А.Н. Анфертьев хотя и признавал, что «переселенческая сага», пусть в переработанном фантазией сказителей виде, отражает, очевидно, движение готов в Причерноморье» (Анфертьев 1994: 117. Комментарий 21), тем не менее отмечал её «явные непоследовательности» и фактически отвергал большую часть сообщаемых «Повестью о переселении готов» фактических данных: «Считать готов выходцами со Скандинавского полуострова, по всей видимости, нельзя» (Анфертьев 1994: 115. Комментарий 5); «что же касается локализации Ойума, то здесь мы имеем дело скорее не с реальным, а с эпическим пространством, которое связано с действительным лишь опосредованным образом» (Анфертьев 1994: 117. Комментарий 21); «вставка фольклорного сюжета, сопоставимого с рассказом о происхождении гуннов, а может быть, с представлениями о Меотийском болоте вообще. Дальнейший анализ этого сюжета (о приходе готов в землю Ойум. – М.Ж.) требует собирания фольклорных мотивов о труднодоступных местностях и обрушивающихся мостах, а не попыток географической локализации рассказанного» (Анфертьев 1994: 117. Комментарий 25) и т. д.
Ход рассуждений А.Н. Анфертьева принял В.В. Лавров, по мнению которого Иордан использовал «легендарно-сказочный мотив о людях, чьи голоса доносятся из глубины вод. Мотив этот очень часто повторяется в прозаических и стихотворных повествованиях, где речь идет о различных реках, морях и озерах… некорректно лишь на этом основании делать построения относительно географической локализации готских миграций в северопонтийском регионе» (Лавров 1999: 171; 2000: 331); «история готов была известна Кассиодору лишь с того момента, как они появились на нижнедунайских границах Римской империи в середине III в. н. э. Всё, что происходило до того, в его изложении представляет собой лишь отрывочные сведения из готских легенд» (Лавров 2000: 332).
Некоторые другие учёные отказывают в доверии Кассиодору/Иордану ровно по противоположной причине: будто бы все ссылки на фольклорные источники у них вымышлены и никаких материалов о ранней истории готов, кроме античной письменной традиции, в их трудах не представлено. Так, Д.С. Коньков, со ссылкой на А. Кристенсена, считает, что «сочинение Иордана/Кассиодора о готах основывается исключительно на античных источниках, более того, источниках, не аутентичных описываемым событиям» и не опиралось ни на какие оригинальные «готские сказания и саги для верификации греко-римской традиции» (Коньков 2012: 73). Причём данный автор идёт ещё дальше и в принципе ставит под сомнение возможность того, что готский эпос дошёл до нас в каких-либо формах: «Принимая точку зрения А. Кристенсена о полной искусственности реконструкции готской истории Кассиодором и Иорданом и исключительной латинской ее основе, следует предположить инверсию исторического сознания средневековой Европы: образ Эрманариха является одним из ключевых в ряде германских и скандинавских саг («Видсид», «Подстрекательство Гудрун», «Сага о Вельсунгах», «Сага о Хервер и Хейдреке»), зафиксирован в «Истории данов» Саксона Грамматика, везде в той или иной степени коррелируя со сведениями Иордана. Если «Гетика» Иордана не имела ничего общего с устной готской традицией, являясь артефактом римской и италийской политической конъюнктуры, то позднейшая средневековая историческая традиция германцев отталкивалась уже от нее в стремлении сформировать свою идентичность» (Коньков 2012: 73).
Х. Вольфрам, напротив, считает, что Кассиодор/Иордан довольно точно передают родовые предания правящего остготского рода Амалов (Вольфрам 2003: 30–31, 56, 60, 61–66, 69–70), и эта позиция, опирающаяся на текст Иордана с его многочисленными отсылками к устной готской традиции (Iord., Get. 25, 27, 28, 38, 57, 257), представляется гораздо более убедительной, чем умозрительные рассуждения некоторых современных авторов.
Ключевая проблема для «скептической позиции» состоит в том, что принципиально данные «Повести о переселении готов» о готской миграции с севера на юг, от Балтики к Черноморью, подтверждаются всей совокупностью данных (письменных и археологических), которыми располагает наука, и никак не могут быть отвергнуты, что, конечно, не исключает наслоения на достоверную фактическую основу тех или иных легендарных фольклорных мотивов.
По этой причине многие учёные, не отрицая наличия в «Повести о переселении готов» фольклорной основы, видели в ней отражение реальных исторических событий. Так, Х. Вольфрам считает, что она, пусть и в преломленном сквозь самосознание представителей рода Амалов VI в. виде, передаёт реальные события готской истории (Вольфрам 2003: 30–31, 61–66, 69–70). «Зерно исторической истины» видел в повествовании Иордана М.Б. Щукин (см. цитаты ниже). В.В. Седов считал, что сведения Иордана о готской миграции вполне поддаются сопоставлению с данными археологии (Седов 1994: 222–232; 1999б: 156–169; 2002: 142–150).
Ярко выразили позитивное отношение к историчности данных «Повести о переселении готов» Д.А. Мачинский и С.В. Воронятов, которые настаивают на её высокой достоверности: «Несомненно, мы имеем дело с первоклассным и недооценённым в отечественной и зарубежной науке историческим источником» (Мачинский, Воронятов 2011: 248); «несомненно, в готском предании есть некоторые образы и сюжеты, которые напоминают «общие места» в сказаниях разных народов о переселении. Но эти сюжеты в нашем случае столь конкретны и столь хорошо подтверждены археологией, что и к ним следует отнестись с достаточным доверием» (Мачинский, Воронятов 2011: 251. Примечание 6).
Доверие этих авторов к данным Иордана доходит до откровенной наивности: в чисто фольклорных формулах они готовы видеть свидетельства некоей реальности. «Несомненно, чисто «прозаическая» вставка в этот текст, являющийся сокращённым прозаическим пересказом песенного, это фрагмент: «Можно поверить свидетельству путников, что до сего дня там слышатся…», свидетельствующий о том, что и позднее, после ухода готов из «Скифии» некие конкретные «путники» проникали в места, описанные в «песни о переселении», и имели совершенно определённые сведения о местонахождении «болотистой» местности… Этот фрагмент восходит, вероятнее всего, только к Аблавию… и не имеет прямого отношения к песенно-эпической традиции. Такого же характера фрагмент: «До сего дня оно так и называется Gothiscandza» (курсив мой. – М.Ж.)» (Мачинский, Воронятов 2011: 249). На самом деле оборот «до сего дня» является характерным именно для фольклора, для «устной истории», выполняя роль «историзации» повествования. В этом качестве он используется, к примеру, и в русских летописных легендах (ПВЛ 2007: 9, 10, 20, 27, 29, 33, 35, 36, 38, 39, 50, 52, 64, 65, 66, 68, 69, 71, 83 – характерно, что во второй половине XI в. употребление данного оборота в Повести временных лет прекращается, что указывает на резкое падение в этот период роли «устной истории» в летописном повествовании).
О.В. Шаров пишет о «важности анализа эпических сказаний и выявления зерен исторической реальности» и называет переселенческое сказание готов «записанным на пергамен устным рассказом о прошлом, где была воссоздана живая, полнокровная действительность, которую Иордан для усиления достоверности рассказа перемежал сведениями из греческих, латинских источников и истории готов Аблавия» (Шаров 2013: 136, 140).
Думается, вопрос о соотношении между теми элементами «Повести о переселении готов», которые сохранили для нас память о реально происходивших событиях, и фольклорно-легендарными мотивами может быть решён только одним путём: тщательным и кропотливым рассмотрением каждого звена «Повести о переселении готов» и его сопоставлением со всеми остальными видами источников, какие только нам доступны. При этом сразу надо отметить следующее: в устной памяти реальное событие легко могло обрасти шаблонными фольклорными мотивами, что само по себе не свидетельствует о недостоверности самого события. «В легендах может заключаться зерно самой подлинной правды», – писал Б.Д. Греков (Греков 1953: 130), и вопрос о возможности (или невозможности) вычленения этого зерна и должен составлять основу любого исследования, посвящённого теме «эпос и историческая действительность»[2].
Что касается тех учёных, которые, не отрицая наличия в «Повести о переселении готов» фольклорных мотивов, пытались тем не менее выявить в ней реальную историческую основу, то их О.В. Шаров разделил условно на две большие группы: сторонников «западной» концепции (страна Ойум, в которую стремились готы, находилась к западу от Днепра) и сторонников концепции «восточной» (Ойум к востоку от Днепра) (Шаров 2013: 122–127).
В свою очередь, в рамках каждого из двух означенных «общих» подходов также возможна значительная вариация. Рассмотрим кратко основные оригинальные гипотезы относительно локализации «желанной земли» готов – Ойума.
1. «Западная» версия. В.В. Седов локализовал Ойум в окружённом болотами регионе Мазовии, Подлясья и Волыни, куда вельбаркцы-готы продвинулись в конце II в. и где вельбаркская культура функционировала на протяжении двух столетий, до последних десятилетий IV в. Река, которую пересекли готы на пути в Скифию, – это, согласно Седову, Висла, которая и отграничивала, по мнению греческих и римских авторов, в т. ч. и самого Иордана (Iord., Get. 31), Скифию/Сарматию от Германии. Готы продвигались на юго-запад из левобережных районов Нижнего Повисленья (Седов 1994: 227–228; 1999б: 157–160; 2002: 147).
Ф. Бирбрауэр предположил на основе археологических данных о распространении вельбаркской культуры, что страна Ойум – это Волынь, а река, через которую переправлялись готы и на которой во время переправы обрушился мост, – это Припять, болотистая местность же, в которой остались не сумевшие переправиться готы, – Пинские болота. При этом речь идёт об относительно небольшой группе разведчиков-первопроходцев (конец II в.), основной же массив готов проследовал через Волынь позже, в 220–230 – 260—270-х гг., что послужило началом становления черняховской культуры (Bierbrauer 1994: 105; Бiрбрауер 1995: 38–39).
М.Б. Щукин в одном месте своей книги «Готский путь» по поводу рассказа Иордана о приходе готов в страну Ойум писал, что «этот сюжет безусловно сказочный, хотя, быть может, и не лишенный зерна исторической истины» (Щукин 2005: 89). В другом же месте указанной книги учёный осторожно попытался выделить это «зерно», обратив внимание на то, что в ходе второй, дытыничской, волны продвижения на юг готов, носителей вельбаркской культуры, возобновляются захоронения на заброшенных зарубинецких могильниках в Велемичах и Отвержичах в болотистой местности Полесья к югу от Припяти, что «очень напоминает описанную Иорданом местность на пути движения готов Филимера» (Щукин 2005: 108). Таким образом, рекой, через которую согласно «Повести о переселении готов» переправились готы, в построениях историка оказывается Припять, и в целом позиция М.Б. Щукина напоминает взгляды Ф. Бирбрауэра, хотя он и не ссылает на него.
Первый этап миграции готов к Черному морю а – исходный регион вельбарской культуры; б – памятники вельбарской культуры, основание которых относится к последним десятилетиям II в.; в – ареал пшеворской культуры накануне миграции вельбарского населения к Черному морю; г – регионы балтских племен: 1 – культура западнобалтских курганов, 2 – шриховануой керамики, 3 – латвийский варрант культуры штрихованной керамики, 4 – днепро-двинская культура, 5 – верхнеокская культура, д – области позднезарубинской культуры, е – ареал котинов, ж – территория расселения сарматов, з – ареал культуры Поянешты-Выртешкой, и – северо-восточная граница Римской империи
В этой связи категоричное утверждение О.В. Шарова, согласно которому «М.Б. Щукин во всех своих прижизненных работах предлагал совсем другой (нежели Волынь. – М.Ж.) вариант локализации страны «Ойум», значительно восточнее» (Шаров 2013: 123–124), выглядит странным. О.В. Шаров ссылается на карту в рассматриваемой книге (Щукин 2005: 149. Рис. 52), где Ойум просто отождествлена со Скифией, но в тексте книги это тождество нигде никак не поясняется, а говорится то, что процитировано выше. В своих более ранних работах М.Б. Щукин ещё более чётко связывал Ойум с Волынью. В статье 1986 г. учёный писал, что «вельбаркцы двумя волнами проникают на Волынь («стрефа Е»), достигают на востоке Посеймья (Пересыпки), а на юге – Молдовы (Козья – Яссы). Это совпадает со свидетельствами о переселении готов и гепидов в страну Oium» (Щукин 1986: 187). В вышедшей в 1994 г. книге М.Б. Щукина читаем: «Через 5 поколений готы Филимера двинулись в страну Ойум, чему соответствует движение носителей вельбаркской культуры в Мазовию и на Волынь» (Щукин 1994: 249)[3].
В.И. Кулаков, не касаясь напрямую вопроса об Ойуме, обратил внимание на связь готских миграций с янтарной торговлей и месторождениями янтаря, одно из скоплений которых, ставшее основой для янтарного производства черняховской культуры, находится на Волыни (Кулаков 2018: 89–98).
Особняком в рамках «западной» локализации Ойума стоит гипотеза В.Н. Топорова, согласно которой «желанная земля» находилась в дельте Дуная (Топоров 1983: 254). Подтвердить её какими-либо историко-археологическими данными невозможно.
2. «Восточная» версия. Ф. Браун предположил, что рекой, через которую согласно «Повести о переселении» переправились готы, был Днепр примерно в районе будущего Киева и здесь же располагалась страна Oium, тождественная, по мнению учёного, «речной области» Arheim, в которой находился «днепровский город» (Danparstadir, т. е. Киев, по мнению учёного) «Песни о Хлёде» Хервёрсаги, рассказывающей о войне между готами и гуннами в конце IV в. (Браун 1899: 8, 245–246). Такое прямолинейное сопоставление топонимов из источников, относящихся к разным жанрам и разным эпохам (Иордан – VI в., а Хервёрсага – XIII в.) выглядит сомнительным. Ничем не обосновано и тождество Danparstadir саги с Киевом, которого в то время просто не существовало. Да и говорят сага и Иордан о разных событиях, происходивших в разное время (у Иордана речь идёт о приходе готов в Скифию, а в саге повествуется об их борьбе с гуннами примерно два века спустя).
Л. Шмидт связывал Ойум с южнорусскими степями по обеим сторонам Днепра (Schmidt 1934: 199), а Г.В. Вернадский локализовал его в районе будущего Киева, отождествляя реку, на которой во время переправы сломался мост, разделивший готов на две группы, с Днепром (Вернадский 1996: 132).
Г.В. Вернадский предположил наличие связи между наконечником копья, найденным в 1858 г. близ деревни Сушично к югу от Припяти (поскольку неподалёку находится г. Ковель, его называют также Ковельским копьём; рис. 2), с рунической надписью, интерпретируемой как «к цели ездок»/«к цели скачущий»/«стремящийся к цели»/«преследующий цель» (Мельникова 2001: 91), с готской миграцией: «Иордан описывает трудности готов, встреченные в пути при пересечении топей и болот, которые могут быть идентифицированы как находящиеся в бассейне Припяти. Наконечник копья с рунической надписью, найденный близ Ковеля, может рассматриваться как памятник этого движения готов» (Вернадский 1996: 132). К сожалению, учёный не задумался о том, что это его наблюдение ведёт к совсем другой локализации Ойума и «реки со сломанным мостом» и пониманию их соответственно как Волыни и Припяти.
Переводчик и комментатор Иордана Е.Ч. Скржинская выдвинула гипотезу о тождественности готского Ойума древней лесистой Гилее, упоминаемой ещё Геродотом, на левом берегу Нижнего Днепра и его лимана (Hist. IV. 9, 18, 19, 54, 76; Геродот 1972: 189, 192, 200–201, 206). Рекой, которую готы пересекли на своём пути в Причерноморье и Крым в таком случае оказывается Днепр, который и разделил их на две части: остроготов, занявших левобережье Днепра, и везеготов, оставшихся на его правобережье (Скржинская 2013а: 188–189. Комментарий 68).
К близким выводам пришёл и Х. Вольфрам, который локализует Ойум «на побережье Азовского моря» (Вольфрам 2003: 69). Рассказом об обрушении моста, по мнению учёного, «Кассиодор пытался предвосхитить разделение готов на западных и восточных»; «рекой, которая разделила готов, был, вероятно, Днепр. Однако история с обрушением моста определённо не имеет отношения к тому факту, что готы жили по обеим сторонам реки. Ведь Днепр никак не мешал сообщению и нигде не описывается как непреодолимая граница между двумя племенными областями» (Вольфрам 2003: 69–70).