В 75 г., незадолго до смерти императора Мин-ди, в Тариме произошел всеобщий мятеж против китайского протектората, разумеется опиравшийся на поддержку хунну. Царь Карашара убил китайского резидента, «главного протектора» Чэнь Му. Жители Кучи и Аксу осадили Бань Чао в Кашгаре. Более года китайский герой отражал атаки врагов. Тем временем хунну вторглись в царство Младшее Цзюй-шэ (Гучэн), где убили китайского вассала – царя Ан-тэ и осадили в одной из тамошних крепостей китайского военачальника Гэн Куна. Как и его соперник Бань Чао, Гэн Кун оказал героическое сопротивление. Без продовольствия, с оставшейся у него горсткой людей, питаясь вареной кожей и сбруей, он держался до конца. Однако правительство нового императора Чжан-ди приказало Бань Чао и Гэн Куну вывести войска из Тарима. Китайский двор был напуган всеми этими нескончаемыми мятежами и жертвами, которых требовало сохранение протектората над Центральной Азией. Но Бань Чао понял, что отступление отдавало эти земли хунну. Едва достигнув Хотана, стоявшего на дороге, по которой от отступал, он передумал и, вопреки полученному приказу, вернулся в Кашгар. В его краткое отсутствие город, естественно, попал под власть кучанцев, то есть прохуннской группировки. Он обезглавил вожаков кучанской партии и снова обосновался в Кашгаре, решив никогда оттуда не уходить. Более того: в 78 г., со вспомогательными отрядами, сформированными в Кашгаре и Хотане, а также набранными на землях вплоть до Согдианы, он овладел Аксу и Уч-Турфаном «и отрубил 700 голов». В это же время китайские войска из Ганьсу отвоевали у хунну царство Цзюй-шэ, то есть Турфан. «Они отрубили 3800 голов и завладели 37 000 головами скота. Северные варвары в ужасе убежали»[43]. При таких противниках, как Бань Чао и Гэн Кун, хунну быстро признали власть своих хозяев.
В адресованном императору докладе Бань Чао пытался примирить робость двора со своим опытом войн на Великом Западе. Китайский герой доказывал, что его дальние походы, которые образованные придворные обличали как бесполезные, являются лишь правильно организованной обороной. Речь шла о защите китайской территории от периодических набегов хунну: «Захватить тридцать шесть царств (Центральной Азии) – это значит отрубить хунну правую руку». Что касается его методов, они сводились к знаменитой формуле: «использовать варваров против других варваров». Фактически он осуществил завоевание Тарима благодаря вспомогательным контингентам, которые каждый вновь завоеванный оазис обязан был предоставлять ему против еще мятежных оазисов. Солдаты собственно китайского происхождения были представлены лишь горстью авантюристов и каторжников, отправленных восстанавливать свою честь в бурной жизни пограничной зоны. И все они жили за счет страны, которую, впрочем, защищали от возвращения хуннских орд. «В Яркенде, в Кашгаре, – объяснил Бань Чао, – возделываемые земли плодородны и обширны. Солдаты, расквартированные там, ничего не будут стоить империи». Этот современник Траяна рассуждал о военных делах так же, как завоеватель Дакии.
Главной целью было отбросить хунну во Внешнюю Монголию, отодвинув их от Шелкового пути, контроль над которым их питал и обогащал. Действуя во имя этой великой цели, Бань Чао подавил новые мятежи в Кашгаре (80, 87), Яркенде (88) и заключил союз с илийскими уйсунями. Всякий раз Бань Чао, информируемый своими шпионами и прекрасно знающий психологию «варваров», застигает их врасплох и побеждает благодаря своей дерзости. В 84 г. в Кашгаре царь Чжун, его протеже, его ставленник, поднял мятеж в союзе с яркендцами, согдийцами и юэчжи или индо-скифами. Изгнанный Бань Чао из Кашгара, он в 87 г. притворяется, будто готов покориться, и просит о личной встрече, на которую является с сильным конным отрядом, чтобы попытаться решить дело силовой акцией. Бань Чао делает вид, будто верит в его добрые намерения, устраивает в его честь пир, а потом, «когда полилось вино», хватает царя и отрубает ему голову. В это же мгновение китайские солдаты, выскочив из засады, бросились на врагов и всех их перебили[44]. В 88 г., с армией из китайцев и набранных среди хотанцев вспомогательных отрядов, уступающей в численности неприятелю – яркендцам, на помощь которым спешат 50 000 из Кучи и соседних городов, он предпринимает ночью притворное отступление, затем форсированным маршем возвращается, на рассвете атакует яркендцев, отрубает головы 5000 человек и принуждает их покориться.
В состоянии мятежа оставались лишь Куча и Карашар, искавшие союзников против Китая повсюду, от монгольских хунну до юэчжи или индо-скифов. В 90 г. царь индо-скифов, то есть могущественный император Кушанской династии, царствовавшей в Афганистане и Северо-Западной Индии – судя по дате, очевидно, Кадфис II – недовольный тем, что не получил руку китайской принцессы, направил войско в поход на северо-восток Памира для помощи Куче в войне против Бань Чао. Тот перехватил все пути коммуникаций между этой армией и жителями Кучи, вероятно снабжавшими ее продовольствием, а потом опустошил местность перед ней. Индо-скифы, углубившиеся в бесчисленные тропинки Кашгарии, испытывая нехватку продовольствия, все-таки сумели отступить, не доводя дело до катастрофы. С этого времени кушанский двор, наученный опытом, едва не приведшим к беде, вернулся к традиционной для юэджи политике дружбы с Китаем (90).
Тем временем на севере, в Монголии, военачальники Доу Сянь и Гэн Бин, со своей стороны, одержали крупную победу над северными хунну (89–90). Цари Младшего Цзюй-шэ и Старшего Цзюй-шэ (Гучэна и Турфана) сразу же укрепили свои связи с империей. В 91 г. китайский военачальник Гэн Куй нанес северным хунну еще одно жестокое поражение. Гэн Куй дошел до Внешней Монголии, очевидно до Орхона, захватил мать и всю родню шаньюя и назначил на его место его брата, Ю-чу-цзяня. Когда в 93 г. этот новый царь хунну поднял мятеж, Китай натравил на него сяньбеев – монгольскую орду с окраины Маньчжурии, – которые его победили и убили. От этого разгрома северные хунну так до конца и не оправились.
Лишившись помощи хунну и индо-скифов, три четверти мятежных городов на севере Тарима: Куча, Касу и Уч-Турфан, покорились Бань Чао (91). Китайский завоеватель получил от императорского двора титул «главного протектора», то есть практически вице-короля Центральной Азии. Он устроил свою резиденцию в То-цзяни – городке, расположенном возле Кучи, а еще один китайский военачальник обосновался в Кашгаре. Один Карашар не сдавался. В 94 г. Бань Чао выступил на мятежный город во главе вспомогательных отрядов из Кучи и Шаньшаня (Лобнора). Карашарцы разрушили мосты через Юлдус, но это не помогло. Бань Чао форсировал реку, шагая в воде по пояс, и внезапно появился среди болот перед Карашаром. Некоторые жители сумели бежать на озера Баграч (Баграшкёль), а царь был вынужден сдаться. Бань Чао, мстя за давние оскорбления, отрубил ему голову на том самом месте, где девятнадцатью годами раньше был убит китайский губернатор Чэнь Му. «Бань Чао позволил своим солдатам грабить. Они отрезали головы у 5000 человек, захватили живьем 15 000, завладели 300 000 голов скота, лошадей, быков, баранов»[45]. Весь бассейн Тарима был покорен. В 97 г. Бань Чао поручил своему помощнику Гань Ину пройти через Ан-си, то есть через Парфянскую империю Аршакидов, в Да-Цинь, то есть в Римскую империю. Но посланец, оробев от рассказов о парфянах, не осмелился ступить на их территорию и повернул назад, не достигнув римской империи границы.
В 102 г. Бань Чао вышел в отставку и вернулся в Китай, где умер в том же году. Преемники великого полководца не сумели продолжить его политику по отношению к туземному населению, одновременно гибкую и реалистичную, и в 106–107 гг. в Тариме вспыхнул всеобщий мятеж. Китайский полководец Лян Цинь был осажден в Куче горожанами и населением окрестных селений. Он отразил врагов и одержал над ними победу, но двор, сталкивавшийся с этими бесконечными мятежами, пал духом и в 107 г. вывел все гарнизоны из Тарима, а также из Лукчуна и И-ву. На следующий год кочевавшие на западе и юге от Кукунора цяны или тибетцы, в те времена совершенно дикие, напали на китайские форпосты в Ганьсу, угрожая перерезать дорогу на Дуньхуан. Лян Цинь ценой жестоких сражений отбил их нападения (108). Наконец, в 109 г. южные хунну из Внутренней Монголии напали на китайские укрепленные пункты на границе. Китайский губернатор Ляотуна Гэн Куй спровоцировал орды сяньбийцев напасть на них. Несмотря на это, южные хунну опустошали север Шаньси до тех пор, пока Лян Кин не вынудил их шаньюя заключить мир (110 г.).
В целом Китай с трудом оборонял собственные границы, но в 119 г. ситуация изменилась для него к лучшему: была восстановлена военная колония И-ву (Ха-ми или Лобнор?), вновь подчинились Шаньшань и царь Турфана, но вскоре после этого шаньюй северных хунну и Младшее Цзюй-шэ (Гучэн) восстали и перебили китайский гарнизон И-ву. Наконец сын Бань Чао, Бань Юн, восстановил отцовское дело. В 123 г. он возродил военную колонию в Лукчуне (Льэу-чжун), близ Турфана; в 124 г. укрепил верность царя Шаньшаня, запугал царей Кучи и Аксу, которые пришли выразить ему покорность, и с войсками, предоставленными ими в его распоряжение, изгнал из Турфана банды хунну; в 126 г. он даже на время подчинил хунну-хуэней – группу северных хунну, обосновавшихся северо-восточнее озера Баркуль, и, когда основная масса северных хунну попыталась вмешаться, обратил ее в бегство. В 127 г. китайцы полностью отвоевали Тарим, вступив в Карашар. В 130 г. сын кашгарского царя и посольство ферганского царя прибыли в китайскую столицу Лоян выразить покорность императору Шунь-ди.
В течение следующих лет, если не считать короткого мятежа в 140–144 гг. одного из вождей южных хунну левой, или восточной, стороны, основные проблемы Китаю доставляли баркульские хунны хуэи. В 131 г. они напали на Младшее Цзюй-шэ (Гучэн), с населением которого обошлись грубо и жестоко; в 151 г. они едва не уничтожили китайскую военную колонию И-ву, которую удалось отстоять с большим трудом. Тем не менее в 153 г. Младшее Цзюй-шэ все еще было вассалом Китая. В 151 г. неумная жестокость китайского комиссара спровоцировала мятеж населения Хотана, в котором он был убит, но затем Хотан сдался на почетных условиях[46]. В 170 г. китайские военачальники еще располагали воинскими контингентами из Турфана, Карашара и Кучи, чтобы иметь возможность производить демонстрации силы вплоть до Кашгара, выступая арбитрами в местных стычках. С другой стороны, в 168–169 гг. китайский полководец Дуань Кун остановил набеги цянов или тибетцев на укрепленную границу в Ганьсу.
Цивилизация оазисов Тарима в конце Античности и начале Средневековья
Контроль над Шелковым путем, установленный китайцами в эпоху династии Поздняя Хань, обеспечивая посредством двойной цепочки оазисов севернее и южнее Тарима свободу трансконтинентальной торговли, способствовал распространению в бассейне этой реки буддизма, а через него индийской литературы и эллинистического искусства. Или, скорее, по Шелковому пути, бывшему также путем индийских миссионеров, шедших в Кашгарию и Китай проповедовать буддизм, коммерция и религия совместно везли греко-римское искусство. В этом деле приказчики Маэса Титианоса действовали в том же направлении, что и буддистские проповедники. Самым оживленным участком пути в то время была, вероятно, южная дорога, проходившая через Яркенд и Хотан. В Йоткане, бывшем Хотане, экспедиция Ауреля Стейна обнаружила римские монеты царствования императора Валента (364-378); в Раваке, к востоку от Хотана, она же раскопала целую серию греко-буддистских барельефов, с прекрасными эллинистическими драпировками в чистейшем гандхарском стиле. Немного восточнее, в Нийе (Ни-ян), городе, брошенном в конце III в., она нашла римские печати и инталии, индо-скифские монеты. В Миране, на юго-западе Лобнора, в древнем Шаньшане, та же экспедиция обнаружила прекрасные греко-буддистские фрески, изображающие, в частности, Будду, его монахов и крылатых духов довольно четко выраженного римско-азиатского вида. Фрески подписаны индийским письмом именем «Тита», в котором можно увидеть «Тит», и все это предположительно датируется III–IV вв. н. э.
По тому же Шелковому пути, в мирные для Китая времена, в него пришли великие буддистские миссионеры: Ань Шигао – парфянин, прибывший в Китай в 148 г. и умерший в 170 г.; Чжу чжо фо, индиец, Чэ Чан – юэчжи, то есть индо-скиф, пришедшие оба около 170 г. и основавшие в китайской столице Лояне монастырь. В следующем веке сын юэчжийского посла Чже Цянь между 223 и 253 гг. перевел на китайский язык многие буддистские труды. Упоминание представителей юэчжи очень интересно, поскольку убедительно показывает, что Кушанская империя, в то время раскинувшаяся на Афганистан, Гандхару и Пенджаб, посредством Шелкового пути значительно способствовала распространению буддизма в Таримском бассейне и в Китае. Не менее ценно узнать, что рядом с кушанскими и индийскими миссионерами встречались перешедшие в буддизм парфяне, отправлявшиеся проповедовать его в Восточную Азию и Дальний Восток. Наконец, если китайская Трипитака[47] дает нам список миссионеров и переводчиков, пришедших через Тарим для работы в Китае, очевидно, что и в самом Тариме другие группы монахов, пришедших из Восточного Ирана и Северо-Западной Индии, занимались переводом священных текстов с санскрита на местные языки, от восточноиранского до кучанского. Характерен и заслуживает того, чтобы его вспомнить, пример знаменитого Кумарадживы (344–413).
Кумараджива происходил из индийской семьи, обосновавшейся в Куче. Его предки достигли в этой стране высокого положения. Его отец, ревностный буддист, хотел отказаться от почестей и должностей, чтобы уйти в монахи, но кучанский царь заставил его остаться в миру и дал ему в жены свою сестру. От этого брака и родился Кумараджива. С юности мать возила его в Кашмир, чтобы обучить индийской письменности и буддизму. Возвращаясь из Индии, Кумараджива проезжал через Кашгар, где задержался на целый год и где продолжил изучение Абхидхармы. Из текста его биографии мы знаем, что в то время Кашгар, так же как и Куча, был настолько блистательным очагом индийской культуры, что цари двух этих городов спорили за честь принять при своем дворе столь ученого монаха, каким был молодой Кумараджива. Когда Кумараджива вернулся в Кучу, царь страны, имя которого в китайской транскрипции выглядит как Бай Чунь, вышел встретить его, а двое младших сыновей царя Яркенда стали его учениками. Со своим учителем – индийцем Вималакшей, уроженцем Кашмира, эмигрировавшим в этот город, он жил в Куче до 382–383 гг., времени, когда, как мы увидим, китайский военачальник Лю Гуан, захватив Кучу, увел Кумарадживу с собой в Китай. В истории Лю Гуана говорится о пышности кучанских дворцов, восхитивших китайского завоевателя. Проявленное им по этому поводу удивление позволяет предположить, что речь идет о постройках и произведениях искусства, образцы для подражания которым черпались не в Китае, а в Индии и Иране, и приблизительно к этому же времени, как полагает Хаккин, следует отнести и живопись первого стиля пещер Кизила.
Из приведенных примеров видно, что цивилизация Центральной Азии четко разделена на две вытянутые в длину зоны. На север, от российского Приморья до Маньчжурии и Ордоса, степное искусство, преимущественно искусство кочевников, характеризуется бронзовыми накладками или оконечниками для древков, стилизованным звериным стилем, с четкими орнаменталистскими тенденциями. На юге, вдоль Шелкового пути, от Афганистана до Дуньхуана, вдоль двойной дороги из цепочки оазисов, окружающих Таримский бассейн, у оседлых жителей этих оазисов, через которые проходят караванные пути, – живопись и скульптура, созданные под прямым влиянием греческого, иранского и индийского искусства, поскольку все три дошли сюда по Шелковому пути и слились воедино под влиянием буддистской религии, даже по заказам буддистов.
Корни этого таримского искусства конца Античности и раннего Средневековья следует искать в Афганистане. Там, в Кабульской долине, в IV в. последние кушанские цари испытали на себе глубокое влияние сасанидской Персии, в орбиту которой они были включены, что показывают кушано-сасанидские монеты, изу ченные Герцфельдом и Хаккином. Сасанидско-буддистская цивилизация, сасанидско-буддистское искусство родились на этих индоиранских границах. По этому поводу просто напомним великие фрески Бамиана и Какраки, создававшиеся с конца III в. в течение всего IV в. В типажах и костюмах изображенных персонажей очевидно сасанидское влияние – например, недавно найденная Хаккином в Хаир-ханне около Кабула сасанидско-брахманистская статуэтка (конец IV в.), чисто сасанидские фрески Дохтар-и-Ноширвана, неподалеку от Руи, по дороге из Кабула в Бактрию, на которых изображен сасанидский наследный принц, наместник Бактрии (V в.); все эти находки были сделаны экспедициями Хаккина – Годара и Хаккина – Карла. Благодаря им мы учимся смотреть на Афганистан того времени как на страну, в которой индийские верования и культура тесно переплелись с персидской цивилизацией эпохи Шапуров и Хосроев.