Профессор Джеймс Виртц из Высшей школы ВМС США отмечал, что «кибервойна – это исключительно техническая тема, в которой доминируют инженеры, математики и ученые-компьютерщики – люди, которых можно простить за то, что они сфокусированы на последнем патче, необходимом для некоторой программы, и за то, что они не думают о связи между технической эксплуатацией и великой политической стратегией. В некотором смысле проблемы, связанные с кибервойнами, часто рассматриваются не просто как нечто технически новое в военном ландшафте, но как нечто беспрецедентное в военных делах»[33].
Указывалось, что раз кибератаки пока еще не привели к гибели или увечью людей, следовательно их нельзя классифицировать как военные действия ввиду отсутствия физического насилия[34].
В международном праве вооруженные конфликты квалифицируются в соответствии с теорией первого выстрела – т. е. они начинаются с того момента, когда вооруженные силы одной страны применяются против другой[35]. А как быть в случае, когда источник атаки трудно идентифицировать? Что, если кибервмешательство является новой формой военного обмана? Журналист Фред Каплан утверждал, что во время бомбардировки НАТО Югославии в 1999 г. подразделение Пентагона взломало системы противовоздушной обороны Сербии, чтобы создать впечатление, будто самолеты США летят с другого направления, чем на самом деле. Это говорит о том, что киберинструменты могут являться вспомогательным оружием при конвенциональных боевых действиях. 6 сентября 2007 г. ВВС Израиля нанесли ракетный удар по зданию ядерного реактора в г. Дейр эз Зор Сирийской Арабской Республики. Известно, что налету предшествовала кибератака на систему ПВО Сирии, в результате которой был выведен из строя радар возле границы с Турцией.
В 2016 г. Роберт Уорк, тогдашний заместитель министра обороны США, признал, что Соединенные Штаты сбрасывают «кибербомбы» на ИГИЛ[36] (хотя он не уточнил, что это повлекло за собой)[37]. По крайней мере, в одном случае такие нападения заставили бойцов ИГИЛ покинуть основной командный пункт и бежать на другие посты, тем самым раскрывая свое местоположение. Однако когда американские военные уже проводили кибероперации против ИГИЛ в Ираке, не было единого мнения, что же считать кибервойной[38].
От информационной войны к кибервойне
Очевидно, что за последние 30 лет происходила трансформация понимания того, как квалифицировать новые формы конфликтов. В 90-х гг. были разработаны взаимосвязанные концепции информационной войны, сетевой войны и кибервойны. В США военные начали активно использовать информацию во время войны во Вьетнаме (1955–1975 гг.), которая «подтолкнула […] к дискуссии о точных боеприпасах, дистанционных датчиках на поле боя и компьютерной обработке всевозможных логистических, административных и операционных данных»[39]. Сложность и широкое применение различных неразрывно связанных информационных систем было воспринято так, будто это увеличивает хрупкость информационных потоков на поле битвы[40]. Более детальное понимание этих процессов пришло после операции «Буря в пустыне» против Ирака. Через некоторое время после ее проведения в 1993 г. вышел специальный меморандум председателя Объединенного комитета начальника штабов «Война командования и управления»[41]. В том же году ВВС США создают Центр информационной войны[42]. ВМС США учредили аналогичный центр в 1995 г.[43]. И армия США в 1995 г. организовала Центр активности по информационной войне на суше[44]. В 1996 г. вооруженные силы США вводят специальный термин «информационные операции»[45].
Ранее вместо слова «кибер» использовалось «информационная среда». Например, пять «измерений»: суша, море, воздух, космос и информация были обозначены как среды активности вооруженных сил в документе от 2000 г. «Совместное видение 2020». В нем говорится: «Силы США способны […] действовать во всех сферах – на земле, море, воздухе, космосе и информации»[46]. Информационная область «была преобразована в киберпространство, являющееся определенно более четким термином», в 2000-х гг.[47]. Предыдущие доктрины, касающиеся того, что было определено как информационные операции, подчеркивали необходимость защиты собственных информационных систем и недопущения, деградации или разрушения возможностей соперников в сфере командования и управления, например, с помощью «компьютерных вирусов»[48].
Доктрина информационных операций обозначала эти возможности следующим образом: «Основные возможности для проведения [информационных операций] включают, но не ограничиваются психологическими операциями, операциями по обеспечению безопасности, военным обманом, электронной войной и физическим нападением/уничтожением, и могут включать в себя атаки на компьютерные сети»[49]. В более поздних документах было удалено слово «могут» и стало четко указываться, что информационные операции имеют подмножество действий, известных как «операции в компьютерной сети» (computer network operations, CNA)[50].
В конце 1990-х и начале 2000-х гг. различные команды, которые существовали ранее, были объединены и переименованы в команды по информационным операциям. В первую очередь старые коллективы по информационной войне, которым было поручено шифрование, электронная война, психологические операции и операции по обеспечению безопасности, были объединены в «новые» команды[51].
В 2010-х гг. эти довольно произвольные доктринальные взгляды были скорректированы. Отношения и интеграция информационных операций с другими военными возможностями были сформулированы следующим образом: «информационные операции говорят не о наличии отдельных возможностей, а скорее об использовании этих возможностей в качестве множителя силы для создания желаемого эффекта. […] Есть много военных возможностей, которые способствуют проведению информационных операций и должны быть приняты во внимание в процессе планирования»[52].
Нужно отметить, что эта доктрина была написана задолго до того, как беспроводные сети, полностью зависящие от электромагнитного спектра, стали обычным явлением. Эта «растущая распространенность беспроводных [Интернет] и телефонных сетей в оперативной среде создали широкий спектр возможностей и уязвимостей, когда [электронная война] и тактика [операций в компьютерной сети], методы и процедуры используются синергетически»[53]. Эти потенциальные синергетические преимущества и взаимозависимости привели к созданию набора операций, называемых киберэлектромагнитная деятельность (cyber electromagnetic activities, CEMA)»[54].
2011 г. стал переломным в отношении того, как американские военные стали воспринимать киберпространство. 15 ноября 2011 г. Минобороны США в форме категорического предупреждения заявило, что США оставляет за собой право ответных мер с позиции военной силы против кибератак и наращивает свои технологические возможности для того, чтобы точно определить сетевых злоумышленников. «Мы сохраняем право на применение всех возможных средств – дипломатических, международных, военных и экономических – для защиты нашей нации, наших союзников, наших партнеров и наших интересов»[55]. Было сказано, что «США необходимо знать кибервозможности других государств для того, чтобы обороняться от них и увеличить свои возможности для отражения кибератак, которые могут возникнуть»[56]. Также говорилось, что Национальное агентство безопасности обеспечит соответствующую поддержку Киберкомандованию США, что позволит Министерству обороны планировать и осуществлять кибероперации.
Вице-председатель компании Booz Allen Hamilton и бывший директор по национальной разведке Национального Агентства Безопасности в администрации Дж. Буша Майк МакКоннэлл в 2012 г. сказал, что США уже осуществляют кибератаки на другие государства с помощью компьютерных сетей[57].
Власть над киберпространством
У любой войны есть театр военных действий. В вооруженных силах США пространством, где ведутся боевые действия, согласно документу от 2000 г. считаются суша, воздух, море, космос и информация[58]. В 2006 г. информационное пространство было заменено на киберпространство и признано более удачным термином[59].
Таким образом, киберпространство – пятое измерение, следующее после суши, моря, воздуха и космического пространства[60].
Специалисты ВВС США, в частности майор Бёрдуэлл и подполковник в отставке Роберт Миллз, на страницах издания Air Power акцентировали, что киберпространство хоть и является уникальным, но в качестве места силового присутствия и применения систем С2 (командование и управление) киберпространство аналогично другим зонам ведения боевых действий. «Следовательно, мы можем применить уроки воздушных и космических операций для киберпространства и рекомендуем Киберкомандованию адаптировать нашу доктрину для внедрения в кибервойсках», – указывали они[61].
Генри Киссинджер отмечал, что «киберпространство бросает вызов всему историческому опыту»[62]. Он предположил, что «рабочая схема для организации глобальной киберсреды будет являться императивом. Она не должна ограничиваться только одной технологией, но являться процессом самого определения, который будет помогать лидерам понимать опасности и последствия… Дилемма таких технологий состоит в том, что невозможно установить правила поведения без всеобщего понимания, как минимум, некоторых ключевых возможностей. Но очевидно, что эти возможности большинство из акторов будут раскрывать неохотно. США обвиняли Китай в краже секретов через киберпроникновения, аргументируя, что уровень активности беспрецедентен. Но готовы ли США раскрыть свои собственные успехи по киберразведке?»[63].
Поэтому, как указывает Киссинджер, асимметрия и близкие по духу вещи мирового беспорядка выстраиваются на отношении между кибермогуществом как в дипломатии, так и в стратегии. Внимание многих стратегических соперников сдвигается с физической сферы в информационную, где происходит сбор и анализ данных, проникновение в сети и психологические манипуляции. Отсутствие формулирования каких-либо правил международного поведения приводит к кризису, который появляется из внутренней динамики системы.
Поскольку киберпространство является одновременно средой для конфликта и его инструментом, возникает вопрос власти и принуждения в этом пространстве. Если классическая геополитика использует понятия Морского могущества (Sea Power) и Сухопутного могущества (Land Power), а позже появилось господство в воздухе и господство в космосе, с недавнего времени заговорили и о новом могуществе или господстве в киберпространстве (Cyber Power). США придают этому особое значение. Скотт Тимке считает, что для поддержания американского могущества Вашингтоном сейчас применяются цифровые технологии. Одним из стратегических инструментов и является цифровое принуждение[64].
Офицер ВВС США Роберт Ли указывает, что «кибермогущество будет таким же революционным для войны, как и военно-воздушные силы, но текущая векторизация этой области будет определять, какая нация достигнет кибергосподства и с какой целью. На раннем этапе появления киберпространства Соединенные Штаты, в первую очередь, рассматривали кибермогущество как средство налаживания широких возможностей командования и управления через боевые зоны. Киберпространство сосредоточено на связи, да и оперативный успех зависел от поддержания линий коммуникации. Так как эта область расширялась, она взяла на себя дополнительные роли по обеспечению поддержки сил традиционных военных операций, в то время как эксперты исследовали другие роли – это процесс, который произошел на самом высоком уровне секретности. Многие из первых лидеров киберпространства поняли, что киберактивы предлагают ряд вариантов для атаки, защиты и эксплуатации, которые никогда прежде не были возможны для военачальников. В довольно взаимосвязанном мире, где существенные достижения в области технологии были обычным делом, возможности и оружие в киберпространстве стали еще более впечатляющими»[65].
Предполагается, что кибермогущество может быть использовано для получения преимуществ внутри киберпространства, но киберинструменты также могут работать для создания преимущественных выгод в других сферах за пределами киберпространства. Джозеф Най-младший обосновывает этот аргумент динамикой американского могущества. По аналогии с морским могуществом, которое относится к применению ресурсов в морских пространствах, для того чтобы выигрывать морские сражения, контролировать важные морские пути типа проливов и демонстрировать присутствие в морском пространстве, оно также включает в себя возможности использовать океаны для того, чтобы влиять на сражения, торговлю и мнения на самой суше… Развитие воздушных сил при Франклине Рузвельте было жизненно важным во время Второй мировой войны. А после появления межконтинентальных ракет, а также спутников для связи и разведки в 1960-х гг., началось теоретизирование о специфическом пространстве господства в воздухе[66]. Следовательно, киберпространство также имеет потенциал для проекции через него власти той или иной державы.
Най определяет кибермогущество как «способность получать предпочтительные результаты за счет использования электронных взаимосвязанных информационных ресурсов киберсферы. Кибермогущество может использоваться для получения предпочтительных результатов в киберпространстве, или оно может использовать киберинструменты для получения предпочтительных результатов в других областях вне киберпространства»[67].
Подобное мнение высказывалось еще в 1995 г., когда была дана экспертная оценка, что «глобальное могущество способно выдерживать риск или поражать какие-либо цели в любом месте, вести проектировку быстро и точно, часто имея решающие последствия. Доставка глобального могущества в любую среду боевых действий требует командования и управления в киберпространстве, от которых зависят современные американские военные возможности»[68].
Как мы видим, киберпространство открывает дополнительные возможности для ведения войны, причем их комбинация может быть различна. «Кибероперации – это просто еще один набор инструментов из арсенала командира»[69].
Если открываются возможности для США, то они могут открыться и для других стран. Из-за этого «парадокс, с которым сталкивается Министерство обороны, заключается в том, что асимметричное преимущество, предоставляемое применением инструментов цифрового века, может легко стать асимметричным недостатком. То есть само преимущество, получаемое благодаря скорости, возможности соединения и нелинейным воздействиям, полученным за счет использования преимуществ киберпространства, может быть нарушено или отклонено с помощью встречных рычагов, доставляемых противниками через одну и ту же среду»[70]. Цифровой век изменил геометрию поля битвы. На самом деле изменения в войне за последние несколько десятилетий были настолько глубокими, что многие центральные принципы военной теории, сохраняющиеся в течение нескольких поколений или даже тысячелетий, более неприменимы – в некоторых случаях они действительно опасны. Возможно, лучшая иллюстрация этого момента – признание того, что поле битвы больше не связано физически или не описывается в узкой рамке традиционных кинетических эффектов. Скорость, связность и нелинейный характер среды, в которой должны работать бойцы, коренным образом меняет метод того, как нужно думать о целях и угрозах, с которыми мы сталкиваемся. Геометрия, которая использовалась на протяжении всей истории, может больше не применяться[71]. А «взаимозависимость кибердомена со всеми остальными доменами представляет значительные профили риска и предполагает необходимость продумать эту концепцию обеспечения миссии с другой точки зрения, чем нынешняя и историческая «трехмерная война»[72].