороне, там, где был обнаружен труп мальчика, стояли Витвицкий и Овсянникова. Шеин безошибочно привел их к разворошенной куче листьев.
– Здесь вот. В листьях, – кивнул Шеин в сторону кучи.
– А удочку вы где бросили? – спросил Витвицкий.
– Какую удочку? – не понял подозреваемый.
– На допросе вы сказали, что у мальчика была удочка. Вы об нее руку оцарапали.
Шеин задумался и кивнул.
– А, удочка. Она тоже из листьев торчала. Я полез посмотреть и оцарапался.
– Что посмотреть? – быстро спросила старший лейтенант.
– Как это чего? – не понял Шеин. – Что там в листьях лежит.
Витвицкий и Овсянникова переглянулись.
К толпе зевак подошел Чикатило в пальто и шляпе, с портфелем в руке.
– Что-то случилось? – спросил он у усатого милиционера.
– Ничего не случилось, – устало сказал он. – Следственный эксперимент. Проходим мимо, гражданин.
Зеваки прислушивались к их разговору.
– Это из-за убийства? Здесь ведь мальчика убили? – поинтересовался Чикатило как ни в чем не бывало.
– А вы откуда знаете? – милиционер внимательно посмотрел в его лицо.
– Так все говорят, – мужчина кивнул на толпу зевак.
Люди закивали, подтверждая его слова. Чикатило посмотрел на стоящих возле кучи листьев Витвицкого и Овсянникову.
– Так! Ну-ка немедленно очистили территорию! – разозлился милиционер и крикнул напарнику: – Савчук! Гони всех отсюда!
Савчук с противоположной стороны поляны двинулся на зевак. Люди начали расходиться, переговариваясь.
– Извините, – Чикатило попятился.
– Идите, идите… Нечего тут смотреть, – буркнул усатый.
Чикатило развернулся, не спеша пошел в сторону платформы, бросив на прощание еще один взгляд на Витвицкого и Овсянникову. Психолог вздрогнул, как от укола, обернулся, но не заметил никого, достойного внимания.
Следственный эксперимент закончился. Милиционеры надели на Шеина наручники, посадили его в желтый милицейский «бобик». За лесом раздался гудок, и секундой позже накатил грохот проходящей электрички, постепенно затих, зашипели открывающиеся двери.
Витвицкий поежился, посмотрел на автомобиль, но взгляд его все время возвращался к куче листьев. Овсянникова достала сигареты, зажигалку, попыталась прикурить, но зажигалка не работала. Девушка вопросительно посмотрела на Витвицкого. Тот развел руками, извинительно улыбнулся.
– Простите, не курю.
Овсянникова с досадой сунула сигарету в карман, вздохнула:
– Ладно, здоровее буду. Что думаете по поводу Шеина?
– Товарищ старший лейтенант, когда поедем? – крикнул водитель.
– Подожди пять минут! – ответила Овсянникова.
Витвицкий молчал, ковырял носком ботинка опавшие листья. Девушка внимательно смотрела на него, ждала, вертя в руках бесполезную зажигалку. Невидимая за деревьями электричка снова дала гудок, тронулась и загремела, набирая ход. Наконец капитан собрался с мыслями:
– Этот человек… Шеин этот… У меня нет ни малейшего сомнения, что он действительно был тут, на этом вот месте. Но я не представляю, чтобы он мог изнасиловать и убить… Ребенка, вы понимаете? Я психолог, я изучал типы личностей… Хладнокровно втыкать нож… Глаза выкалывать… Нет, невозможно!
Овсянникова грустно улыбнулась, но тут же согнала с лица улыбку.
– Вы, Виталий Иннокентьевич, видимо, мало работали с живыми преступниками, – с грустью в голосе сказала она. – Попадаются такие экземпляры… Один родную бабку задушил шнуром от утюга за пенсию – выпить хотел, а денег не хватало. Так он нам на следствии в глаза песни пел, что любил ее с детства, рассказывал, как они кроликов вместе кормили…
Витвицкий недоуменно вскинул взгляд на Овсянникову.
– Позвольте, Ирина, но вы же сами говорили… про интернат и про то, что он…
– Я теперь уже ничего не понимаю, – вздохнула старший лейтенант. – Вы правильно сказали – он тут был. Он указал, где тело, показал, как они шли от станции. Удочка еще эта проклятая…
– А нож? – воскликнул Витвицкий. – У нас еще нет заключения экспертизы, что нож Шеина был орудием преступления. И от станции тут только одна тропинка, больше идти негде.
– Нож, которым убивал, он мог выкинуть… Но главное – признательные показания! Он же сознается во всем! Сам охотно все рассказывает! – Овсянникова тоже повысила голос.
– Вот это меня и настораживает больше всего, – неожиданно тихо проговорил психолог.
Подошел милиционер, со страдальческим лицом обратился к Овсянниковой:
– Товарищ старший лейтенант, ну поехали, а? Пока сдадим, пока оформим…
– Вася, не гунди, – раздраженно сказала Овсянникова, посмотрела на Витвицкого в надежде на продолжение разговора, но, наткнувшись на его задумчивый взгляд, поняла, что московский коллега углубился в свои мысли, и махнула рукой. – Ладно, едем.
Милиционер радостно побежал к машине, указывая на бегу водителю, чтобы тот садился и заводил. Овсянникова и Витвицкий двинулись следом.
Часть II
По улице двигалась похоронная процессия. Хоронили Игоря Годовикова, убитого в лесополосе у станции. Впереди шел человек с траурной повязкой на рукаве. В руках он нес фотографию улыбчивого мальчишки в черной рамке. Следом медленно ехал бортовой грузовик, декорированный еловыми ветками, в кузове его стоял закрытый гроб, вокруг сидели безутешные родственники. За грузовиком шли несколько десятков человек родных и близких.
В кузове убивалась, давясь рыданиями, несчастная мать, ее пытались успокоить, но куда там… Рядом сидел с окаменевшим лицом, глядя невидящими глазами куда-то в пространство, потрясенный отец.
Люди на улице, случайные прохожие, останавливались, снимали головные уборы, тихо переговаривались. На лицах людей читались грусть и испуг.
Похоронная процессия медленно прошествовала мимо ворот объединения «РОСТОВНЕРУД», возле которых стояли и курили несколько сотрудников разных возрастов – пожилые люди и молодежь. Чуть в стороне от них стоял и смотрел вслед удаляющейся процессии Чикатило, трудившийся в этой конторе на скромной должности снабженца.
Случайные свидетели траурного шествия стали расходиться, остались лишь курильщики у ворот «РОСТОВНЕРУДА».
Водитель средних лет, с обветренным лицом и колючими глазами, затянулся и спросил:
– В закрытом гробу хоронят. Знаете, почему, бля?
Не дожидаясь ответа, он сплюнул и ответил на свой же вопрос:
– Они пацану глаза выкололи, суки. Прикиньте, мужики, пацану, совсем сопливому еще…
Пожилой, седенький бухгалтер со вздохом пробормотал:
– Мне жена утром сказала: «Слава богу, что у нас дети выросли». Мол, если бы были маленькими, тоже могли бы попасться этим сектантам.
– Почему вы решили, что это обязательно сектанты, Федор Дмитрич? – удивился стоящий рядом молодой инженер.
– А кто еще? Нормальный человек на такое не пойдет. Изнасиловать, выколоть глаза… Это ужас!
Инженер нахмурился:
– А немцы? Немцы во время войны и не такое творили!
Водитель докурил, щелчком вогнал окурок в урну и вмешался:
– Не немцы, а фашисты, бля! Чуешь разницу? И то война была, понимать надо. У нас вот бабы говорят в диспетчерской, шо они специально малых убивают.
– Почему? – не понял инженер.
Чикатило, внимательно прислушивавшийся к разговору, подошел ближе.
– У детишек все органы внутренние здоровые, понятно вам? – объяснял водитель. – Вот они эти органы и вырезают, бля, а потом за границу везут в специальных таких чемоданчиках со льдом. Там, говорят, за одну только почку сто тысяч долларов платят, бля.
– И куда потом те органы? – тихо спросил бухгалтер.
– А то непонятно? Пересаживают тем, у кого денежки водятся. Ну, банкирам там, актерам известным, президентам всяким, бля, – уверенно ответил мужчина.
– Это что же, целая преступная группа, получается? – не то спросил, не то утвердился в мысли инженер.
– А ты как думал? – повернулся к нему водитель, доставая новую сигарету. – Группа, факт. Только не преступная уже, а вражеская, понял? Иностранцы, диверсанты, суки. Прячутся где-то и подкарауливают ребятню возле лесополосы, бля. Особенно тех, кто без родителей. Конфеткой там поманят или щенка станут предлагать.
Водитель заметил подошедшего Чикатило, протянул руку.
– О, Романыч! Здорово! А ты шо думаешь?
Тот пожал протянутую руку, спросил на всякий случай:
– Про шо?
– Да про убийства малых в лесополосах. Вон пацана повезли, видал? – кивнул мужчина вслед похоронной процессии. – В закрытом гробу.
Все заинтересованно посмотрели на подошедшего. Чикатило проводил глазами уже далеко уехавший грузовик и идущих за ним родственников, вдруг стал словно меньше ростом, пожал плечами.
– Не знаю… Может, и диверсанты… Партизаны какие-то…
– Но вот, допустим, я ребенок – зачем я пойду с чужим человеком в лес? – кипятился тем временем инженер.
– Романыч, ты вроде ж в школе работал, как там, разве детей не учат, что с кем попало ходить не нужно? – снова спросил у Чикатило водитель.
– Конечно, учат, – на этот раз уверенно ответил тот, но тут же добавил: – А если человек добрый?
– Кстати! – вдруг, будто припомнив, повысил голос бухгалтер. – Мне же зять утром только рассказал, у них есть подозреваемый!
– У кого – у них? – спросил инженер.
– Зять в милиции работает, – начал объяснять бухгалтер. – Интернат для дуриков знаете? Ну так вот, парень, обычный, учился в этом интернате – и вдруг признался, что это он мальца за станцией ножом запырял.
Чикатило с интересом слушал, подавшись вперед и буквально впившись глазами в старичка-бухгалтера.
– Погоди, Дмитрич, у тебя ж зять водила, мы вместе на курсах были, – перебил говорившего водитель.
Бухгалтер кивнул.
– Так он теперь в милиции водителем и работает. На «бобике». Он этого парня с интерната возил на место, ну, где убийство.
– Зачем? – заинтересованно спросил Чикатило.
– На следственный эксперимент, – важно пояснил старичок. – Чтобы тот показал, где и как убивал. В милиции всегда следственные эксперименты проводят.
– Ну и шо, показал? – снова спросил Чикатило.
– А как же. Все указал – где тело лежало, куда удочки сломанные сунул… – бухгалтер для достоверности даже сделал какие-то движения руками.
– От же ж сука, бля! Тварь паскудная! – взорвался водитель. – Удочки он указал… Ребенка ножом! Ну как можно?! Своими бы руками удавил пидораса! – он повернулся к Чикатило, ища поддержку: – Верно я говорю, Романыч?
– Конечно, – уверенно кивнул тот. – Детей трогать нельзя. Они – наше будущее. И удочки жалко… У меня такие в детстве были. Ладно, мужики, я пошел, работа ждет.
Чикатило пошел к проходной. Разговор у ворот продолжился уже без него.
Вечером того же дня в кабинете, выделенном в ростовском УВД для московской группы, собрались Кесаев, Горюнов и остальные варяги, как их называли в управлении. Обсуждали сложившуюся ситуацию и планы на будущее.