Но река была не единственным местом, где мы были беззащитны.
На пятый день, двигаясь вниз по течению, мы наблюдали за грозой, бушевавшей довольно далеко от нас. Казалось, гроза пройдет стороной, но только мы вышли из суводи, как небо начало темнеть. Буря настигла и быстро окружила нас. Река почернела, и дождь налетал будто волнами – то льет сплошным потоком, то вдруг ни капли с неба, и тут же следующий вал. Неожиданно с треском сверкнула молния совсем близко от нас. Мы лихорадочно гребли к берегу, и тут перед нашим каноэ появилась пара выдр: они покачивались на волнах, лежа на спинках, и с любопытством глядели на нас. Казалось, они улыбались, словно уговаривали нас остаться. Мы проигнорировали их и сильнее заработали веслами, торопясь выйти на берег, так как удары грома и вспышки молний разделяли уже лишь несколько секунд.
Выбравшись на сушу, мы вытащили лодки, все еще полностью нагруженные, как можно дальше на камни, а затем разошлись по неглубокой лощинке, поросшей коренастыми кустами сумаха, и присели на корточки. За лощиной грациозно поднимался невысокий эскер, образуя изогнутый защитный выступ. Вспышки молний и раскаты грома происходили одновременно и со всех сторон. Скорчившись, как нас учили, в позе для грозы и сидя на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы молния не могла поразить несколько человек одновременно, я вздрогнул, когда небо расколола ветвистая молния – так близко, что воздух задрожал. Некоторые из нашей группы с интересом наблюдали, а другие предпочли пониже спрятать головы в капюшоны. Безжалостный ливень не прекращался, и каждый из нас почувствовал на себе его ярость.
Молния была одним из моих основных страхов в походе. Когда я был еще младенцем, наш дом чуть не загорелся после того, как в него попала молния, и тушили это возгорание, заливая огонь из ведра, где были замочены мои пеленки. В моего прадеда в Кливленде, штат Огайо, когда-то попала молния, и рассказ о том, что на его длинных белых кальсонах остались прожженные контуры вен, передавались из поколения в поколение. В научного руководителя моего отца в аспирантуре попала молния на вершине Эль-Кастильо в Чичен-Ице, и он умер, пока мой отец безуспешно пытался спасти его с помощью искусственного дыхания и непрямого массажа сердца. Молния – мощная сила, и бьет она без разбору. На воде молния делала меня пугливым, торопливым, почти обезумевшим. Теперь, на суше, я пытался успокоиться – я твердил себе, что только это и могу сделать, а уж остальное мне неподвластно. Можете считать это пассивным отношением, но когда мы выбрались на берег и скорчились в позе для грозы, больше ничего и сделать-то было нельзя. Мы ждали, дождь хлестал по нашим скрюченным фигурам, а небо освещали вспарывавшие его острые когти электричества.
Я подумал о своем талисмане, хранящемся в круглой жестянке из-под Altoids[11] в драйбеге[12]. Мне его подарил иссохший старый монах в Таиланде. Я так и вижу его худую руку, вытянутую из-под оранжевого одеяния. Пальцы с выступающими костяшками сжимали показавшийся тяжелым по сравнению с ними маленький пурпурный амулет. Мне вспомнилось подходящее случаю поучение о беспокойстве и ненужных страданиях, которые оно вызывает. Мы в своей жизни тревожимся о множестве разных вещей, и в большинстве случаев для этого нет никаких причин. Если что-то, с чем мы имеем дело, вызывает беспокойство, лучше превратить это беспокойство в действие и противостоять обстоятельствам или подготовиться к ним. Если же причина беспокойства полностью лежит вне нашего контроля, мы никак не можем повлиять на результат, как бы сильно он нас ни занимал – а потому мы не должны позволять ему занимать наши умы.
И все же, сделав все возможное, чтобы остаться в живых, я не чувствовал никакого умиротворения. Я еще раз убедился, что рядом со мной нет никаких природных громоотводов, что я не сижу на выступающем из земли корне дерева, и снова пристроился на корточках, стараясь стать как можно меньше и не касаться почвы больше, чем необходимо. Когда мир вокруг меня словно взорвался, я попытался сделать глубокий вдох и медленно выдохнуть. Я сделал все возможное, чтобы защититься.
Наконец шум грозы стих почти так же быстро, как и начался, и вскоре он уже был едва слышен вдалеке, как эхо. Небо посветлело. Мы с трудом поднялись на ноги, все наши дождевики насквозь пробило дождем. Я чувствовал облегчение и неуверенность, меня потряхивало от адреналинового отката.
В ту ночь из нашего лагеря на высоком гравийном холме с одной из сторон горизонта все еще видна была гроза, а туманные лучи солнца просачивались сквозь облака с другой. Повсюду виднелись большие и маленькие лужи и бесконечные холмы с черно-розовыми выступами материковой породы, проглядывающими сквозь зеленый бархат, что устилал их склоны. Карликовые сосны одним своим видом меняли масштаб, и все казалось больше, чем на самом деле. Создавалось впечатление, будто рассматриваешь бесконечную диораму, где все было идеально, бережно расставлено так, чтобы подменить один пейзаж другим. Вздымающиеся холмы то открывали, то скрывали далекую темную воду, а бледно-желтые лучи солнечного света медленно переползали с одного места на другое.
Грозы редко бывают в тайге, говорили нам.
На следующий день мы настороженно следили за небом. Оно казалось одновременно близким и широким, как будто мы рассматривали его в широкоугольный объектив «рыбий глаз». Непогода, застигшая нас накануне, была до сих пор видна на горизонте: она медленно смещалась к востоку, а на западе уже закипала новая гроза. Все утро над нами проплывали темные тучи. Затем по ним разбежались темные вены теней, похожие на трещины на замерзшем озере. Темная завеса дождя хлынула, ушла, и вокруг засияли радуги. На этот раз мы с безопасного расстояния наблюдали, как эффектные молнии бесшумно расчерчивают небо вдали.
Позже в тот же день мы подошли к множеству порогов и вытащили каноэ на берег, чтобы просмотреть препятствия с суши. Мы прошли метров четыреста вдоль реки и поднялись на гранитный валун. Когда-то давно, целые геологические эпохи тому назад, ледник приволок этот валун и бросил тут. Он был почти пять метров в высоту и весь порос бурым лишайником. С вершины нам было видно с полкилометра бурлящей и кипящей белой воды с разнообразными препятствиями до того самого места, где река поворачивала под прямым углом у очередного валуна, ставшего для нее точкой вращения. Пройти этот поворот будет непросто.
Вернувшись в лодку, мы с Дэрином встали на колени на коврики и пошли по течению. На полпути к повороту мы попытались «подтянуться» к спокойной суводи и промахнулись. Вместо того, чтобы задержаться для спокойной перегруппировки в медленной суводи, мы вдруг поняли, что изо всех сил гребем против течения, никакой спокойной воды поблизости и в помине нет, а нас кормой вперед выносит в поворот. Если мы так и будем плыть задом наперед между острых каменных зубцов и круто нависших над водой скал, крутой поворот у валуна-«точки вращения реки» приведет к тому, что лодка наберет воды. Мы лихорадочно огляделись и обнаружили еще одну крошечную суводь ниже по течению. Мы подтянулись и скользнули в нее. В тот момент, когда мы пересекли ее границу и попали в спокойную воду, реальность будто переключилась в режим замедленной съемки: мы спокойно дрейфовали, а река бешено неслась совсем рядом с нами. Мы выровняли дыхание, считывая воду на следующем участке сплава.
Покружив минуту в суводи, мы стали быстро и энергично выгребать из нее. «Подтягиваясь» к течению, я глубоко погрузил весло в воду, и мы развернулись, сильно накренив лодку, когда вошли в основную струю. Тут же мы снова оказались на белой воде, уворачиваясь от брызг. Мы приближались к последнему и самому сложному этапу, который включал узкие V-образные сливы, высокие стоячие волны и крутой поворот на девяносто градусов, где нам предстояло проскользнуть между валуном-«точкой вращения реки» и кипящим, ревущим пенным «котлом». Слив был узкий, с обеих сторон были препятствия, а ниже него опять камни. Обогнув последний валун перед «точкой вращения», мы синхронно заработали веслами, чтобы повернуть каноэ. Течение влекло нас к глубокому сливу. Мы с Дэрином наклонились к повороту, когда сильные боковые струи чуть не вышвырнули нас вместе со всем снаряжением из лодки в реку. В одно мгновение мы втянули руки, с целью обойти валун, и снова глубоко погрузили весла в воду, чтобы продолжать грести, держать курс и уйди подальше. В следующее мгновение мы скользнули по сливу в более спокойные воды внизу. Кровь стучала у меня в голове, каждый удар пульса отдавался в ушах. Мы миновали препятствие последними – итак, все три каноэ вышли из поворота четко и слаженно. Мы кричали и поздравляли друг друга с удачным поворотом. Какая самонадеянность! Впереди нас ждал один из самых сложных участков, что мне доводилось проходить. Открытая полоса безопасной воды была не более двух метров шириной, чуть шире, чем наши лодки в длину. С обеих сторон были готовые уничтожить нас препятствия. Сплав напоминал бег по узкому горному хребту – ни влево не свернуть, ни вправо. Только вперед, и только ветер свистит в ушах.
На следующий день, когда мы добрались до озера Барлоу-Лейк, Майк прикрепил к леске классическую красно-белую блесну Dardevle и бросил ее в воду. Она тяжело, с плеском упала и сразу ушла вглубь. Вскоре удочка согнулась, и Майк закричал, что поймал рыбу. С такой толстой леской ему не нужно было вываживать рыбу, и он сразу вытащил нашу первую озерную форель[13]. Спина у нее была цвета темной стали, бока покрыты сотнями крошечных пятен, а брюхо почти белое. Рыба была крупная, сильная, с очень выступающей верхней губой и заходящей под нее нижней челюстью, что придавало ей угрюмый вид. Весу в ней было, наверное, около семи килограммов, и мы разделали ее на два прекрасных розовых филе, каждое почти в три сантиметра толщиной.
Мы устроили лагерь в нескольких километрах от края озера и тщательно закрепили палатки, особенно их входные клапаны, под очередным ливнем. Форель мы добавили в меню отличного ужина из кускуса с фалафелем. Пока мы готовили, темно-красный закат прорвался сквозь дождевые облака и через все небо растянулась двойная радуга. Она сияла так ярко, что все вокруг, насколько хватало глаз, купалось в глубоком шафрановом сиянии.
Дождь так и не прекратился, и мы решили устраиваться на ночь. Закат растворился в сумерках. Скоро наступит рассвет. Здесь не бывало темноты – только разные оттенки тени. Она накрыла тундру, нашу заболоченную после дождя стоянку и палатки. И все же впервые за этот поход мне пришлось делать записи в дневнике при свете подвесного фонарика. Тень сгущалась, и с каждыми сутками ночи становились все темнее.
На восьмой день мы закончили меняться местами в лодках, и я с Дэном снова оказался в одном каноэ. Мы прошли остаток озера Барлоу-Лейк под ласковым солнцем. Огги, сидевший в соседней лодке, подносил карту близко к лицу, чтобы рассмотреть мелко обозначенные контуры озер.
Между Барлоу и следующим озером, в нескольких километрах вниз по течению, был обозначен уклон реки.
– 1,28 метра на 1,61 километра, – сказал Огги, и брекеты, которых обычно было не видно, когда он говорил, блеснули, потому что он морщился и щурился на ярком солнце.
Такие цифры означали относительно спокойное течение и несколько несложных порогов. Мы снова вышли из Барлоу-Лейк в реку.
Наши расчеты оказались неверны.
Вместо стабильного понижения на протяжении нескольких километров большая часть уклона пришлась на участок длиной в восемьсот метров. Мы выбрались на берег, провели просмотр, прошли половину порогов, добрались до участка спокойной воды и снова вышли посовещаться. Даже с берега пороги казались сложными. Договорились, что первыми пойдем мы с Дэном, а остальные будут наблюдать. Я нервничал. Мы вернулись в лодку, разогнались и вошли в течение, направляясь к участку спокойной воды рядом с бурлящим «котлом». Мы чуть было не перестарались, но быстро исправились. Едва миновали «котел», как нам пришлось резко брать вправо в быстротоке, затем резко влево, затем мы влетели в узкий V-образный слив и еле отвернули в сторону от камней. Все происходило очень быстро, но наша лодка грациозно огибала препятствия, как слаломист – флажки, не переставая подскакивать на высоких волнах. Казалось, мы обвели кого-то вокруг пальца, миновав препятствие, будто нарочно расположенное тут, чтобы нас задержать. Но мы сумели найти потайной путь и обошлись без потерь. Это было здорово!
Через несколько часов мы добрались до озера Кэри-Лейк, и внезапно сильно похолодало. Я достал свой водонепроницаемый GPS-навигатор со встроенным термометром и на стальном удилище опустил его в озеро. Через несколько минут экран показал ноль градусов по Цельсию.
Мы довольно долго гребли по озеру под слабым встречным ветром, а затем решили отдохнуть. Внезапно ветер развернулся на 180 градусов и стал с силой толкать нас в корму. Холодный ветер дул нам в спину, а темные тучи надвигались спереди, словно ледяное подводное течение затягивало нас в непогоду. Мы сняли шапки и закрепили все свободно лежащие части груза. Через несколько минут мы уже неслись по озеру, разрезая верхушки почти метровых волн с пенными гребнями. В целях безопасности мы жались ближе к берегу, однако вскоре из воды стали подниматься розовые, красные и серые камни, они выглядывали вокруг нас повсюду, и мы только чудом не налетели на них.
– Мы еще на камни не садились! – заорал Дэн, перекрикивая ветер.
Тут прямо перед нашей лодкой показался камень.
– Дэн! – завопил я, с силой отгребая.
Каноэ наполовину выскочило на камень и остановилось так резко, что нас чуть не выкинуло из него на четвереньках. Следующая волна подхватила лодку и столкнула в воду. Другие каноэ тоже натыкались на камни, и мы постарались отойти от берега на такое расстояние, чтобы больше не рисковать. Но и там было слишком опасно. Надо было уходить с воды. Мы направили лодки к острову на другой стороне залива и позволили волнам вынести нас на берег, где и устроили лагерь. Мы переволновались, пока проходили белую воду, а потом еще неожиданно поднялся ветер, и неудивительно, что, пока мы молча разбирали снаряжение и устанавливали палатки, напряжение никак нас не отпускало.
Мы начали готовить ужин, доставали бочонки с едой и устанавливали каркасный рюкзак-укладку, где хранились наши специи и кухонные принадлежности. Мы вытащили из бочонков пакеты с макаронами и рисом и упаковки соусов, и, наконец, Дэрин нашел соус, который мы приготовили заранее для ужина, – арахисовый соус в азиатском стиле, который мы называли гадо-гадо[14]. Теперь он искал пакет макарон-«ракушек», которые должны были стать основой этого и еще одного ужина. Когда он нашел пакет, нас поджидало неприятное открытие. Пакет оказался маленьким. Когда мы покончим с этим ужином, на следующий раз у нас останется в два раза меньше макарон, чем нужно. Что-то тут было не так.
– Вытащи все и пересчитай, – сказал Дэн.
Мы аккуратно разделили все пакеты и выложили порции кучками на земле. Макароны-«ракушки» оказались не единственной проблемой. Не хватало и других припасов. Мы молча смотрели на гору еды, страдая от того, что ее так мало.
Когда перед началом похода мы рассчитывали расход продуктов, то предполагали, что потребление калорий, пусть даже и очень приличное, окажется все же ниже, чем их расход. Однако в тот безумный час сборов в Миноджине мы, по всей вероятности, ошиблись в расчетах и подсчетах. Укладывались мы второпях, запихивали подряд и макароны, и порошковые пайки, и сухие ингредиенты, заготавливали густую смесь из сухофруктов, которую называли пеммикан, а также готовили спортфуд – богатую белком смесь арахисового масла, дробленых овсяных зерен, сухого молока и меда, которую мы употребляли с ланчем. Наши запасы представляли собой объемные, как в кладовке, пакеты макаронных изделий и овощей, а не индивидуальные, завернутые по отдельности пайки. Все это было разделено на три части по пятнадцать дней каждая, в каждой предполагался одинаковый набор блюд в меню и одинаковые порции, упакованные в синие водонепроницаемые бочонки. Каждый бочонок был рассчитан на тридцать четыре килограмма продуктов, и все равно выходило, что нам не хватает того и этого. Вместо шести чашек лапши на обед у нас было, наверное, четыре-пять чашек. Вроде и небольшая разница, но, если учесть, сколько калорий мы сжигаем при гребле, картина была невеселая. Постепенно наши тела будут съедать жировые отложения. Если дефицит калорий окажется слишком велик, наши тела начнут брать недостающие калории из мышц. Нам еще повезло, что рыба начала клевать.
Конец ознакомительного фрагмента.