Мы уже отметили, что миф, в отличие от истории, в узком смысле слова, является формой традиции устного предания и фиксирует повторяющиеся значимые (выдающиеся) события, происходившие в неопределённом прошлом. То есть не просто в прошлом, не охваченном хронологией (знаковой фиксацией, записью последовательных события), но в таком, где о самой последовательности событий судить нельзя. Легенда – однажды записанный историком и идеологом миф – по существу является пред-историей, после которой и с которой начинается запись событий, как уникальных и не повторяющихся (рассматриваемых как различные). Достоверность легенды в том, что миф записан без искажений, без литературного сочинительства со стороны летописца, таким, каким он передаётся изустно. Содержание мифа не может и не должно «проверяться» писцом. Содержание мифа не претендует на историческую точность описания конкретного события, однако этого и не требуется, поскольку содержание мифа релевантно – относимо к историческому процессу (объекту исторического знания) в целом именно в силу стереотипности обстоятельств и действий героев мифа. Миф описывает то, что повторялось, воспроизводилось, доисторический «круг времени». Записанный миф – легенда – входит в корпус исторического знания как описание границы, начала исторического процесса.
II.0.2. Русский миф, его легенда и начало русской истории
О Древней Руси, а в особенности о её «начале», мы имеем менее всего собственно исторических сведений как, впрочем, о любом историческом «начале». Не случайно первым русским историком и идеологом в одном лице мы считаем Нестора-летописца, фигура которого сама по себе частично легендарна, поскольку невозможно точно установить, что в «Повести временных лет» принадлежит перу именно Нестора. Для нас Нестор – собирательная (то есть мифическая) фигура первого русского историка и первого идеолога русской государственности.
В летописи Нестора легендарная составляющая принимается на веру, поскольку проверить её содержание мы не можем. Но давайте зададим вопрос другого порядка: а что делает Нестор, излагая содержание мифа, создавая русскую легенду?
Ответ таков. Вообще-то Нестор описывает (исторический) процесс становления и развития русского государства. Он считает важным построить знание «о том, откуда есть пошла Русская земля», поэтому для него, живущего в ХI веке, оказываются важными события, происходившие на 200 лет ранее и до того. Ему нужна отправная точка исторического процесса. Ею Нестор создает легенду, помещая её в один ряд с другими, уже историческими, знаниями (записями), превращая её тем самым в элемент исторического знания о русской государственности.
Зачем это вдруг понадобилось Нестору? Мы можем сказать, что у молодого русского народа, созданного крещением Руси, возникла насущная необходимость знать «Кто мы, откуда и куда идём?». По всей видимости, Нестору было понятно, что без этого знания (то есть идеологии) строительство государства далее невозможно, как и понимание народом того, зачем ему это государство.
Легенды о возникновении Русского государства фиксируют принципы этого становящегося государства, его форму. Да, Нестор делает это, как говорится, задним числом, спустя 200 (и более) лет – тогда, когда стала ощущаться потребность в знании о своём прошлом. Мы не будем вдаваться во множественные научные споры, которые, конечно же, необходимы для реконструкции исторических событий. Желательно только, чтобы спорщики помнили, что они спорят именно об «исторических фактах», то есть о реконструкции событий, а не о самих событиях. То, что «было на самом деле», не может рассматриваться как реальная вещь (в этом качестве она не дана), а только как идея, объект, доступный исключительно через знание и работу с ним.
Процесс становления и развития русского государства есть. Необходимо самоопределится, то есть решить вопрос своего отношения к этому процессу. Будешь ли ты, Нестор, и ты, читатель Нестора, способствовать этому историческому процессу или же противодействовать, разрушать его? Третьего тут не дано. Мы исходим из того, что существование и развитие русского государства является фундаментальным процессом по отношению к существованию именно русской цивилизации и русского народа.
Государство для русских есть условие и способ существования в Истории в существенно большей степени, чем у иных наций и народов, многие из которых не имели государства вовсе, имеют сильно ослабленное «техническое» государство или же значительную часть своей истории подчинялись чужому государству. Мы будем, как и Нестор-летописец, рассматривать процесс развития русского государства как то, что отличает именно нас, русских, от иных культур и цивилизаций, определяет нашу преемственность (тем самым снимая вопрос об идентичности). Мы систематически будем обращаться к тому, при каких условиях и как именно воспроизводство и развитие русского государства оказалось возможным в различные моменты исторического времени.
Неважно, кем этнически был Рюрик – мифический герой. Нам нет нужды примыкать к норманнской или какой-либо другой теории происхождения государственности на Руси. Для целей настоящей работы это совершенно неважно. Прошли годы, века, тысяча лет – никаких норманнов нет, а Русское государство есть. Всюду в данном тексте прилагательное «русский» употребляется не в этническом, а в культурно-историческом, цивилизационном, политическом значении.
Отметим лишь, что «норманнская» теория неотъемлемо принадлежит западной идеологии, воюющей с русской. В ней сквозит привычный для Запада расистский подход, утверждающий культурно-генетическую ущербность славянства и вообще всего русского цивилизационного древа. Фактически интересно другое. Завоевания и покорения Руси норманнами точно не было, а вот завоевание ими же Англии точно было (и вообще британское общество представляет собой результат наслоения нескольких завоеваний). Давайте поставим англосаксонской цивилизации «зеркало» и зададим вопрос: возможно ли было строительство Британской империи без норманнского завоевания? Способны ли были «местные островитяне» сами построить мировую цивилизацию? Нам нет нужды отвечать на этот вопрос. Мы же не расисты. А вот англосаксам ответить было бы крайне желательно. Для их же идеологии.
Для нас важно не само вокняжение Рюрика и, повторимся, точно не его происхождение, а то, для чего оно было нужно и как происходило в рамках рождения русской государственности. «Земля наша велика и обильна, только порядку в ней нет. Так приходи княжить и владеть нами», – так изложил летописец причины и цели приглашения Рюрика (кем бы он ни был) народом Новгорода и Ладоги на княжение.
Первый принцип: летописец утверждает, что власть нужна для установления порядка. Не будет отношения «власть-подчинение» – не будет и порядка, а значит, мы проиграем и в военном смысле, и в конечном счёте в историческом. «Владеть нами» значит властвовать, то есть нормировать жизнь большой группы людей (отдавать приказы, что делать, чего не делать) и судить за нарушение нормировки.
Иными словами, русский миф (который совсем не нужно выдумывать – он есть) говорит о том, что русские с самого начала своей истории понимали сущность власти куда глубже, чем греки и римляне. И именно поэтому остались свободными от политики, демократии (наихудшего устройства власти, по мнению её главных античных теоретиков). От блужданий в дебрях политических теорий. А также на практике основали самое развитое и большое государство средиземноморского (европейского) цивилизационного корня, сделали его основой и стержнем своей национальной жизни, опорой культуры, мировоззрения и образа жизни.
Теоретическое понимание сущности власти как добровольности подчинения пришло «на ум» Западной Европе только по окончании Второй мировой войны благодаря теоретической интуиции нашего соотечественника А. Кожева. Это он научил французов читать и понимать Гегеля, а до того гегелевская философия отношения господина и раба, трактующая власть как насилие, была высшим достижением европейской мысли в отношении власти.
Летописец ХI века уже хорошо понимает, что выжить и выиграть в исторической конкуренции, воспроизводиться как историческая сущность большая группа людей может только при наличии достаточной для этого организованности. Русь ХI века уже борется за своё существование с Великой степью, чувствует дыхание Запада и знает о большой тысячелетней империи Рима и Византии.
Второй принцип, который фиксирует Нестор: древние русичи принимают власть некоего Рюрика над собой добровольно. Это их свободный выбор. Свободные люди учреждают над собой власть, чтобы быть сильнее, организованнее, дееспособнее и в конце концов для того, чтобы не быть покорёнными другими. Для того чтобы и дальше оставаться свободными, не превратиться в рабов. Русичи доверили Рюрику себя, а он принял за них ответственность. То есть доверился им. Доверие и ответственность суть неотъемлемые свойства власти-подчинения.
Эти два принципа суть то главное, что хотел нам сказать Нестор, как первый идеолог русской государственности. Ещё он нам указывает, что учреждение нашей государственности произошло на севере Центральной русской равнины, в Новгороде и Ладоге. Здесь место рождения Русского государства, и именно отсюда пошла наша земля. Нестор сам при этом киевлянин, от него мы узнаём, что Олег, наследник Рюрика, завоевав Киев у Аскольда и Дира, назвал Киев «матерью городов русских», но пришёл-то он из Новгорода, чтобы взять Киев. Метафорически, если Киев – это «мать» городов русских, то Новгород – их «отец», «взявший» Киев за себя.
II.0.3. Создание русского народа
Второе важнейшее событие в нашей древней истории учреждения власти и государственности, как формы её существования – это принятие восточного (византийского) христианства, что определило нашу культурную и цивилизационную преемственность со средиземноморской цивилизацией. Несть числа многочисленным спорам историков о том, как «на самом деле» это происходило. Можно с уверенностью сказать, что это не один момент, а множество разных моментов времени. Поэтому здесь также есть место мифу и легенде, которые переплетены с уже историческим описанием событий. Для решения нашей задачи это опять-таки несущественно.
Легенда гласит, что первым крестил Русь св. апостол Андрей. Обращение к этой легенде будет фигурировать в спорах начинающих русских богословов с искушёнными греческими. Эти споры предшествовали расколу русского православия. Русская сторона обосновывала самостоятельное значение русских источников православного вероучения, их приоритет по отношению к греческим источникам (аргументация оказалась сильной, но позиция в целом не устояла, патриарх Никон принял противоположную сторону). Другая легенда связывает крещение Руси с посмертным чудом, совершённым св. Стефаном, епископом Сурожским, явившемся русскому князю во сне. Это уже VIII век. К моменту княжения Святослава, отца св. равноапостольного князя Владимира, Киев был уже в значительной мере православным, в том числе усилиями св. княгини Ольги, матери Святослава и бабушки Владимира.
А далее: «Настал критический момент, когда языческие силы антихристианской реакции решили смести со своего пути грозный призрак принятия греческой веры и морального подчинения грекам»[2].
Однако победе язычества над греческой верой не суждено было сбыться. Владимир из язычника неожиданно для языческой партии Святослава обратился в христианство – к великой досаде и недоумению последней. Сам акт обращения – легенда, он повторяет множество бывших и до него обращений язычников в христианство. Но что это было именно обращение, а не политическое решение («выбор») относительно «религии народа», подтверждается дальнейшим радикальным изменением образа жизни и действий Владимира.
«Большим препятствием к реалистическому постижению обращения кн. Владимира является та житийная легенда, которая вставлена в состав летописного киевского свода под 988 г., на месте других более ценных для нас кратких сведений, истребленных официальной цензурой греческой церковной власти первого греческого киевского митрополита Феопемта, поставленного во главе русской церкви в 1057 г.,[3] уже при князе Ярославе Владимировиче.
Данный этой вставной повестью материал об обстоятельствах религиозного переворота у князя Владимира представляется совершенно неудовлетворительным, ни логически, ни психологически. Владимир – неистовый фанатик, вдруг становится каким-то апатичным, почти индифферентным искателем вер. И даже не сам лично торопится исследовать их, а посылает в разные страны своих послов наподобие коммерческих агентов или политических разведчиков. Это – ненатуральная сказка для детей»[4].
Собственно именно этим чудом обращения Владимир и инициировал крещение Руси (а вовсе не силой и даже не властью), подчинив своей вере всю свою деятельность и жизнь правителя и склонив к ней народ.
Нельзя заставить верить. Можно заставить имитировать веру, но по-настоящему верить заставить нельзя. Подлинная вера свободна и добровольна, как и подлинная власть. Решительно нельзя быть кем-то и ни во что не верить. Вера есть у человека всегда. В пределе человек есть то, во что он верит, вера замыкает и дополняет до целого, до основы личности то, что человек знает. Сущность человека идеальна по своей природе, она есть совокупность его веры, знаний и построенных с их помощью представлений. Она не находится, вопреки К. Марксу, в «совокупности общественных отношений», в которые человек включён. Наоборот, общественные отношения являются предметом для человеческого мышления, понимания, рефлексии, а саму возможность последних и определяют вера и знания.
Всю дальнейшую историческую судьбу Святого Владимира определяет чудо обращения к Христу, превращение князя из разгульного язычника в смиренного христианина, основными чертами характера которого стали благочестивое поведение и кротость в решении всех дел.
«Преображение самого князя Владимира.
За 25 лет своего христианского правления Владимир нашёл в себе энергию не только выполнить план внешней христианизации Руси, но, что всего удивительнее, он сделал попытку реально, деятельно, можно сказать материально выполнить своё исключительное служение, как главы христианского народа, чтобы воплотить осветившее его душу евангельское откровение в собирательную социальную жизнь народа. Формы этой жизни, в отличие от жизни личной, наиболее инертны и неподатливы на евангельские призывы к любви и к самоотречению, как формы жизни космической, натуральной, близкой к жизни мертвой природы. Но Владимиру дана была душа героическая, богатырская. Из всех возглавителей древней и старой Руси эпическая память народа исключительно выделила только двух вождей: св. Владимира, которого наименовала “ласковым князем и Красным Солнышком”, любившим бедный люд и любимым им, и – грозного царя Ивана, справедливого судью, беспощадно казнившего обидчиков народа. Св. Владимир поразил народное воображение не тем только, что он, как и его предшественники, ублажал пирами своих дружинников и заслуженных сотрудников, но и заботился по крайней мере о праздничных трапезах всего бедного населения государства. Мы знаем из истории только один классический порыв христианской апостольской церкви решить вопрос социальной и материальной правды путём общения имуществ. Опыт показал, что этот порыв посилен лишь на краткое мгновение эсхатологических ожиданий, что “в долготу дний” в истории, по немощи космической и человеческой природы, он естественно переходит в фазу компромиссных достижений церковного общества, христианизующегося изнутри, неизбежно погружённого в естественную, управляемую космическими и зоологическими законами социальную жизнь человечества, обобщаемую в формах государственности. Так вопрос обычно сводится на практике к идеалу, вечно недостижимому, – союзному согласованию церкви и государства, духа и плоти, неба и земли, совершенного и несовершенного, святого и если не грешного, то естественного с дефектами. Как широкая русская натура, св. Владимир не только в деле внешнего крещения всей страны, но и внутреннего радикального изменения и обновления его социальной жизни, воспылал желанием повторить опыт первоапостольской церкви – употребить всю силу государственной власти, все средства государственной казны на то, чтобы крещёные люди почувствовали, как говорит книга Деяний, что у них “одно сердце и одна душа”, что у них “всё общее”. До Владимира ещё ни одному главе христианского народа не приходила в голову такая мечта»[5].