Если не вопрос, то подсознательная установка такого рода прослеживается в царской дипломатии на протяжении всего XVIII столетия. Ну, а с французской стороны на этот вопрос постоянно слышался то явный, то подразумевавшийся отрицательный совет. Причина такой установки была очень простой: Франция уже давно выбрала себе «великого восточного партнера» и менять его решительно не собиралась. Точнее, партнеров было несколько: Швеция, Польша, Турция.
Согласно условиям военно-политических игр своего времени, кто-то из них на время выбывал из союзных отношений с Францией, кто-то, наоборот, дрейфовал обратно при порыве очередного политического урагана: всякое случалось. Однако, при всех оговорках, Европа для Франции ограничивалась на востоке тремя этими достаточно сильными государствами, с каждым из которых были давно налажены взаимовыгодные и прочные контакты.
Строй этих союзников одновременно и соединял Европу с Востоком, и охранял с его с той, традиционно небезопасной стороны. Французские государи издавна видели знаки, подававшиеся им из-за этого строя сначала из Москвы, а позже и из Петербурга русскими государями, но не испытывали никакого желания изменять ради них принятой однажды стратегической линии.
Еще при короле Генрихе IV один из его министров, славный Максимильен де Сюлли, коротко, но очень решительно заметил в одном официальном документе, что русские – это народ варварский, принадлежат они более Азии, чем Европе, поэтому в интересах всех цивилизованных наций следовало бы оттеснить русских подальше в Азию, лишив их во всяком случае владений в Восточной Европе – для общего блага, разумеется103. На эти владения Франция и не думала претендовать, предназначая их тем же Швеции, Польше и Турции. Вот, собственно, и вся геополитическая стратегия.
Повидимому, Петр Великий не знал об этом высказывании Сюлли, когда, под конец уже жизни, заметил в минуту печали, что дожил уже до своих Тюреннов, а вот Сюллиев у него пока нет104. Впрочем, если и знал бы, это мало что изменило бы. Одно дело – финасовый гений, другое – политическая недальновидность. Между тем, с этой недальновидностью и Петру I, и его преемникам на петербургском престоле довелось постоянно сталкиваться.
Франция и "великое посольство" Петра I
Вспомним, что неудача так называемого «великого посольства» 1697-1698 годов была косвенно связана с политикой Франции. Как мы помним, в ту пору Петр Алексеевич до Парижа не доехал, ограничившись впечатлениями от немецких, голландских и английских городов. Однакоже главной цели – сколачивания коалиции европейских держав против Турции не удалось достичь по трем основным причинам.
Прежде всего, едва ли не вся Западная Европа была занята тогда подготовкой к грандиозной «войне за испанское наследство», где Франции предстояло помериться силами самыми сильными армиями своего времени. Тут было не до Московии с Турцией – обширных, но безнадежно периферийных держав.
Кроме того, Франция выступала как верный и традиционный союзник Османской империи. И если Вильгельм III – он был, как мы помним, одновременно королем Англии и стадхаудером Соединенных Провинций (то есть Голландии) – мог бросить свои войска против Франции в борьбе за европейскую гегемонию, то ему и в голову не могло прийти поддержать русского царя против турецкого султана и тем навлечь на свою голову протесты французских дипломатов.
И, наконец, французская дипломатия поставила себе задачей провести на вакантный в то время польский престол своего кандидата – а именно, принца Конти, приходившегося ближайшим родственником королю Людовику XIV. Русская дипломатия, как мы знаем, сделала ставку на другого кандидата – саксонского курфюрста Августа Сильного, создав и здесь несомненные помехи для воплощения в жизнь планов, выработанных в кабинетах и залах Версаля.
Руководствуясь стратегическими соображениями этого рода, французское внешнеполитическое ведомство следило за продвижением московитов по Европе с холодным и даже неприязненным безразличием. Сюда добавлялось и психологическое отчуждение. Ведь разъезжать по европам инкогнито – в особенности же, в составе посольской свиты считалось у французов делом совсем не королевским. Людовик XIV, как известно, пределов своего королевства никогда не покидал.
В итоге, как с удивлением отмечают современные историки русско-французских отношений, «французские дипломаты были представителями единственной европейской державы в Голландии, которые не были уведомлены русской стороной о прибытии Великого посольства, не нанесли визит русским послам и не приняли их в свою очередь…»105.
Более того, в европейской дипломатической среде распространился слух, что французский король направил в Балтийское море небольшую эскадру своих кораблей, поставив перед их командованием задачу захватить московского государя и доставить его под конвоем в Версаль. Слух этот, по всей видимости, дошел до Петра I, показался ему вероятным и даже заставил несколько изменить свой маршрут в той его части, которая касалась морского плавания.
Анализируя обстоятельства возникновения этого слуха, современные исследователи подчеркивают, что никаких экспедиций такого рода французский флот не предпринимал. Вместе с тем, осенью 1697 года в воды Балтийского моря вошла небольшая эскадра голландских каперов под французским командованием, в задачу которого входила доставка в Данциг уже упомянутого французского принца, предъявившего претензию на польский трон. Нельзя вполне исключить, что оно получило какие-то тайные инструкции на случай встречи с московитами106.
По дороге домой Петр, как мы помним, изменил свои планы, и, поняв бесперспективность борьбы против турок-османов в данных исторических условиях, решил заключить с ними мир и взяться за Швецию.
Началась Северная война, последовали ее многочисленные баталии, от «нарвского конфуза» – до бомбардировки и взятия Ниеншанца. Как следствие, всего через несколько лет на острове в устьи Невы заложена была крепость Санкт-Питер-бурх. Вот каким образом основание нашего города связано было косвенной, однако же прочной связью с основной линией французской политики своего времени.
Французский визит Петра I
«Война за испанское наследство» началась в 1701 году, почти в одно время с Северной войной. До мирного договора с Англией, подписанного в Утрехте в 1713 году, внимание французской дипломатии, равно как и вооруженные силы Франции были отвлечены этим длинным, многосторонним и изнурительным для всех воевавших сторон конфликтом. Придя, как сейчас говорят, к консенсусу относительно испанских и прочих связанных с ними дел, воевавшие стороны смогли уделить большее внимание положению на Балтийском море. То, что там происходило, европейскую общественность не обрадовало.
В битве у мыса Гангут 27 июля 1714 года, царские войска нанесли шведам убедительное поражение. Битва была исключительно жестокой: в победной реляции было особо оговорено, что «от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами и картечами, но духом пороховым от пушек разорваны»…
К лету 1716 года, российские солдаты хозяйничали на всем южном побережьи Балтийского моря, от Кенигсберга до Копенгагена, очищая его от последних остатков шведского присутствия. Союзный «флот четырех флагов» (а именно, русского, английского, датского и голлландского) готовил высадку на территории Швеции. Во главе всего этого воинства возвышалась фигура Петра, выросшая в восприятии Европы до положительно исполинских масштабов.
Английская дипломатия опомнилась первой и вывела свои вооруженные силы из союза, грозившего опрокинуть всю только что переустроенную систему европейской безопасности. Как писал один из тогдашних британских экспертов, при английском дворе «ревность к могуществу Петра быстро возрастала, так как русское владычество на Балтике угрожало стать для британской торговли хуже, чем было шведское»107. Со схожими чувствами, от обязательств по отношению к русским поспешили освободиться и прочие союзники, прежде всего голландцы с датчанами.
Пора было снова отправляться в Европу и в изменившихся условиях искать новых союзников в игре, ставки которой из пренебрежимо малых постепенно сделались крупными. Весной 1717 года, Петр Великий выехал на запад знакомым маршрутом, через северные немецкие земли и Голландию. Ситуация «великого посольства» двадцатилетней давности повторялась. На этот раз, впрочем, главной целью посольства была Франция.
Надежды, которые Петр питал относительно предстоявших переговоров, отнюдь не составляли секрета для французской дипломатии. Прежде всего, Франция оставалась едва ли не последним союзником Швеции в Северной войне, входившей уже в заключительную свою фазу. Кроме того, Петр собирался напомнить о несомненной выгоде для обеих сторон стратегического франко-российского союза и, по возможности, ускорить его заключение.
Ситуация требовала экстраординарных ходов, но французская сторона готова была следовать только сложившимся стереотипам. В резком, порывистом облике русского государя современники рассмотрели лишь тысячу раз виданный ими облик «просвещенного варвара», «покровителя скифов», совмещавшего «чрезвычайную обширность познаний и что-то постоянно последовательное… с явным отпечатком старинной грубости его страны»108.
По первому предложению, известной степени согласия удалось достичь. Через несколько месяцев, текст оборонительного союза России, Франции и Пруссии, доработанный совместно русскими и французскими дипломатами, был подписан в Амстердаме. При этом, его подписание не предполагало расторжения других, заключенных ранее договоров, в силу чего Франция сохранила союзные отношения также с Англией и Голландией. Поскольку последние постепенно сдвигались к позициям, положительно враждебным по отношению к России, цена Амстердамского договора была невелика.
Что же касалось второго, то весь Версаль знал, что «царь имел сильное желание быть в союзе с Франциею. И ничего не могло быть выгоднее этого союза для нашей торговли, для нашего значения на севере, в Германии и во всей Европе». Точнее сказать, Петр, как обычно в своей внешней политике, следовал той линии, которая представлялась ему плодотворной при учете наиболее долгосрочных тенденций, определявших геополитическую ситуацию.
Но что было до этих тенденций Версалю, привыкшему к старой системе «восточных лимитрофов»109, возможности которой представлялись французам отнюдь не исчерпанными! Верные своим старым принципам, французы подтвердили их и на словах, и путем ряда вполне символичных действий. Одним из них было затягивание, а потом отклонение переговоров относительно женитьбы Короля Людовика XV на русской царевне Елизавете Петровне, будущей нашей императрице.
Мало того – с течением лет, французский король не нашел себе лучшей партии, чем Мария Лещинская, дочь экс-короля Польши Станислава. Между тем, Елизавета Петровна, отвергнутая прежде всего по причине «низкого происхождения» своей матушки, едва ли не всю жизнь продолжала мечтать о французском короле. И это было неудивительно – ведь Людовик XV слыл самым красивым и обаятельным мужчиной в Европе.
Наиболее дальновидные французы сразу отметили близорукость внешней политики своего правительства. «Царю наконец опротивели и наша невнимательность, и наше равнодушие,– с оттенком презрения писал в своих мемуарах герцог де Сен-Симон,– С тех пор мы много имели случаев раскаиваться в гибельном очаровании Англией и в безумном пренебрежении Россией»110.
Ну что же – на нет и суда нет. Осмотрев заводы и мануфактуры, арсенал и монетный двор, типографии и «аптекарский огород», приняв парад мушкетеров, во главе которых шел д’Артаньян111, ознакомившись с организацией торговли, промышленности, полиции и много чего другого112, русский царь отбыл восвояси. С ним отошла на долгое время в тень и более чем плодотворная идея союза России и Франции.
Русско-французские отношения в анненское и елизаветинское время
В царствование Анны Иоанновны, вооруженным силам Российской империи довелось принять самое активное участие в так называемой «войне за польское наследство». Ставленник Франции, Станислав Лещинский, был изгнан из пределов Польши. Его место занял саксонский курфюрст Август III, пользовавшийся всемерной поддержкой России.
Одним из ярких эпизодов этой войны стала осада балтийского порта Данцига (теперешнего Гданьска), предпринятая русскими войсками под руководством фельдмаршала Миниха весною и летом 1734 года. Низложенный уже Станислав I засел в крепости вместе со своими придворными и единомышленниками, французы пытались его выручить и выслали туда от берегов Дании свою военную эскадру. Впервые за всю историю обеих наших стран, их регулярным войскам, выступавшим под собственными флагами, довелось вступить в прямое военное столкновение.
Следуя тактике своего времени, командование русских войск расположило своих солдат в ретраншементах113, развернутых к морю в тех пунктах, где высадка с кораблей была особенно удобной, и выжгла предместья, исключив помощь десанту со стороны осажденной крепости. Позволив французским войскам высадиться на берегу и подпустив их на близкое расстояние, русские солдаты дали несколько беглых залпов и расстреляли французов, как куропаток; оставшиеся в живых поспешили покинуть негостеприимный берег со всею возможною скоростью. На следующий день французские корабли, гордо подняв, несмотря на тяжелое поражение и потери, свой обычный белый стяг, не украшенный более никакими эмблемами114, были уже далеко.
Исход этого скоротечного и жестокого боя мог бы позволить дальновидному стратегу предвидеть итог и более поздней, наполеоновской эскапады, до начала которой оставалось по историческим меркам ждать отнюдь не очень долго – менее ста лет. Впрочем, кто же в те времена, как, впрочем, и в наши умел учиться на ошибках и принимать во внимание исторические прецеденты!
В царствование Елизаветы Петровны, российская дипломатия приняла курс на сближение с Францией. Исторической предпосылкой последнего послужил факт самой активной помощи, полученной «дщерью Петровой» при совершении государственного переворота со стороны французского посланника в Петербурге, маркиза де Шетарди. Желая отблагодарить его на свой лад, участвовавшие в перевороте гренадеры, позднейшие «лейб-кампанцы», долго еще продолжавшие праздновать незабвенное дело, иногда в пьяном виде ломились в двери особняка Шетарди, желая облобызать физиономию товарища по заговору…
Нужно заметить, что в 1745 году французский король сделал наконец тот символический шаг, которого от него ожидали со времен Петра Великого. Дело в том, что Франция так и не признала императором ни его, ни кого-либо из его преемников на русском троне, что для огромной восточной державы было довольно обидным115. Лишь с воцарением Елизаветы Петровны, и то через четыре года, в предвидении возможного будущего сближения, Людовик XV решил признать очевидное.
Впрочем, это не помешало ему взять свое королевское слово назад при первой возможности. Когда на российском престоле воцарился Петр III, из Франции пришла весть, что титул императрицы был признан версальским двором лишь в порядке исключения, лично за Елизаветой Петровной. Аналогичное известие получила в свой черед и новая царица, Екатерина II.
Лишь в 1772 году, за два года до смерти Людовика XV, после изнурительных демаршей и консультаций, его дипломатия согласилась признать за Екатериной Алексеевной императорское достоинство – и то с оговорками. К примеру, в официальных документах, исходивших от версальского двора, титул императрицы писался не по-французски, а на латыни116.