Вдруг из-за угла вывернула ещё одна мужская фигура. Это был тоже не отец. Но надо было что-то делать. Я соотнесла риски, что вряд ли в одном дворе в один момент окажутся два педофила.
– А вон папа идёт! – вскрикнула я вдруг, спрыгнула с качелей и понеслась в сторону этого человека.
Когда добежала до прохожего, обернулась. «Маньяка» след простыл.
Страх не ушёл, но, что делать дальше, я не знала. Отец не возвращался. Снова села на качели.
Стало совсем темно. На площадку падал свет фонарей.
Вдруг открылась дверь подъезда. Оттуда вышла наша соседка с угловой квартиры, бабушка Аня.
– Ты что это тут одна ночью делаешь? Отец-то где?
– Ушёл к другу, сказал ждать здесь.
– Когда ушёл-то? Я весь вечер поглядываю в окно, ты сидишь и сидишь.
– Давно ушёл.
– Всё понятно. Пошли ко мне, пока плохое не случилось. Голодная, наверно?
Мы зашли в квартиру бабы Ани, она накормила меня щами с щавелевыми пирогами, налила кружку компота и уложила спать с собой. Совсем рано утром мы проснулись от криков под окнами.
По двору бегал отец, орал моё имя на весь район и хватался за голову. Заспанные люди стали выглядывать с балконов.
– Пусть помучается, дурак! – зло отреагировала баба Аня. – Совсем ополоумел, ребёнка на всю ночь оставил на улице! Незнамо что могло случиться!
Через несколько минут она сжалилась и выкрикнула в окно:
– Сашка! Хватит слёзы лить! У меня твоя дочь.
Он обнимал меня и плакал, просил прощения, благодарил бабу Аню, просил её и меня не рассказывать это матери. Мы обе понимали, что такой проступок грозит ему не только телесными увечьями, но и разводом.
Решили, что этот урок он запомнит и, по крайней мере, детей из-за алкоголя забывать не будет. Больше таких инцидентов не было. А я решила для себя, что нужна, наверно, в этом мире, раз он послал мне ангела-хранителя в лице того прохожего и соседки.
Матери рассказала об этом лишь много лет спустя, она сначала долго молчала, а потом сказала, что я молодец и спросила, что ещё она не знает. Люлей отец всё равно получил.
Он жил на втором этаже, а я на четвёртом. У него были огромные голубые глаза, как у Элайджи Вуда (известный актёр), чёрные вьющиеся волосы, и звали его Данила. Даниле было пять.
Проходя около их квартиры, я всегда старалась остановиться на лестничной клетке, то сандалик поправить, то сползший носок. Специально тянула время, чтобы случайно столкнуться и лишний раз посмотреть в эти бездонные глаза. Но мне не везло.
Иногда его выводили на площадку в то же время, что и меня. Я изо всех сил бегала мимо него, «нечаянно» задевала скакалкой и мячом и даже надевала нарядное платье с розами, которое ненавидела.
Потом случилось чудо. Наши матери нашли общий язык на лавочке детской площадки. И мне довелось попасть в святую святых – комнату Данилы.
Это была перегороженная каморка в обычной однушке, с маленькой кроваткой, столом и заваленная мальчишескими игрушками. Он показал мне всех своих резиновых динозавров и коллекцию машинок. Мы сидели бок о бок на этой маленькой кроватке. Я мяла нашитые розы на своём платье и делала вид, что просто тащусь от динозавров.
Потом они пришли в гости к нам. Мамы напекли пирожков и дегустировали несколько видов ликёра из нашего мини-бара. Мы же клеили наклейки с животными в альбом, сидя под письменным столом.
Он находился так близко, с высунутым языком увлеченно пристраивал тигра на бумажные страницы, а я невероятно хотела прикоснуться к смешным кудряшкам. В итоге набралась смелости и поцеловала его в щёку. Он встрепенулся. Посмотрел на меня этими своими глазищами.
И спросил:
– Ты чего это?
– Да ничего.
И мы продолжили дальше молча клеить.
Только мне уже хотелось провалиться сквозь перекрытия четвёртого этажа.
Последний раз мы увиделись через полгода. Его мать торопливо забежала в нашу квартиру, держа за руку сынишку, что-то нашептала моей на ухо. И оставила Данилу у нас. С ночёвкой.
Моя страсть к тому времени подугасла, переключившись на цыганского мальчика из детсада «Ветерок». И я уже без особого восторга играла с Данилой посередине гостиной.
Мы сооружали шалаш. Он заметил в коридоре зонтик со снеговиками и предложил использовать его в качестве крыши шалаша. Я была категорически против. Но он не послушал и начал бегать от меня по квартире, раскрыв зонт. В итоге споткнулся о табуретку, упал на него и сломал к чертям.
Я не придумала ничего лучше, чем отмудохать его остатками сломанного любимого зонта (со снеговиками!). А он в порыве драки сказал, что хочет на мне жениться, когда вырастет (видимо, парню нравились темпераментные дамы).
Закончилась мелодрама тем, что на следующее утро его забрали домой.
А я осталась с высокой температурой и подхваченной от него ветрянкой (о наличии которой нас, естественно, никто не предупредил). Сейчас напоминанием о той истории служит большая сексуальная родинка внизу живота, бывшая некогда «ветрянковым» шрамом.
Потом они переехали в другой район.
Я же сделала для себя выводы, что любовь приносит одни разочарования, сломанные вещи и высокую температуру с нарывающими фурункулами.
Напомню, что росла я в суровые 90-е.
Папа, едва почуяв запах перестройки, подался в предприниматели. Сначала возил обувь с фабрики под Пензой (мы уже жили тогда в другом регионе) и ходил со спортивной сумкой по офисам, где врождённым обаянием обувал (в прямом смысле этого слова) местных дам, а затем и их семьи.
Обувь была качественной. Отцовское обаяние безгранично.
И всё это в совокупности быстро подняло семейный бизнес вплоть до открытия мелкого магазинчика. Спустя два года появилась ещё точка с канцтоварами той самой пензенской фабрики, в районе которой когда-то жила моя мать.
Жили мы более чем неплохо, голод и разруху я видела лишь со стороны.
И естественно, учитывая время, нашлись желающие нас этого лишить.
Знакомая семьи натравила бритоголовых ребят в кожанках.
Одним солнечным субботним утром в квартире просто вышибли ногами дверь.
Мама жарила блинчики.
Она вышла в коридор, вытирая руки о фартук:
– А что так не вежливо, мои дорогие? Вы бы позвонили, я б открыла.
Они опешили. Она продолжила:
– Сначала поставьте дверь на место, потом поговорим.
У неё была редкая способность влиять на людей.
Бандиты ушли и вернулись с инструментом. Дверь починили.
Потом они долго сидели на кухне, что-то обсуждали и ели блины.
Вернулись ребята на следующий день с целью забрать два дубовых шкафа из гостиной вместе с китайским фарфором.
Я не смогла совладать с чувством несправедливости и кинулась с кулачками на одного из них, невысокого, но коренастого мужчину лет 35. Колотила его в кожанку и вопила:
– Это наши шкафы! Не отдам! Уходите!
Мама дёрнулась меня оттащить, но этот мужчина вдруг крикнул двум другим, которые уже вытаскивали второй шкаф:
– Андрюх, верни их на место!
– Серёг, ты чего? С дуба рухнул?
– Поставь, где стояли, я сказал! – рявкнул Серёга.
Он вывел парней на улицу, потом вернулся один.
– Смелая у тебя девка растёт, справедливая! – обратился он к матери. – Уважаю таких!
– Ну да, за словом в карман не лезет, – ответила она, прижимая меня к бедру. – Чаю будешь?
Двух других бритых ребят я больше не видела.
А Серёга зачастил к нам в гости.
Он рассказал, что прижал ту даму, которая натравила их на нас, что магазины и наше имущество теперь никто не тронет. Рассказал и свою тяжёлую судьбу, про мать и бросившего их рано отца, про детство на улице со шпаной, про первые приводы в милицию. Где и сколько сидел.
Я видела, что ему нравится моя мать. Но вёл он себя как истинный джентльмен.
Она отказывалась принимать его подарки и ухаживания.
Он продолжал захаживать и учил меня полезным жизненным навыкам: как есть и не чавкать, как пользоваться приборами, как проверить человека на ложь, как драться и отражать нападение преступника, как правильно вести себя на допросе и зоне …
Через год помог нам уехать ночью в Пензу, когда на семейный бизнес позарились более серьёзные ребята из другой группировки.
Не знаю, жив ли сейчас Серёга, но я до сих пор благодарна ему за уроки, которые не получишь ни в одном образовательном учреждении.
С детскими садами не сложилось.
Первой жертвой пал «Ветерок» после пары месяцев моего хождения туда через истерики, нежелание есть отвратительную еду, спать в обед и играть с глупыми детьми, которым лишь бы побегать, сшибая всё на своём пути, в том числе и меня.
Потом мать договорилась со своей знакомой и определила меня в блатную «Пчёлку», куда привозили мою любимую еду, разрешали не спать в обед, а ещё там были классные кабинки для игр а-ля «Парикмахерская», «Магазин», «Больница». Вроде бы кайфуй, избалованное дитя!
Но нет.
И в понтовой «Пчёлке» исчадие ада в лице меня нашло ряд минусов, которые были вынесены на семейный совет. Как ни странно, мне разрешили туда не ходить.
Так с садиками было покончено навсегда.
Мать не работала официально, но была постоянно занята своими проектами. Одним из них была борьба с нарастающей тогда среди молодёжи наркоманией. Она часто ездила на заседания в губернскую думу, выступала на радио, открывала лагерь для реабилитации, организовывала набеги с представителями госорганов на дворцы наркоторговцев, моталась в другие города с теми же представителями госорганов. На многих таких мероприятиях я присутствовала, в том числе и под обстрелами из дворцов наркоторговцев (говорю же, следующей будет книга «Как нельзя ни в коем, мать его, случае воспитывать своего ребёнка»). Эта фигня происходила частично из-за материнского синдрома гиперопеки, частично из-за того, что не с кем было меня оставить.
А тут ещё и категорический отказ от детсада, хоть убей.
Проблему решила баба Рая, живущая в нашем же доме, в другом крыле.
Родители ей скорее всего доплачивали за подработки няней, так как жила баба Рая крайне бедно. Ремонта в квартире не было давно, углы постоянно протекали, от низких температур и влажности поселилась плесень, мебель была максимально скромной, содержимое холодильника таким же. Но мне невероятно нравилось у неё оставаться.
Возможно, из-за того, что она сама всегда была на позитиве, бодрая такая пожилая женщина, приятная. А весь апофеоз заключался в том, что я – привередливое капризное брезгливое дитя, коему дома готовили отдельные блюда, просто до безумия полюбила суп, который попробовала у неё. Хотя суп – слишком громкое название. Похлёбка из воды, картошки и лука.
После возвращения матери сразу же потребовала этой похлёбки.
И она пошла за рецептом в другое крыло дома (господи, каким же я была отвратительным ребёнком). Вернулась, естественно, с круглыми глазами.
– То есть ты просишь меня сварить тебе суп просто из картошки и лука?
– Да.
– Без курочки? Без говядины?
– Да.
– Ты понимаешь, что баба Рая кушает это от нехватки средств?
– Да. Свари похлёбку, как у бабы Раи.
Никогда, слышите, никогда не идите на поводу у своих детей, иначе они сядут вам на шею и будут управлять до тех пор, пока не скинете их оттуда …
Вернёмся к бабе Рае.
Она в целом благоприятно повлияла на меня. Научила молиться перед сном.
Одну из молитв, кстати, читаю до сих пор каждый вечер.
При ней я всегда была ангелочком.
И она не понимала, почему родители предупреждали о некоторых моих закидонах.
Благодаря ей я поняла, что можно быть хорошим человеком вне зависимости от достатка. Что можно жить скромно и при этом качественно. И внутренние установки – основной показатель личности.
Спустя какое-то время мои капризы сошли на нет.
Естественно, не без влияния бабы Раи.
Меня никогда не оставляли дома одну.
Но тот день стал исключением. Родителям понадобилось срочно уехать до позднего вечера. Баба Рая гостила у внучки в соседнем городе. Поэтому решились на риск. Вроде бы взрослая и соображает, шесть лет всё-таки. Прочитали мораль. Строго-настрого запретили подходить к плите, спичкам, аптечке и острым предметам. Потом дверь захлопнулась. И я осталась одна.
В зазеркалье нашей квартиры.
Само собой, в первую очередь были проверены на наличие запретного все недоступные ранее шкафы и полки. Съеден припрятанный сундучок с конфетами. Исследована аптечка и презервативы (оттуда мозгов хватило ничего не есть).
Потом мне стало скучно.
Достала доску на ножках, усадила всех кукол по рядам, решив, что им обязательно надо преподать грамоту и сложение простых чисел.
Урок сначала шёл хорошо, куклы соблюдали тишину в классе и внимательно меня слушали.
Затем случилось это.
То ли сказалась интоксикация сладким, то ли виденные ранее ужастики.
Одна из кукол повернула голову и резко посмотрела на меня, сверкнув своими пустыми кукольными глазами. Я подумала, что показалось и продолжила вести урок. Но кукла снова повернула голову в мою сторону.
Холодок прошёлся по корням волос.
Резко рванула в родительскую кровать, накрылась пледом, заткнула его со всех сторон и просидела так до прихода родителей.
Не успел повернуться ключ в замочной скважине, как я оказалась на шее матери и завопила:
– Выкиньте всех кукол! Сожгите их! Прямо сейчас!
– Что с тобой? – прохладная рука коснулась моего лба.
– Они живые, они хотят меня убить! Знаешь как она на меня посмотрела? Нет, не знаешь. А она посмотрела. И шеей вертела! Уберите их всех из квартиры.
– Но ты же их любила…
– Да, а теперь они хотят меня убить.
Куклы были собраны в два больших мешка и вывезены в ближайший детский дом.
Я не плакала и не жалела.
С тех пор педиофобия пополнила и без того внушительный список, и ни одна кукла больше не делила со мной жилплощадь. Симпатия перекинулась на уменьшенные мягкие игрушки.
И да, той ночью меня увезли в реанимацию с передозом сладкого.
Плюс фобия. Минус страсть к конфетам.
Сохранение баланса в мире.
Помимо философствований, изложения стихов в маленькие блокноты и ненависти к куклам во мне также преобладало непонятно откуда взявшееся стремление к спорту, точнее к гимнастике.
Выражалось оно в исполнении всевозможных пируэтов на ковре. Я скручивалась в какие-то невозможные фигуры. Но этого никто не замечал. Материнская потребность в гениальном ребёнке впихивала меня во всевозможные кружки, которые я не успевала посещать. Эстрадные танцы, музыкальная школа, художественная школа … Голова шла кругом, и ничего из этого особого восторга не вызывало.
А в трансляциях спортивных соревнований продолжала залипать на гимнастов и повторяла их рекорды на персидском ковре.
Очередным вечером, когда меня силками тащили в художку, я обратила внимание на стоявшую по дороге туда спортивную школу олимпийского резерва, табличка была крупной и сложно было её не заметить. Не могу вспомнить, почему сразу не высказала желания пойти туда, хотя, скорее всего, говорила, но получала категоричный отказ или игнор.