Существенным стимулом количественного роста рыцарского сословия стал образовавшийся в то время, после постепенного угасания, а затем и окончательного ухода с исторической арены Франкской империи Каролингов, вакуум власти на местах. Крупные феодалы признавали лишь формальную власть верховного сюзерена – короля, присвоив себе всю полноту административных, налоговых и судебных функций. Они действовали по праву силы и практической возможности удержать за собой контроль и обеспечить его осуществление над определенными территориями. Однако и этим графам, маркграфам и герцогам было непросто уследить за всем, что творилось на номинально подвластной им значительной территории без твердой опоры на местах. Власть здесь можно было осуществлять, лишь опираясь на находящихся непосредственно в регионе преданных воинов, способных силой поддерживать установленный порядок.
Ярким проявлением регионализации власти в X–XI вв. стало массовое строительство в то время тысяч рыцарских замков, густой сетью покрывших всю территорию Западной Европы. Среди исследователей этот процесс получил яркое название «озамкование» (от итал. incastellamento), обозначавшее обзаведение собственным замком. Нередко эти укрепленные сооружения стояли через каждые 3–5 км, контролируя ограниченную территорию площадью в несколько квадратных километров, как раз достаточную по своему экономическому потенциалу для того, чтобы содержать небольшой охранявший замок вооруженный отряд. Во главе этой воинской дружины стоял владелец или комендант замка, которого по-французски называли шателеном – châtelain, словом, происходящим, в конечном итоге, от латинского castellum – укрепление, крепость.
Сам замок обычно был при этом весьма бесхитростным, можно даже сказать примитивным комплексом сооружений, не требовавшим существенных финансовых, трудовых и временных затрат. Исключением были немногочисленные укрепления, обустраивавшиеся на месте старых, еще античных крепостей, либо же резиденции крупных сеньоров, имевшие по нескольку оборонительных линий и внутренних дворов. Типичный же замок той эпохи представлял собой простую, грубо и без изысков, но прочно сколоченную обычно двухэтажную (реже этажей могло быть три и даже четыре) деревянную башню – так называемый донжон, возведенный на естественном либо насыпанном строителями земляном холме. Длина стены такой башни могла достигать 12 м, но нередко бывала меньшей. На верхнем этаже донжона жил сам хозяин замка с семьей, на нижнем размещались запасы продовольствия, инвентарь, конюшня и скот. В подвальном помещении, врытом в холм, могла находиться темница для пленников. Здесь же зачастую обустраивалась сокровищница замка, а также то, что позволяло укреплению выдерживать осаду, – колодезь, обеспечивавший обитателей замка водой. Вокруг башни выкапывали ров с валом с его внутренней стороны, на котором сооружали бревенчатый палисад. Через ров, обычно сухой, к въездным воротам перебрасывался съемный мост, который убирали при опасности нападения или осады.
Возвести деревянный замок при обилии строительного материала в покрывавших до 80 % территории Западной Европы лесах для хорошо организованной и должным образом мотивированной бригады строителей было делом нескольких недель, причем основное сооружение можно было поставить всего за несколько дней и даже чуть ли не за одну ночь. Строились такие укрепления без какого-либо разрешения от вышестоящих властей, более того, даже прямые запреты не способны были воспрепятствовать процессу озамкования. Так, капитулярий Карла Лысого от 864 г. гласил: «Мы хотим и настоятельно повелеваем, чтобы всякий, выстроивший в последнее время без нашего соизволения замки, укрепления и изгороди, совершенно уничтожил их к августовским календам, так как соседи и окрестные жители терпят от них много грабежей и стеснений». Однако все более слабевшая центральная власть была неспособна проконтролировать выполнение своих распоряжений, и они попросту игнорировались.
Процесс стихийного озамкования начался, как видим, уже в IX в., в значительной степени в связи с угрозой грабительских военных вторжений норманнов с севера и от побережья вдоль крупных рек, арабов с юга и венгров с востока. Строительство замков не прекратилось и тогда, когда внешняя военная угроза спала, ведь, наученные опытом предыдущих столетий, рыцари осознали, что замок является надежной опорой их власти в определенной местности. В нем можно было не только переждать неприятельский набег, отбивая штурмы и выдерживая осаду, но он позволял также держать в подчинении всю прилегающую округу, диктуя волю его хозяина окрестному населению. При слабости центральной власти, власти короля, и невысокой эффективности региональной власти крупных сеньоров, не способных одновременно уследить за всеми окраинами своих обширных владений, хозяин отдельно стоящего самовольно воздвигнутого замка имел все шансы прочно закрепиться на захваченном клочке земли. Власть такого шателена изначально не была юридически узаконенной, ее источником не было чье-либо пожалование, однако она обладала несомненным преимуществом – опорой на локально расположенную вооруженную силу, способную оперативно отреагировать на любые проявления неповиновения и обеспечить выполнение распоряжений. Вследствие этого власть сеньора замка была эффективной, действенной, а значит, и действительной, настоящей, признаваемой местным населением. Среди исследователей власть владельцев замков в границах подконтрольной им территории получила название «баналитетной (или банальной) сеньории» от германского слова «бан» – право издавать распоряжения и запреты. Такая сеньория получала властные полномочия, исходя из фактической возможности, а следовательно, и права реализовывать властные полномочия, осуществлять власть как таковую во всех сферах – административной, фискальной, судебной и военной.
Замки были наглядным подтверждением того, что власть в бывшей франкской империи Каролингов окончательно раздробилась. Конечно же, на локальную, ограниченную территориально военную силу владельца замка всегда находилась более мощная военная сила крупного сеньора – графа или герцога, на границе земель которого либо в их пределах был самовольно сооружен замок. Однако при этом обеим сторонам гораздо целесообразнее и выгоднее было договориться о разделении своих прерогатив и полномочий, чем затевать вооруженное противостояние, одинаково накладное и потенциально опасное по своим последствиям для каждой из них. К каким последствиям для сильного феодала мог привести конфликт со своевольным строителем замка? В результате на место этого шателена-самозванца ставили верного человека. Так, видимо, и происходило, если имелась подходящая кандидатура. Но если годного претендента не было, следовало сделать верным человеком того, кто и так уже контролировал эту часть владений, закрепив достигнутое соглашение присягой на верность – фуа (foi). Во Франции эта церемония получила название «оммаж» (hommage, от французского l’homme – «человек, муж»), поскольку принесший клятву становился верным человеком своего покровителя-сюзерена. Вот что собой представляли оммаж и фуа согласно одному из французских средневековых памятников феодального права: «Когда кто-либо – мужчина или женщина – вступает в вассальную зависимость от сеньора, он должен стать перед ним на колени, соединить руки и, вложив их в руки сеньора, сказать ему: „Господин, вот я становлюсь вашим ближним вассалом за такой-то феод… и вот я обещаю вам защищать и оберегать вас от людей, какие только будут жить и умрут“. А сеньор должен сказать ему в ответ на это: „Принимаю вас в вассальную зависимость с соблюдением верности Богу и мне, при условии ненарушения прав моих“. И должен облобызать его в уста в ознаменование верности»[4].
Принеся подобную клятву верности, рыцарь – владелец замка – неизбежно встраивался в систему сложных отношений со своим сюзереном, становясь его вассалом и беря на себя ряд обязанностей, в первую очередь военного характера. С другой стороны, благодаря этому происходило окончательное узаконение права шателена властвовать на подконтрольной замку территории, что основывалось не только на фактической способности осуществлять вооруженное насилие, но и на легитимизации такого рода властвования со стороны верховного сюзерена. Так удачливый воин становился «оземеленным» (casati) вассалом и одновременно полноправным членом рыцарского сословия, основателем знатного рода, потомки которого наследовали от основателя право на владение замком и землями при условии принесения за них вассальной присяги сюзерену. Так центральная и местная власть находили баланс общих интересов, при котором укрепление положения шателена в отдельной области страны вело не к расколу территории крупной сеньории, а к закреплению и упрочению позиций короля, графа или герцога в регионе. Из потенциального врага владелец замка превращался, таким образом, в реального и весьма действенного союзника, который в обмен на поддержку и узаконение своего положения обеспечивал соблюдение общегосударственных интересов.
Судьба шателенов могла быть и несколько иной, но результат в итоге был тот же. К примеру, кто-то из них мог быть обязан своим положением службе у крупного знатного сеньора, короля, герцога или графа и, таким образом, изначально быть не самовольным строителем собственного замка, а комендантом крепости, обустроенной по распоряжению кого-либо из законных представителей центральной власти. С ослаблением королевской власти и потерей контроля деятельности местных управленцев такие шателены становились полновластными владыками в своих областях, сохраняя лишь номинальную зависимость от сюзеренов. Свое должностное положение и возложенные на них функции коменданты замков очень скоро превращали в наследственные, а некогда королевские укрепления воспринимали как неотъемлемую родовую собственность. Таким образом, они приходили к тому же положению в рамках сословной иерархии, что и шателены – самовольные строители.
Каждый из таких владельцев замка имел в своем подчинении небольшой, но весьма эффективно действующий в масштабах региона отряд, состоящий из полутора десятка воинов, которые в итоге образовывали нижнее звено формировавшейся таким образом рыцарской иерархии. Это были так называемые однощитные рыцари, которые приносили присягу на верность шателену, а сами не имели зависевших от них вассалов. Они обычно проживали в замке и кормились со стола его владельца, составляя таким образом и мобильный вооруженный отряд, и постоянный гарнизон укрепления. Однако шателен мог также выделить кому-то из них небольшое поместье неподалеку, тем самым сделав его уже своим «оземеленным» вассалом.
Именно такими путем и подобными ему в течение X–XI вв. количество рыцарей выросло по сравнению с каролингской эпохой вдвое, что привело к существенному усилению демографического давления в рамках сословия, уже в течение XI в. окончательно исчерпавшего ресурсную базу для дальнейшего количественного роста и обогащения. В это время произошло постепенное замыкание рыцарского сословия в себе, что делало невозможным его массовое пополнение выходцами из других групп средневекового общества. Все, кто успел в него проникнуть ранее, – будь-то бывшие незнатные свободные простолюдины, министериалы (в том числе из полусвободных и несвободных категорий населения), – составили единую с представителями давней родовой аристократии группу воинов-milites, «сражающихся», доступ в которую все более ограничивался происхождением либо специальным пожалованием. Произошло это вследствие достижения предела роста, после чего появилась реальная возможность уменьшения и даже полной потери собственности, деградации социальных позиций и даже лишения статуса свободного человека. Для того что избежать этого, утверждается право майората (от major – «старший»), согласно которому все земельные владения отца доставались старшему из сыновей, остальные же должны были довольствоваться громким родовым именем и частью движимого имущества – оружием, доспехами, боевыми лошадьми, деньгами, драгоценностями, одеждой. О незавидной доле таких рыцарей свидетельствуют сохранившиеся в источниках того времени прозвища, дававшиеся им современниками, – Неимущий, Безземельный, Голяк, Бедняк.
Малоимущие представители рыцарства были той беспокойной средой, которая порождала нескончаемые частные войны – файды, истинная причина которых – желание захватить добычу – была надежно прикрыта кровной местью и выпяченным напоказ желанием восстановить попранную ранее справедливость. Характерный пример жестокости, сопровождавшей непрестанную борьбу рыцарей за власть, собственность и престиж, приводит в своем сочинении хронист Гвиберт Ножанский, описывая действия одного из местных сеньоров Томаса Марльского: «Его кровожадность была… беспрецедентна для нашего времени… Потому что он не стремился убедиться в истинной виновности своих жертв, чтобы потом казнить их ударом меча, как это было принято. Вместо этого он резал их как скот и подвергал чудовищным пыткам. Когда он вымогал у пленников, кто бы они ни были, выкуп, он приказывал подвешивать их за половые органы – иногда даже проделывал это собственноручно, – и если вес тела оказывался слишком велик, тело жертвы разрывалось и кишки вываливались наружу. Других подвешивали за большие пальцы рук, а к плечам прикрепляли камни. А он ходил под ними и, если не мог добиться от них того, что они на самом деле не могли ему дать, бил их дубинкой до тех пор, пока они не соглашались на его условия или не умирали. Никто не знает, сколько людей погибло в его темницах от голода, болезней и избиений…» Приведенное описание чудовищных жестокостей, видимо, существенно сгущает краски и призвано произвести впечатление на читателя, однако оно позволяет составить представление о том, что считалось нормой поведения рыцаря в ту эпоху и никого не могло удивить. Захват пленных и даже простое убийство «ударом меча, как это было принято», как видим, было обычным делом, и лишь неслыханные пытки вызывали ужас и возмущение.
Штурм деревянного рыцарского замка с использованием огня (фрагмент гобелена из Байё, XI в.)
Поскольку слабая королевская власть была бессильна противостоять все нараставшему валу анархии, функцию по наведению порядка и установлению мира взяла на себя церковь. Уже в конце X в. на провинциальных церковных соборах, прежде всего на юге Франции, возникло движение, направленное на установление так называемого Божьего мира, без которого, как утверждали его инициаторы, «никто не сможет увидеть Господа». Начинание клириков было обусловлено не столько христианскими заповедями, сколько вполне земными интересами, так как от рыцарского разбоя страдало прежде всего духовенство, не способное должным образом защитить свои владения без поддержки светской власти, в отличие от воинственных сеньоров. Согласно условиям Божьего мира от рыцарей требовалось не причинять никакого ущерба тем, кто не принадлежал к воюющим сторонам, – местному духовенству, крестьянам, торговцам, паломникам, женщинам. В случае несоблюдения Божьего мира клирики создавали так называемые «сообщества мира», призванные преследовать нарушителей и наказывать их, возмещая ущерб потерпевшим. Такие объединения имели собственные суд и казну, могли созывать особое «войско мира», которое и должно было вести справедливую войну против возмутителей спокойствия. Со временем эта местная инициатива распространилась, усовершенствовалась и нашла поддержку на более высоком церковном уровне. В 1041 г. на соборе в Тулузе было принято постановление об обязательном введении так называемого Божьего перемирия во время церковных праздников, Рождественского и Великого постов, по воскресеньям, а позднее и всю вторую половину недели – с вечера среды до утра понедельника. Появилась в это время также концепция мест «вечного» мира, где война не могла вестись никогда и ни при каких условиях. Такими местами объявлялись, прежде всего, монастыри и церкви.
Следующим шагом после ограничения времени и мест ведения военных действий в пределах западноевропейского христианского мира стало все более активное выталкивание избыточной рыцарской массы на окраины Европы. Как нельзя лучше для этого подходили не столь отдаленные регионы, где воины могли проявить себя, не только не нанося ущерба мирному христианскому населению, но и послужить во славу церкви, воюя против иноверцев. Такими местами в XI в. стали захваченные мусульманами Пиренейский полуостров и Южная Италия. В 1063 г. папа римский Александр II благословил европейских, прежде всего французских рыцарей на участие в походе в Испанию, обещал им отпущение грехов и отправил в качестве сопровождающего своего легата – полномочного представителя папской курии. Объявив войну против тех, «кто преследует христиан», понтифик заявил об отсутствии греха в пролитии крови неверных. Впоследствии папа римский отменил покаяние и дал отпущение грехов участникам битвы при Барбастро, в которой король Арагона Санчо Рамирес разгромил мусульман. В 1073 г. папа Григорий VII даровал французским рыцарям во главе с графом Эблем II де Руси (ок. 1050–1103) право на владение всеми отвоеванными у мусульман в Испании землями, при условии что они признают над собой верховный сюзеренитет папства.