В современном российском правопорядке заключение под стражу в следственный изолятор является не только мерой пресечения, но также эффективным способом физического и психологического воздействия, методом понуждения к удобным следствию показаниям, способом «отжимания» денег, формой расправы с неугодными лицами. Как и планировал следователь К., брат предпринимателя В. немедленно уплатил требуемую сумму, после чего мера пресечения предпринимателю В. была изменена на домашний арест. Заключение предпринимателей под стражу по экономическим составам преступлений в последние годы становится все более популярной мерой уголовно-правовой репрессии, невзирая на прямые законодательные запреты238, обещания «прекратить кошмарить бизнес»239 и декларативные тексты постановлений Пленума Верховного Суда РФ240. Следователи и прокуроры целенаправленно «раздают боль» тем, кто отказывается выполнять их требования, а судьи уголовной юрисдикции стараются исполнять волю силовых ведомств.
Мнение адвокатов В. о том, что судья Б. незаконно «подыграл» желаниям градообразующего предприятия, следователя и прокурора получить с В. деньги, было подтверждено вышестоящим судом. Кассационная жалоба стороны защиты была удовлетворена, постановлением Президиума Ленинградского областного суда постановление судьи Б. об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу было отменено в связи с выявлением существенных нарушений правил о подсудности. Нарушение было в том, что следователь при поддержке прокурора направил материал об избрании меры пресечения в отношении предпринимателя В. не в надлежащий с точки зрения территориальной подсудности суд (Куйбышевский районный суд Санкт-Петербурга), а в тот, который наверняка гарантировал бы ему заключение под стражу предпринимателя В. (Бокситогорский городской суд Ленинградской области).
Легко получив требуемую сумму с брата предпринимателя В. методом заключения самого В. в следственный изолятор, следователь, прокуроры и градообразующее предприятие решили получить еще n-ое количество миллионов с предпринимателя В. Для реализации умысла следователь при поддержке прокуроров решил сделать так, чтобы в отношении предпринимателя В. действовало одновременно две меры пресечения241.
Прокуратура Ленинградской области (на территории которой функционирует градообразующее предприятие) поддержала идею следователя К. об одновременном действии двух мер пресечения в отношении предпринимателя В.: продлить В. меру пресечения в виде домашнего ареста, использовав ресурс Куйбышевского районного суда Санкт-Петербурга, и дополнительно избрать в отношении предпринимателя В. меру пресечения в виде заключения под стражу, использовав судей Бокситогорского городского суда Ленинградской области242.
Бокситогорские судьи О. и Д. отказались признать недопустимость одновременного применения двух мер пресечения по одному делу в отношении одного человека, цинично нарушив ч. 1 ст. 97 УПК РФ и проигнорировав требования ч. 1 ст. 6 УПК РФ, согласно которой уголовное преследование имеет своим назначением, в том числе, защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод243.
Следует обратить внимание на то, что в части 1 статьи 97 УПК РФ прямо указано: «Дознаватель, следователь, а также суд в пределах предоставленных им полномочий вправе избрать обвиняемому, подозреваемому одну из мер пресечения, предусмотренных настоящим Кодексом, при наличии достаточных оснований полагать, что…». Законодателем буквально установлено, что в отношении одного обвиняемого в конкретном уголовном деле может быть применена лишь одна мера пресечения. Применение двух взаимоисключающих мер пресечения в отношении одного обвиняемого юридически и физически невозможно, как невозможна и конкуренция судебных решений двух разных судов по избранию меры пресечения в отношении одного обвиняемого. Иного толкования ч. 1 ст. 97 УПК РФ не существует.
Следователь и сотрудники прокуратуры, злоупотребив своими процессуальными правами, активировали компетенции двух районных судов (и двух судов субъектов федерации, поскольку постановления судов первой инстанции обжаловались сторонами в апелляционном порядке), публично эксплуатируя в своих корпоративных интересах пороки отечественной судебной системы. На протяжении девяти месяцев следователь и прокуроры стремились к тому, чтобы в отношении предпринимателя одновременно по одному уголовному делу действовали две меры пресечения: заключение под стражу и домашний арест244. Вероятно, силовики рассчитывали, что при наличии двух мер пресечения В. быстрее выплатит дополнительно требуемые суммы, поскольку ранее после помещения его в следственный изолятор деньги были уплачены немедленно. Очевидно, что параллельное избрание в судах двух субъектов Российской Федерации одновременно двух мер пресечения в отношении одного обвиняемого – это новый незаконный метод уголовно-процессуальной репрессии, опробованный следователем и прокурорами. Юридическая абсурдность действий следователя не смутила ни руководителя Главного следственного управления Главного управления Министерства внутренних дел России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, ни прокурора Ленинградской области, ни прокурора Санкт-Петербурга.
Ловко используя обвинительный уклон судей Бокситогорского районного суда Ленинградской области следователь вместе с сотрудниками прокуратуры длительное время безнаказанно демонстрировали правовой цинизм, публично нарушая закон245. Следует обратить внимание на то, что все это время предприниматель В. и его адвокаты писали жалобы в различные инстанции, но надзирающие и контролирующие органы сопротивлялись аргументам стороны защиты, отвечая в религиозно-ритуальном стиле: «все законно и обоснованно, аминь246». Ни Генеральный прокурор РФ, ни прокурор Санкт-Петербурга, ни Ленинградский областной прокурор, ни многочисленное руководство следователя по линии МВД так и не признали недопустимости одновременного действия двух мер пресечения в отношении одного обвиняемого по одному уголовному делу. Никто не понес наказания за нарушения закона, за необоснованные расходы денег налогоплательщиков, затраченных на иррациональное уголовное преследование.
Можно по-разному оценивать размеры требуемых и уплаченных сумм, но вот метод получения денег и признательных показаний через угрозу заключения под стражу в СИЗО становится все более распространенным в России XXI века. Особенность сегодняшнего правопорядка в том, что использовать такой метод могут не только сотрудники силовых ведомств, но также избранные ими субъекты, которым «силовики» согласятся помочь (на конфиденциальных условиях). Эффективная монетизация человеческого страха позволяет некоторым сотрудникам правоохранительных органов удовлетворять свои карьерные и финансовые интересы при поддержке некоторых прокуроров и некоторых судей.
Приведенный пример иллюстрирует необходимость учитывать возможные злоупотребления правом со стороны лиц, имеющих правоохранительные компетенции, при прогнозировании эволюции правоотношений.
4.5. Долгая эпоха постправды
Под эпохой постправды понимается такое состояние общества, в котором объективные факты действительности являются менее значимыми при формировании общественного мнения, чем обращения к эмоциям и личным убеждениям. Постправда представляет собой информационный поток, который намеренно конструируется в современном обществе с помощью СМИ и других публичных институтов для создания виртуальной, отличной от действительности, реальности с целью манипулирования общественным сознанием. Из-за большого числа использования в течение года слово post-truth объявлено Оксфордским словарём английского языка словом 2016 года247.
Парадигма постправды формируется не только в политических явлениях, но и в праве. Правоприменители стремятся «подогнать» сведения о юридических фактах под удобную им конструкцию правоотношения, чтобы с минимальными затратами добиться интересуемого решения. Фальсификация доказательств, применение пыток для признательных показаний, склонение к использованию упрощенного порядка судопроизводства (без исследования доказательств) и прочие стандартные приемы в российском правопорядке используются все чаще по причине отсутствия надлежащего судебного контроля за действиями силовых ведомств.
Для судей, которые солидаризировались со стороной обвинения, действительные события становятся менее важными, чем запрашиваемый обвинением итог, поскольку имитационный характер уголовного судопроизводства не требует от «слуг Фемиды» высокой степени подробности при исследовании доказательств. Пределы судейского усмотрения не определены, судей за избыточную репрессивность, за небрежность и ошибки не наказывают. Вместо достоверных описаний фактов и событий можно использовать искаженные отражения действительности. Правда замещается удобными для обвинения интерпретациями, которые применяются правоохранительными органами и судами вместо правды.
Несколько тенденций, соединяясь, имеют кумулятивное действие на правопорядок: замкнутость профессиональных сообществ; ускорение способов коммуникаций; поляризация общества, при которой силовые ведомства выполняют роль охранителя публичной власти от населения; непроверяемость статистических сведений; общее недоверие к властным лицам; подконтрольность федеральных СМИ субъектам публичной власти, что позволяет обелять роли правоприменителей в конфликтных ситуациях, минимизировать критику в адрес правоохранительных органов и судов.
Заведующий кафедрой теории и истории государства и права юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, доктор юридических наук, Владислав Архипов обращает внимание на состояние общества, в котором происходит утрата доверия к институтам, ранее обладавшим монополией на производство достоверной общественно значимой информации: «В таких условиях можно усомниться в возможности существования права как такового, если исходить из представлений о праве как о коммуникативном явлении. Как следствие, актуализируются вопросы о том, что для социальной реальности является “настоящим”, а что из этого “настоящего” – правовым. Настоящими являются те предметы общественных отношений, которые социально значимы в том смысле, что они отражают социальную ценность какого-либо обобщенного символического посредника как разновидности социальной валюты, составляющей социальный капитал – деньги, политическая власть и т. п. (С. Абрутин, П. Бурдьё). Правовым среди этого является то, что воплощает ценность “справедливость”, которая в социологическом понимании совпадает с идеями о “минимальном содержании естественного права”. Иное представляет собой лишь имитацию права. И хотя право по определению невозможно как симулякр, в условиях постправды количество юридических симулякров лишь умножается. Для сохранения объективного права в будущем необходимо рассмотреть возможность вместо известного ранее принципа добросовестности положить в основу права альтернативный принцип – “взаимное гарантированное недоверие”. Предлагается гипотеза о том, что в правовой системе данный принцип может быть реализован с помощью технологических методов, позволяющих создать среду доверия, исключающую субъективный фактор»248.
Владислав Архипов связывает классические юридические проблемы с постправдой – информационным потоком в СМИ и в интернет-пространстве, который намеренно конструируется в современном обществе для создания виртуальной, отличной от действительности, реальности для манипуляции общественным сознанием. То есть объективные обстоятельства отходят на второй план, на первом – личное отношение общества к происходящему.
«Если все всегда врали, говоря простым языком, то мы теряем саму концепцию истины. Условно говоря, раньше у нас было представление, что есть определенное СМИ, которое говорит истину, и мы с ней сравниваем, рассматриваем ее как некий эталон, модель в которой мы живем. А тут появляется масса других производителей истины, у нас разрывается сознание от того, что мы не можем определить даже то, с чем мы соотносим наше представление в социальном смысле. Кому верить? И все это усиливается за счет технологической платформы современных социальных медиа. Возможно ли право в этом смысле или вся юридическая деятельность – это один большой перформанс?»249.
По мнению В. В. Архипова можно выделить как минимум четыре пересечения права и постправды:
1. Постправда влияет на функционирование правовых институтов в части предоставления юридически значимой информации. В каком-то смысле к этому общему контексту относятся, например, положения Уголовного кодекса, которые устанавливают ответственность за заведомо ложный донос – статья 306 УК РФ.
2. Появляются юридические нормы, которые устанавливают ответственность за распространение недостоверной информации, например, за отрицание определенных исторических событий. В Европе это касается отрицания Холокоста, а в России появилась статья УК о реабилитации нацизма, которая применима к тем лицам, которые распространяют заведомо ложные сведения о роли СССР во Второй мировой войне.
3. Право должно быть инструментарием в части отделения вымысла от реальности. Это применимо к компьютерным играм, где есть вымышленные рецепты динамита или других запрещенных веществ.
4. Возможность существования права в условиях постправды, то есть в ситуации, когда информационное взаимодействие может потенциально оказаться недостоверным250.
Действительно, принцип добросовестности в условиях пост-правды перестает действовать. Право не может обеспечивать доверие общества к институтам публичной власти, превращаясь в механизм управления населением. В эпоху приближающегося электронного правосудия институты общества начинают функционировать, опираясь на искаженную информацию, руководствуясь правилами, установленными манипуляторами в своих частных интересах. Например, результаты голосований, проведенных с использованием электронных устройств (в том числе с КОИБами)251, становятся непроверяемыми для тех, у кого нет доступа соответствующего уровня.
Как интересующие субъекта части, так и все правовое пространство в целом могут оказаться недостоверными и непроверяемыми. Дело в том, что фактические обстоятельства и объективные сведения замещаются тенденциозными мнениями заинтересованных лиц, например, компиляциями в СМИ, заключениями экспертов, показаниями засекреченных свидетелей или рапортами оперативных уполномоченных, в которых указываются не юридические факты, а субъективные мнения о том, что обвиняемый Имярек может «скрыться от дознания, предварительного следствия или суда, продолжить заниматься преступной деятельностью, угрожать свидетелю, иным участникам уголовного судопроизводства, уничтожить доказательства либо иным путем воспрепятствовать производству по уголовному делу». Рукописного рапорта оперативного уполномоченного (оформленного даже с нарушением служебной Инструкции252) с бездоказательным указанием, что «Имярек может скрыться…, угрожать…, уничтожить…, воспрепятствовать…», сегодня для судьи может оказаться вполне достаточно для того, чтобы в отношении Имярека была избрана мера пресечения в виде заключения под стражу, несмотря на:
1) предусмотренное частью 1 статьи 108 УПК РФ требование о том, что «при избрании меры пресечения в виде заключения под стражу в постановлении судьи должны быть указаны конкретные, фактические обстоятельства, на основании которых судья принял такое решение. Такими обстоятельствами не могут являться данные, не проверенные в ходе судебного заседания, в частности результаты оперативно-розыскной деятельности, представленные в нарушение требований статьи 89253 настоящего Кодекса»;