Божественный закон, власть и общество
Светлой памяти Величко Михаила Леонтьевича, Величко Лилии Николаевны, Роко Александра Александровича, архимандрита Амвросия (Юрасова) посвящается эта книга
Предисловие
Наверное, Аристотель был прав, когда утверждал, что философия рождается от удивления. Тридцать лет назад открыв для себя путь в науку, автор этих строк и помыслить не мог глубину человеческой личности и необъятность окружающего нас таинственного мира.
Тридцать лет – достаточный срок для того, чтобы исследователь пришел к четким и сложившимся убеждениям. Разумеется, путь этот не прост, он долог и извилист, изобилует ложными ответвлениями и пустыми просветами в темноте. Но лишь идя по нему, единственно возможно ответить на главные вопросы бытия, увидеть мир человека в его многообразии, коснуться феномена права, понять, что означает вера в Бога для каждого из нас и кто такой человек для Вселенной. Скажу откровенно: это было благодатное время, и я искренне благодарю Создателя за то, что вкусил радость творчества и испытал волнительное ощущение открытий.
По-видимому, автор этих строк был прилежным учеником, а потому за указанное время из-под моего пера вышло довольно большое количество статей и монографий. Судьбы их были различными: часть из них вообще не публиковалась на бумажных носителях, некоторые, написанные по просьбам друзей и знакомых для периферийных журналов, не имели никаких шансов появиться на глаза широкой научной публике; другие публиковались в научных изданиях для узкой группы специалистов. Отдельное место занимают доклады, сделанные в различных научных учреждениях и не лишенные самостоятельного интереса. Вполне естественно, само собой возникло желание собрать и систематизировать ранее написанные работы в отдельные тематические сборники.
Нельзя, конечно, сказать, что в предлагаемых читателю работах излагалась истина в последней инстанции, открытая автору с младых ногтей. Напротив, писательство стало способом познания и раскрытия истины по вопросам, не перестававшим волновать меня на протяжении всей жизни. Беда нашей правовой (в частности) науки в том, что, как правило, ее апологеты не знают исторических фактов, анализ и обобщение которых должны были бы стать основой для последующих научных теорий и доктрин. Вместо этого в привычку вошло оперирование общими соображениями, порой довольно оригинальными, но, увы, не основанными на реальных событиях. Отсюда – то невероятное многообразие и легкость суждений, которыми современная наука заполняет лакуны знаний. Ее безынтересность и невостребованность.
Разумеется, не был свободен от этого ложного пути познания и автор этих строк. Впоследствии, узнавая, как развивалась история в конкретных событиях, расставаясь с пустыми иллюзиями и приятными на слух домыслами, взрослея духом, мужая и мудрея, естественно было корректировать и прежние мнения, если приходилось констатировать их ложность или неполноту. Было бы нелепо полагать, будто те мысли, которые роились в голове у 25-летнего юноши, только-только начавшего путь познания, вполне еще не сведущего во многих вопросах, сохранились в девственно-чистом виде в голове уже зрелого мужчины и, надеюсь, состоявшегося исследователя. «Последовательность жизни, – умудренно констатировал некогда К.Н. Леонтьев (1931–1891), – до того извилиста и сложна, что последовательности ума никогда за ее скрытой нитью не поспеть»[1]. И нельзя не согласиться с В.С. Соловьевым (1853–1900), некогда написавшим: «В мире человеческом свобода от внутренних противоречий не всегда означает обладание полной истиной; иногда это лишь признак простого отсутствия мысли и идеального содержания»[2].
Помню, с каким удивлением по мере изучения истории Византийской империи и России я обнаруживал непроизвольную метаморфозу собственных взглядов в контексте пресловутого «цезаропапизма» и «скорбей» по упраздненному Русскому патриаршеству. До этого из общих «идеологических убеждений» казалось, что и спорить не о чем: реформы Петра Великого и упразднение патриаршества означали очередное «Вавилонское пленение Русской церкви», забвение наших национальных основ, измену Православию. Это же «общеизвестно»! Но чем более я познавал историю нашего Отечества – трудную, не идеальную, далекую от внешнего блеска и приписываемых ей восторженных оценок, тем меньше и меньше оставалось поводов для упреков в адрес Царя-реформатора.
Это был не единственный момент интеллектуального трезвления. Папизм, конечно, трагичное и разрушительное явление для всего христианского сообщества. Но, изучая историю Церкви, я убедился, что папизм не присущ исключительно Римо-католичеству, как это повелось утверждать в лагере «русских патриотов», что у этой тлетворной болезни имелись плодовитые учителя и последователи и на Востоке. И, окидывая взором открывшиеся исторические факты, зачастую трудно ответить на вопрос: чей папизм ядовитее – латинский или восточный, в том числе и русский. Скажу без обиняков: таких неожиданных «открытий» и оставленных в прошлом «убеждений» по мере расставания с юношескими идеологемами и всестороннего изучения материала на стыке права, богословия, политики и истории было немало.
По этой причине, подбирая свои работы для этого издания, автор счел вполне оправданным опустить отдельные статьи и монографии, которые либо утратили свою актуальность, либо уже не отражают мои современные убеждения. Так, я отказался от переиздания книги «Государственные идеалы России и Запада. Параллели правовых культур» (СПб., 1999), которая хотя и ввела меня в свое время в круг патриотически настроенных публицистов, принеся определенную известность, но содержит тезисы, в настоящее время признанные мной ошибочными. В частности, о Синодальном периоде и личности императора Петра Великого и т. п. Безусловно, отдельные суждения и до сих пор прочно входят в состав моего мировоззрения, но в целом книга отражает взгляды, которые я «сегодняшний» уже не разделяю.
Другая книга, которую я решил не переиздавать, – «Церковь и император в византийской и русской истории» (СПб., 2005). Она, конечно, «свежее» и дорога тем, что это был мой первый опыт в византинистике. Как и предсказывал в предисловии к ней мой учитель протоиерей Валентин Асмус, сотканная из отдельных и разрозненных на тот момент мыслей, она была развернута мной в полномасштабные тематические исследования в последующие годы. Именно ей обязаны своим появлением на свет, спустя буквально несколько лет, книги, которыми я по праву горжусь: «Политико-правовые очерки по истории Византийской империи» (М., 2008–2009), получившая приз «Литературной газеты» как лучшая книга 2009 г., «История Византийских императоров» (2009–2018), отмеченная медалью митрополита Макария (Булгакова) в 2011 г. и Первой Евразийской золотой премией в номинации «Исторические исследования» в 2015 г., «Исихазм в праве и политике» (М., 2019), получившая национальную имперскую премию им. Эдуарда Володина в 2020 г., «Византийская симфония» (М., 2013–2018). Но, очевидно, переиздание этой «матрицы» на фоне последующих фолиантов не имело никакого познавательного для читателя смысла.
Многие из научных докладов, сделанных мной в разные годы (а их более 20), также не лишены интереса, но едва ли имеют самостоятельное значение. Читанные для определенных аудиторий, хотя и в разное время, они нередко содержат сходные мысли, а потому лишь «приумножают сущность». Поэтому в сборники были включены лишь те из них, которые не дублируются с другими работами.
Оставшиеся две монографии («Философия русской государственности» и «Христианство и социальный идеал (философия, право и социология индустриальной культуры») из первого, «довизантийского» этапа моего творчества были заново отредактированы и освобождены от фактологических ошибок и словесных громоздкостей – неизменного спутника начинающего литератора. Не могу сказать, что их содержание во всем удовлетворяет меня нынешнего, но, с другой стороны, на этих книгах происходило мое «взросление» как ученого. Пожалуй, и для многих других читателей они также не лишены познавательного интереса.
Так сформировалось 6 тематических сборников, объединенных в 3 тома: «Богословие права», «Вехи церковной истории», «Священство и царство», «Церковная и политическая публицистика», «Византийский монархизм», «Философия русской государственности», «Христианство и социальный идеал (философия, право и социология индустриальной культуры)», а также 5-е (уже пятое!) издание моей «Истории Византийских императоров» в 6 томах. Всего – 9 томов. Все они, разумеется, за исключением «Истории Византийских императоров», могут быть использованы как совокупно, так и отдельно – по настроению и кругу интересов читателей.
В заключение хотелось бы в очередной (слава Богу!) уже раз поблагодарить мою жену Наталью за любовь и терпение, которые она неизменно демонстрировала в течение всего этого долгого времени. Отдельного слова благодарности заслуживает мой учитель протоиерей Валентин Асмус за счастье ощутить радость открытия великой Византии, история которой является ни много ни мало историей Кафолической Церкви. А также человек, введший меня в мир исихии – игумен Алексий (Просвирин). И, конечно же, отдельные слова признания хотелось бы сказать в адрес моих благодетелей, чьей помощью появилась на свет эта и другие книги, – А.И. Леушкина, С.А. Румянцева, Д.В. Сивиркина, К.Н. Засова, О.Г. Борисова, Б.В. Маслова и других близких мне людей.
Власть небесная и власть земная
По-видимому, нет такого явления, которое столь постоянно и повсеместно занимало бы человека, как власть. Между тем зачастую в специальной научной литературе власть как явление рассматривается под таким углом зрения, который в значительной степени оставляет вне поля зрения многие важные вопросы. Логика исследования обязывает первоначально раскрыть существо власти, а уж затем касаться отдельных ее видов. Но нередко, т. е. с точностью до наоборот, нам предлагают набор тезисов о существе политической власти – одном из ее видов, а уж затем на основе полученных результатов делают обобщенные выводы. При этом власть в ее существе и соответственно власть политическая – по ее качественным характеристикам – отождествляется с силой. И… более ничего.
Так, например, М. Вебер (1864–1920) полагал, что политическая власть представляет собой возможность осуществления носителем ее своей воли вопреки сопротивлению других[3]. Для нашего современника – американского исследователя М. Уолцера вопрос о сущности политической власти также ограничивается, собственно говоря, одним аспектом: кто кем правит[4]. Безусловно, перечень примеров этими двумя фамилиями не исчерпывается. В результате нравственное значение политической власти определяется не ее сущностью, а тем, кому в обществе она принадлежит на конкретный момент времени.
Таким образом, сама по себе власть представляется как бы категорией, изначально бессодержательной и производной, все нравственное значение которой определяется тем политическим идеалом, с каким ее связывают. Очевидно, светский, секулярный подход к освещению вопроса о сущности власти методологически неверен. В этой связи попытаемся показать, насколько качественно иначе, глубже и тоньше раскрывается власть с точки зрения православного вероучения.
I
Обратим внимание на те явления, которые ввиду неизменной повторяемости всегда присутствуют во властных отношениях, т. е. свойственны им. В первую очередь для власти характерно то положение вещей, когда один из субъектов под влиянием другого совершает определенные действия (или воздерживается от их совершения), и данное решение проистекает не из воли подчиняющегося лица.
Но это далеко не единственный признак власти. При равенстве сторон властные отношения не образуются, хотя волевое воздействие присутствует и там. Например, при заключении договора дарения одаряемый соглашается принять дар и исполнить волеизъявление дарителя. Но, конечно, сделка не состоялась бы без его личного желания. То же происходит и при принятии наследства.
При договорных, равностатусных отношениях различных субъектов власть не образуется, происходит лишь согласование двух и более воль, но отсутствует факт подчинения. Бывают, конечно, такие ситуации, когда принятие власти лицом осуществляется добровольно, без всякого принуждения, и это нередко воспринимается как нормальное положение вещей, например: власть главы семьи, духовника, власть Церкви в лице ее епископата и т. п. Но в этом случае добровольность подчинения не основывается и не приводит к равенству сторон. В том-то и дело, что участники таких отношений очень хорошо понимают различия, царящие между ними, и охотно принимают их. Говорить здесь об отношениях, сходных с договорными, никак нельзя. Таким образом, кроме момента принятия чужой воли властные отношения требуют, чтобы участники их были бы изначально не равны между собой, и оба осознавали данный факт: один обладает властью, второй – ему подчиняется.
В результате складывающейся иерархии образуется единая органическая система, целостная в своей полноте как в рамках какой-то одной группы людей, так и в целом. Эта система разумна, т. е. понятна человеку по своим проявлениям. Кроме того, она нравственна, поскольку принимается человеком справедливой по своей сути. Конечно, неравенство участников процесса, конкретная направленность власти начальствующего лица (лиц) предопределяют наличие силы, сопрягаемой с наказанием – неблагоприятными последствиями, которые должен претерпеть ослушавшийся. Характерно, что даже в случаях, указанных выше, когда власть принимается добровольно, наказание не исключается. Оно также принимается в качестве потенциальной возможности.
Подытожив, отметим следующие, наиболее очевидные признаки власти: 1) она образуется там, где присутствует неравенство участников отношений, 2) предполагается подчинение воли одного лица воле другого, 3) проявления власти носят силовой характер.
К свойствам власти следует отнести то, что она является синтезирующим, объединяющим фактором, благодаря которому определенная общественная группа (если мы говорим о власти применительно к социальным отношениям) получает системное единство. А образованный таким образом порядок соответствует тварной и разумной природе человека, поскольку понимается, принимается им и положительно оценивается.
Перед тем как перейти к рассмотрению вопроса о существе власти, обратим внимание на то, что сферой политики она, конечно, не ограничивается. Ее проявления обнаруживаются в семейных и корпоративных отношениях, внутри Церкви и других религиозных общин и даже в преступных сообществах. Эмпирически существуют такие виды власти, как царская (или, скажем более обще – политическая), власть священника и пророка[5]. Причем, если власть царя и священника сопряжена с определенными и конкретными общественными формами (государство и Церковь), то власть пророков в этом отношении «организационно» не оформлена.
Например, ветхозаветным пророком являлся человек, который говорит от имени Самого Бога. Он – глашатай, истолкователь, вестник Божьей воли, призванный говорить для всего народа, включая свою деятельность в жизнь и священную историю Ветхозаветного Израиля. Действуя среди народа Божьего, в ветхозаветные времена он был орудием осуществления божественного плана в отношении Израиля, органом Божественного домостроительства[6]. Конечно, было бы наивным полагать, что данные сочетания возникли в древности случайно и ни на чем не основаны.
Вряд ли кто-нибудь станет оспаривать также и то обстоятельство, что власть проявляется не только в человеческом обществе, но и в животном мире, где тоже присутствует иерархическое деление между особями одного вида и рода, своеобразная социальная инфраструктура и иерархия. Причем, что знаменательно, это положение вещей также понятно человеческому разуму и свидетельствует о некотором однообразии проявления властного начала в мире.