– Молодого механика с эмпэкашки отправили рыбу на стапеле собирать.
– Здорово! Вот посмотреть бы.
Все терпеливо приготовились к финалу этого драматического спектакля. Куда там Станиславскому! Куда там Мейерхольду! Выхода на подмостки Комиссаржевской и Ермоловой восторженная публика никогда не ожидала с таким азартом.
Наконец грохот прекратился, а внизу, на ещё чуть притопленной стапель-палубе, из-под кормы МПК-17 показался Славик Махуртов. Он брёл по колено в воде, волоча за собою пустой 50-литровый алюминиевый лагун. На ходу механик очень внимательно просматривал водную толщу. Его действия уже были видны и для зрителей на берегу. Он вышел на свободное пространство между кораблями и, задрав голову вверх, прокричал с недоумением и некоторой досадой в голосе:
– Нет тут никакой рыбы! Не видно!
С мостика ему немедленно ответствовал начальник РТС МПК-17 старший лейтенант и старший его товарищ Игорь Ботинкин:
– Мех, так ты почему посреди ходишь? Рыба может с водой уйти. Иди к концу дока, что ближе к берегу, – Игорь вытянутой рукой показал, куда механику надо идти, – встань между нашим форштевнем (носовая оконечность корабля) и форштевнем СКР и отпугивай её, загоняй обратно. Чтобы она на стапель-палубе осталась, когда док всплывёт.
Славик побрёл в указанном направлении, волоча за собою лагун. Дойдя до места, он, придерживая одной рукою бак, другой стал плескать воду и гнать её внутрь дока. Во время этих манипуляций он весьма забавно и неуклюже приседал.
А наверху, на кораблях, человек пятнадцать-двадцать уже бились в истерике, пытаясь зажать рвущийся наружу хохот. Но занятый там, внизу, своим делом механик ещё ничего не слышал.
Командир МПК задумчиво смотрел вниз на все эти эволюции; затем сплюнул в воду и сказал:
– Да, такого спектакля я давно не видал.
Старпом выдал следующую сентенцию:
– Это, товарищ командир, настоящий флотский кордебалет с выходом от мачты, дополненный изящными гимнастическими упражнениями. Это классика жанра, можно сказать.
Но бесконечно продолжаться это, конечно же, не могло, финал оказался вполне естественным – на СКР не выдержал какой-то молодой мичман и, не успев отбежать от лееров, засмеялся в голос. Через три секунды крепкий военно-морской хохот вырвался неудержимым потоком из глоток экипажей трёх кораблей, доковой команды и группы зрителей на причале, у дока. Раскаты этого хохота, перекрыв все остальные звуки, плотным облаком висели минуты три-четыре над ближайшей акваторией бухты.
Механик внизу, услышав этот рёв, перестал плескаться, замер, потом медленно выпрямился, поднял голову вверх и стал что-то говорить с не совсем приветливым выражением на лице. Губы его шевелились, слов, конечно же, слышно не было, но все абсолютно ясно понимали, что он хотел сказать и какие эмоции и чувства рвались из его горячего сердца наружу.
…На обеде в кают-компании МПК-17 в тот день царило приподнятое настроение и вполне понятное весёлое расположение духа. Боцман, мичман Пупко, принёс литровую банку икры, поставил её на стол, придвинул поближе к механику и, поглаживая усы, сказал:
– Мех, ты только не обижайся. Не ты первый, не ты последний. У меня тут заначка имеется, сейчас немного поедим икорки.
Механик слабо улыбнулся; на кораблях на шутки обижаться не принято, он знал это. А чем ещё можно снять напряжение боевой подготовки, тягучее однообразие корабельной жизни и длительных выходов в море? Конечно, снимали стресс и «шилом» – корабельным спиртом. Или водкой. Но лучше уж шутками.
Точку в случившемся поставил старпом:
– Ничего, мех. Недели через две выйдем из дока, пойдём в море. Обязательно в какую-нибудь бухточку завернём – время выкроим. Я обещаю тебе: пойдёшь на шлюпке на берег и фактически сам будешь ловить эту долбаную рыбу. Или у рыбаков-колхозников в бухтах на свежую картошку выменяем. Ты этой икры ещё объешься. Не горюй.
А Славик уже накладывал столовой ложкой толстый слой икры из принесённой банки на свой необычайно тонкий, густо намазанный маслом ломтик хлеба. Все одобрительно заулыбались.
Январь 2006 года
2. «Под ёлочку»
Противолодочный корабль типа «Альбатрос» штормовал уже третьи сутки. Волею судеб в лице флотских начальников он вышел в море для выполнения боевой задачи «под ёлочку», то есть почти перед самым новым 198… годом. Корабль осуществлял контрольный поиск подводных лодок противника в заданном районе и должен был вернуться в базу по команде оперативного дежурного своего соединения. Но команда всё не поступала. И хотя гидроакустики из-за пузырей от волн и рёва стихии практически ничего не слышали, корабль продолжал упорно утюжить расходившееся море. Возможность встать к родному пирсу и, соответственно, попасть домой до 31 декабря представлялась, в общем-то, весьма иллюзорной, и поэтому офицеры и мичманы предпочитали на эту тему размышлять поменьше, чтобы не злить понапрасну ни себя, ни других.
Прихватило на этот раз крепко – волнение было от семи до восьми баллов, плюс шквалистый ветер до 30 метров в секунду. Берингово море в декабре месяце – это вам не пончики с повидлом. Идти «вмордотык» – то есть носом на волну – было просто невозможно. Корабль настойчиво-покорно лез на очередную водяную гору, а затем, преодолев её вершину, резко ухал куда-то вниз, навстречу новой катившейся на него громаде, выдавая из-под форштевня два огромных пенных фонтана. А новая волна со всей своей природной дури уже накатывалась спереди, обрушивая на «Альбатрос» никем не меренные тонны солёной воды, слитые в гигантский встречный удар. От этих ударов корабль дрожал, как опившаяся лошадь; волна заливала не только бак, но даже носовую надстройку вплоть до ходового мостика. Вахтенный рулевой и вахтенный офицер на мостике вынуждены были в такие моменты хвататься за что-нибудь, чтобы не упасть, а передние окна заливало водой настолько, что у стоящих внутри было такое ощущение, будто они смотрят через стекло аквариума.
Так что вместо курса носом на волну, как то было положено по плану, шли зигзагами: подставляя стихии попеременно то левую, то правую скулу. Качало при этом чуть меньше, да и удары по корпусу стали уже не столь мощными. Корабли данного типа в шторм валяет прилично, поэтому большинство членов экипажа лежали по койкам, пытаясь хоть как-то облегчить своё положение. Но дежурным и вахтенным, исполнявшим свои обязанности, спать, естественно, не полагалось, и на своих боевых постах они исхитрялись переносить качку кто как сможет.
На ходовом мостике, например, у ног вахтенного рулевого было привязано пустое ведро. А что делать? Бросить руль и бежать в гальюн или на верхнюю палубу во время приступов тошноты он не имел никакого права. Да, друзья мои, суровые будни морской службы очень мало похожи на беззаботную прогулку с весёлыми девочками по берегу тихой речушки, когда над головой светит солнце и плывут кудрявые белые облака, а вокруг тебя благоухают цветы и порхают бабочки-махаоны.
Как то и положено по корабельному распорядку дня, дежурный по низам, старшина 1-й статьи Степан Велосипедов с лицом слабо-зелёного цвета произвёл в 12 часов развод очередной вахты, о чём доложил на ГКП (главный командный пункт).
Командирскую вахту стоял старпом, старший лейтенант Сергей Чернецкий.
Новые вахтенные заступили, подвахтенные отошли от мест.
Корабль продолжал выполнять поставленную задачу; в его металлическом чреве крутились, грохотали, жужжали, пищали агрегаты, машины и приборы, а рядом с этими механизмами несли свою вахту – как прежде говорили, правили службу – моряки. Дежурство и вахта не прекращаются на действующем корабле никогда: ни на стоянке у пирса, причала или на якоре, ни тем более на выходах в море. Дежурный по низам обходит внутренние помещения, проверяя порядок. Вахтенный моторист стоит, никуда не отлучаясь, у работающих дизелей. Вахтенный радист в радиорубке все четыре часа своей вахты слушает эфир на положенных частотах и радиоканалах. Вахтенные не спят никогда. Но когда же они отдыхают?
Систему несения корабельной вахты моряки определяют следующим коротким, но вполне понятным словосочетанием – «четыре через восемь». То есть четыре часа ты стоишь на вахте, ты вахтенный. Затем тебя сменяют, и ты становишься подвахтенным: принимаешь участие в приборках, осмотрах техники и вооружения и т. п. Следующие четыре часа – отдых, ты имеешь полное право спать даже днём. Затем этот цикл повторяется снова и снова, никогда не прекращаясь. И таким образом – до тех пор, пока однажды не зацепят одряхлевший, проржавевший корабль за «ноздри» (якорные бортовые клюзы) для того, чтобы оттащить его на буксире для разделки на металлолом – «на гвозди», как говорят моряки.
Но давайте закончим это лирическое отступление и вернёмся к нашему «Альбатросу». Наступило 13 часов, то есть время обеда. Но долгожданных слов по корабельной трансляции: «Команде обедать!» – почему-то так и не прозвучало.
13:20 – обеда нет. 13:30 – всё та же тишина.
В армии есть поговорка: война войной, а обед – по расписанию. Хорошая поговорка, правильная. Голодный боец – не боец. Конечно, любому здравомыслящему человеку вполне понятно, что на качке далеко не каждый способен не то что принимать пищу, но даже размышлять о ней. А кушать-то, товарищи дорогие, всё-таки надо. Организм должен ведь на чём-то работать. Как учили: поел – затошнило, вытравил, опять поел… И так до тех пор, пока желудок на место не встанет и тошнота не прекратится. Иначе никак не привыкнешь. И хоть особого аппетита на качке нет, но ешь регулярно, по распорядку дня, и ничего.
В 13:35 старпом вызвал на ГКП дежурного по низам:
– Старшина, что там у нас с обедом?
Со своего места, из-за автопрокладчика подал голос штурман:
– С обедом у нас хорошо. У нас без обеда плохо.
Штурман морячил уже десятый год, в своё время шесть лет отходил на рыбаках (рыболовецких судах), так что приём пищи в шторм большой проблемой для него не являлся. Старшина 1-й статьи Велосипедов обвёл мутным взглядом помещение, сделал над собою усилие и ответил:
– Кок укачался, товарищ старший лейтенант.
– Ну так поднимите его.
– Пробовали, не получается. Не хочет идти, зараза.
– Хорошо, возьми дневального по кубрику и принесите кока в коридор к камбузу. Я минуты через три спущусь.
– Есть, – слабым голосом ответил старшина и побрёл вниз.
Лишь только он начал спускаться, корабль сильно качнуло. С трапа послышался сдавленный вскрик: «Ё… твою мать», затем – грохот по ступеням военно-морских сапог и костей крепкого молодого организма, потом – звук упавшего тела. Вслед за этим наступила непродолжительная тишина, которую нарушили Стёпины рассуждения по поводу кока, сопровождаемые совершенно непечатной вольной лексикой.
Чернецкий улыбнулся. Затем он проверил ещё раз на экране МИЦ (морского индикатора целей), нет ли какого судна в море поблизости; целей не было, экран был чист. После этого, держась за переборки, старпом подошёл к небольшому трапу, ведущему на ходовой мостик, и крикнул в открытую и закрепленную дверь:
– Брыкалкин!
Через некоторое время наверху обозначилось движение и в дверном проёме появилась взлохмаченная голова вахтенного офицера – командира БЧ-2 (ракетно-артиллерийской боевой части) лейтенанта Андрея Брыкалкина. Цвет лица у него был пепельно-серым, глаза открывались только наполовину. Было совершенно ясно, что говорить он почти не может, а соображать способен только через раз. А может быть, и через два раза.
– Брыкалкин, целей нет, постой несколько минут один. Я пока вниз спущусь, надо с обедом разобраться. Кок забастовал. Всё понял?
Андрюха молча кивнул, и голова исчезла.
– На румбе?! – крикнул на мостик старпом.
– На румбе – сорок (корабль следует курсом 40 градусов), – слабо ответил вахтенный рулевой.
– Так держать!
– Есть так держать.
Последнее распоряжение – командиру БЧ-1 (штурманской боевой части):
– Штурман, поглядывай тут. Брыкалкин укачался. Я на несколько минут вниз. Кок всю военно-продовольственную подготовку загубил.
Штурман поднял тяжёлую голову с автопрокладчика:
– Добро, – затем переместился за экран МИЦ.
Всё, теперь можно было идти разбираться с обедом. Сергей ступил на качающийся в такт морю трап; руки сразу же привычно заняли нужное положение: левая сверху легла на левый поручень, правая снизу обхватила правый. Чуть левым боком вперёд, стараясь не соскользнуть со ступенек, старпом спустился вниз, в коридор.
Вы никогда не задумывались над тем, для чего вдоль коридоров кораблей и судов на переборках (стенках, по-сухопутному) укреплены поручни? Вот для таких случаев и укреплены. Держась за поручни, Чернецкий двинулся по коридору в сторону камбуза.
Вообще-то идти по длинному корабельному коридору в качку – дело довольно-таки интересное и, я бы даже сказал, в некотором роде забавное. Дело в том, что человек на качающейся палубе инстинктивно старается удержать свою вертикаль относительно горизонта. Даже если он этого горизонта и не видит. Господь Бог вставил нам в голову один маленький, но очень важный приборчик – вестибулярный аппарат. Вот этот самый аппарат и помогает морякам на качке. И когда, подчиняясь штормовой волне, корабль кренится на борт, ты, идя по коридору, начинаешь наклоняться в противоположную сторону, стремясь сохранить равновесие. Голова твоя вместе с верхней частью туловища начинает клониться к одной переборке, в то время как ноги по палубе коридора автоматически смещаются к противоположной. Так что идущий человек в проёме коридора смотрится не прямо, а по диагонали. Накренившись, корабль на какое-то мгновение замирает в конечной точке и начинает обратное движение. А вместе с ним начинаешь своё движение в другую сторону наклона и ты. На сильной волне, когда размах качки довольно большой, иной раз приходится перебирать ногами чуть ли не по самой переборке.
Если же впереди вас по коридору идёт кто-либо, то смотреть со стороны на эти его качания без улыбки просто невозможно.
Но, как говорят на востоке, вернёмся к нашим баранам.
В коридоре у камбуза стоял злой дежурный по низам. Руками он припёр к переборке кока, не давая тому стечь вниз, на палубу. Если бы не этот разгильдяй, старшина лежал бы сейчас, мерно покачиваясь, на рундуке в кубрике, и никто бы его не тревожил. По неписаному морскому закону, во время шторма, понимая состояние людей, без особой нужды никто никого никуда не дёргает.
Кок же, узбек Бурхон Эшкуватов, искренне не понимал, чего от него хотят. Собирая всю свою недолгую сознательную жизнь хлопок на своей тёплой родине, где растут лук, чеснок, виноград и персики, он даже в самом страшном сне не мог себе представить, что человеку может быть так плохо. А когда оказалось, что ему в таком состоянии нужно ещё и обед сготовить, Бурхон решил лучше умереть, но на камбуз не идти. Да и вообще какой идиот будет думать о еде в такую болтанку? Вот, например, ему, старшему матросу Эшкуватову, кушать совершенно не хочется.
Первые сутки этого проклятого шторма ему было просто плохо, но он что-то там такое на камбузе варил и даже немного соображал. На вторые сутки ему стало очень плохо, но он ещё мог самостоятельно передвигаться. А сегодня – как это русские говорят? – небо стало похоже на шкурку маленького барашка.
Старпом взглянул на кока, и ему всё сразу стало ясно. Но обедать-то надо было.
– Кок, почему обед не готов? – для проформы спросил Сергей.
Тот поднял непослушную голову и мутным взглядом обвёл стоящих рядом боевых товарищей. Голова болела дико и страшно гудела. Бурхон с удивлением отметил про себя, что это гудение прослушивалось даже вне головы.
– Так мы же в море! – с отчаянием выдавил из себя сын востока.
– Ну и что? – В голосе старпома явственно послышались стальные нотки.
– Так качает же!
– Ну и что?
– Таварыш лыйтынант, я нэ магу, – обречённо сказал кок и медленно начал сползать по переборке на палубу.
– Да стой же ты, зараза! – рывком поднял его Велосипедов, которому этот цирк начинал уже изрядно надоедать.