То, что для этой мрачной главы так и не нашлось места в западном повествовании о Второй мировой войне, – настоящий позор. После смерти Сталина минуло уже шесть десятилетий, после распада Советского Союза прошло больше двадцати лет. Пора восстановить справедливость! Ибо точно так же, как Гитлер проводил «этнические чистки» на подконтрольных ему землях, Сталин занимался «политическими чистками» на своей территории. Но если преступления Гитлера широко известны и хорошо задокументированы – их обсуждают в СМИ, изучают в школьных и университетских программах по всему миру, – то преступления Сталина едва ли являются частью общественного сознания. По сути, Гитлер и Сталин были птицами одного тоталитарного полета, и нацистско-советский пакт вовсе не был какой-то аномалией: скорее в нем можно усмотреть симптом человеконенавистничества, общего для обоих диктаторов.
Хотя пакт прекратил действовать в 1941 году, его ждала любопытная «загробная жизнь». Нацисты сами нарушили его условия, в СССР его называли лишь стратегической уловкой, но его последствия продолжали сказываться еще долгое время после его «кончины». Прежде всего, карта Восточной и Центральной Европы, какой мы видим ее сегодня, во многом является его порождением: границы, поспешно проведенные Риббентропом и Молотовым, оказались на удивление устойчивыми. А двум поколениям литовцев, латышей и эстонцев пришлось мириться с жизнью в ненавистном СССР, где горькие воспоминания о советской аннексии и оккупации 1940–1941 годов послужили пищей для послевоенных движений Сопротивления. Символично, что именно с протестов в Прибалтике, состоявшихся в 1989 году, в 50-ю годовщину подписания пакта, начался процесс демонтажа СССР.
Итак, при всей краткости и недолговечности нацистско-советского пакта – он длился всего двадцать два месяца и состоял лишь из семи коротких статей, насчитывавших менее 280 слов, – договор этот имел огромное значение. Его никак нельзя отнести к второстепенным или диковинным событиям, и знать о нем важно не только для того, чтобы лучше понимать Вторую мировую войну, но и чтобы полнее представлять себе общую картину европейской истории XX века. Он по праву заслуживает того, чтобы его извлекли из тесноты сносок и отвели ему законное место в нашем коллективном историческом повествовании о Второй мировой войне. Могу лишь надеяться, что настоящая книга послужит небольшим вкладом в этот процесс.
Пролог
Встреча в преддверии мира
Возможно, в то прохладное сентябрьское утро 1939 года жителей Бреста застал врасплох вовсе не грохот танков. Ведь этот город, находившийся на востоке Польши, уже почти неделю был оккупирован германскими войсками, поэтому горожане наверняка помимо воли привыкли и к отрывистому лаю команд, и к лязгу военных машин. Скорее всего, их привели в оторопь другие голоса, вдруг присоединившиеся к этому шуму. Среди грубых гортанных звуков немецкой речи зазвучали плавные, певучие интонации куда более близкого и мгновенно опознаваемого языка – русского.
Для некоторых брестчан приход Красной армии ознаменовал освобождение. В городе имелись белорусские и еврейские общины, и они увидели в Советском Союзе защитника от нестерпимого для них национализма польского государства. Поэтому в восточных предместьях воцарилось праздничное настроение – солдат встречали, по славянской традиции, хлебом-солью, а оркестр исполнял тогдашний советский гимн – «Интернационал»1. Другие же насторожились. Польскому населению города выпало несколько неспокойных недель – поляков тревожило сложившееся военное положение, они боялись прихода немецких войск и применения ядовитого газа, а еще они опасались, что теперь им достанется от соседей-белорусов. Те, кто постарше, наверняка вспомнили печальную советско-польскую войну 1920–1921 годов или подумали, что вернулись прежние времена, когда Польша многие десятилетия находилась под властью России. Ведь с 1914 года успело народиться и повзрослеть всего одно поколение. Для поляков приход советских войск стал эхом старого недоброго времени и мрачным предзнаменованием новых бед.
Сами советские солдаты и не подумали снять возникшее напряжение. Вид у них был потрепанный и неопрятный, и, скорее всего, они получили распоряжение не взаимодействовать с местными. Впрочем, у некоторых не оставалось иного выхода, кроме как выпрашивать у крестьян еду или пытаться выменять у них своих изможденных лошадей на свежих2. А иногда к солдатам подходили отдельные смельчаки, одолеваемые любопытством. Среди них был пятнадцатилетний белорус Светозар Синкевич, которого поначалу очень обрадовал приход «наших» (как он тогда думал о русских). Однако его ожидало скорое разочарование. Вот что он вспоминал:
Лица у них были серые, небритые, шинели и короткие ватные куртки как будто с чужого плеча, голенища сапог из материала вроде брезента. Я подошел к одной из машин и попробовал поговорить с солдатами. Однако все находившиеся там молча глядели в сторону. Наконец один из них в форменной фуражке со звездой на рукаве заявил, что партия и правительство по просьбе местного населения прислали Красную армию, чтобы освободить нас от польских панов и капиталистов. Я был очень удивлен…3
Можно не сомневаться, что многие брестчане разделяли его недоумение. В любом случае за свою долгую историю город привык к насильственным вторжениям извне. За 900 лет со времени основания Бреста за обладание им неоднократно боролись поляки, монголы, русские, шведы и тевтонские рыцари. И еще свежа была память о недавних бурных событиях. В 1915 году русские покинули Брест, и он оставался в зоне немецкой оккупации вплоть до конца Первой мировой войны. После того как в 1917 году Российская империя рухнула, имя города впервые замелькало в заголовках газет по всему миру. Именно там, в Брест-Литовске, прошли переговоры между Германией и Советской Россией, и там же два государства подписали в марте 1918 года Брестский мир.
Однако в 1939 году события совершались с такой быстротой, какая двумя десятилетиями раньше показалась бы немыслимой. В отличие от монотонной, патовой неподвижности, характерной для Первой мировой, на время Польской кампании 1939 года пришлось нечто вроде революции в военной тактике. Хотя понятию «молниеносной войны» еще предстояло органически развиваться и оно еще не получило статус официальной военной доктрины, блицкриг с его быстроходными бронированными передовыми частями, внедряющимися в тыл противника и разрывающими линии обороны, возвестил начало новой эры в области тактического мышления. Поэтому Брест, хоть и находился на краю Восточной Польши, вскоре оказался в самом центре немецкого наступления – главным образом из-за внушительной крепости XIX века на его западной окраине, потому что Брестская крепость могла послужить оборонительным опорным пунктом для загнанных в угол польских войск4. Следует отметить, что немцы наступали с такой быстротой, что, когда германские войска впервые показались под Брестом 13 сентября, то есть менее чем через две недели после начала вторжения, кое-кто из горожан решил, что эти солдаты – парашютисты, заброшенные из-за польской границы5.
Пять дней спустя, когда в город прибыла Красная армия, там все еще царило смятение. Помимо тех горожан, что радостно бросились встречать советских солдат как освободителей, были и другие, кто горячо надеялся, что Красная армия явилась им на помощь, чтобы спасти от германского вторжения: очевидно, такие домыслы распространялись в среде польских военных6. Однако официальные заявления советских властей, выпущенные в переводе на польский местным командованием вермахта, что свидетельствует о слаженном сотрудничестве обоих режимов, вдребезги разбивали подобные надежды, категорически утверждая, что вторжение Красной армии – всего лишь результат якобы произошедшего военного и политического краха Польши, и единственная его цель – защитить живущие здесь украинский и белорусский народы7. Эти красноармейцы, набившиеся в открытые кузова грузовиков или державшиеся поближе к своим танкам, отнюдь не спешили нападать на солдат вермахта. Нет, они ехали через весь город на запад, чтобы поприветствовать своих немецких коллег.
Поздним утром 18 сентября завязались первые контакты. По всему городу началось братание немецких и советских солдат: грязно-зеленые шинели смешались с мышино-серыми, сталинский авангард коммунистической революции встретился лицом к лицу с гитлеровским вермахтом. Поначалу осторожно, помня о совсем еще недавней вражде, стороны принялись делиться друг с другом пайками и общаться всеми способами, какими только можно, – в основном пуская в ход язык жестов и добродушные ужимки. Проще всего было начать с обмена куревом: русские доставали папиросы – грубые самокрутки, а немцы угощали их своими фабричными сигаретами, которые потом очень высоко ценились среди красноармейцев. Солдаты залезали на танки и броневики, осматривали их, и обе стороны неизменно шутили: «Наши – лучше». Несмотря на все идеологические расхождения, все улыбались в тот день вполне искренне. Один очевидец вспоминал потом, как солдаты вермахта, стоявшие по одну сторону улицы, приветствовали советских солдат, проходивших по другой стороне, восклицанием: «Коммунистэн! Гут!»8
Устанавливались контакты и на более высоких уровнях. Около 10.30 утра молодой советский офицер прибыл на бронированном автомобиле в немецкий штаб, размещавшийся в Бресте. Согласно немецким записям того времени, последовавшие переговоры, предметом которых было в первую очередь проведение демаркационной линии между советскими и германскими войсками, были «дружественными»9. Местный германский военачальник, генерал Хайнц Гудериан, испытывал меньше энтузиазма. Последние несколько дней были для него тяжелыми: его адъютанта, подполковника Роберта Браубаха, застрелил польский снайпер («болезненная утрата»), а затем ему пришлось оказывать помощь епископу Гданьскому, Эдуарду О’Рурку, который оказался в военной зоне и ни за что не хотел попадаться красным. Поэтому Гудериан досадовал на то, что для вывода немецких войск из Бреста назначен столь близкий крайний срок – всего через два дня. У его подчиненных оказалось слишком мало времени для эвакуации раненых и починки поврежденной техники10. Тем не менее советского офицера накормили завтраком и договорились о том, что официальная передача города под советский контроль состоится во второй половине дня 22 сентября.
В утро назначенного дня подготовка к передаче прошла гладко. В соответствии с договоренностями в 8.00 утра город вместе с крепостью перешел под полный контроль советских войск. А через два часа собралась совместная комиссия, чтобы уладить оставшиеся непроясненными вопросы и разногласия. Вскоре после этого Гудериан встретился со своим коллегой – бригадным генералом Семеном Кривошеиным, командиром советской 29-й отдельной танковой бригады. Кривошеин, еврей и пламенный коммунист, был невысоким жилистым человеком с несуразно смотревшимися на его лице усиками щеточкой а-ля Гитлер. Как и Гудериан, он был первопроходцем в танковом деле. Больше того, они даже могли быть давно знакомы, так как оба учились в немецкой бронетанковой школе «Кама» в Казани в 1920-е годы, когда Германия и Советская Россия уже налаживали сотрудничество. Ведя беседу по-французски, Кривошеин с Гудерианом обсуждали проведение совместного военного парада, который должен был ознаменовать официальную передачу города русским. Хотя Кривошеину эта идея не очень-то нравилась – он говорил, что его люди устали после долгого марша на запад11, – он все же согласился выделить пару подразделений для участия в торжественном марше вермахта и Красной армии, намеченном на вторую половину дня.
В 4 часа пополудни два генерала встретились вновь на небольшом дощатом помосте, спешно возведенном перед главным входом в бывший германский штаб – здание районной администрации на улице Унии Любельской. Стоя под флагштоком, на котором развевалось германское военное знамя (Kriegsflagge) со свастикой, Гудериан широко улыбался. Он великолепно смотрелся в серой шинели с алой подкладкой и в черных кожаных сапогах выше колен. Кривошеин, стоявший рядом, красовался в похожем наряде – в кожаном пальто с поясом и кожаных сапогах, надежно защищавших от осенних холодов.
А вокруг них, позади группы немецких командиров, отведенную для парада улицу заполняла смешанная толпа солдат вермахта и красноармейцев: мышино-серые немецкие шинели соседствовали с черными кожаными куртками советских офицеров, а грязно-зеленая форма пехотинцев – с темными комбинезонами танкистов. А еще дальше вдоль улицы выстроилось гражданское население. Среди брестчан была двадцатилетняя Раиса Ширнюк. Позже она вспоминала о том, как распространялись слухи о предстоящем событии: «О параде никто официально не объявлял, но «каблучная почта» сработала безотказно: уже с утра все в городе знали, что по площади пойдут маршем войска»12. А по свидетельству одного немца, толпа ликовала: собрались в основном представители непольских общин Бреста – белорусы и евреи, и они приветствовали Красную армию цветами и радостными возгласами13.
Грянул военный оркестр, и парад начался. Возглавила марш немецкая пехота – их опрятная форма и печатный шаг вызвали восхищенные замечания у горожан в толпе. Раиса Ширнюк вспоминала: «Немцы шли начищенные, бравые, ладные. Офицер командовал: «Лянгзам, лянгзам, абер дойтлих!» («Не спешить, не спешить, четче!»)»14. За ними следовали моторизованные части: мотоциклы с колясками, грузовики с солдатами и гусеничные тракторы, тянувшие крупнокалиберные орудия. Громыхали по мощеной улице и танки. Когда мимо трибуны проезжала очередная группа, ей бодро отдавали честь Гудериан с Кривошеиным, а в промежутках между приветствиями они дружелюбно беседовали.
Наблюдая за парадом, горожане неизбежно принялись сравнивать немецких солдат с русскими. Например, несколько примитивные танки Т-26 заметно контрастировали с более современными машинами вермахта – один советский танк даже чуть не съехал по скользкой плитке в придорожную канаву недалеко от трибуны15. Станислав Мирецки запомнил и другие отличия: ремни на советских солдатах были «брезентовые, а не кожаные, как у немцев», и если немцы тянули свою артиллерию грузовиками, то Красная армия использовала для этой цели лошадей, причем «кони… были малорослы и неприглядны, упряжь лишь бы какая»16. Раиса Ширнюк сделала похожие наблюдения и отметила, что на фоне немцев «красноармейцы смотрелись… невыгодно. Грязные сапоги, запыленные шинели, щетина на лицах»17. Другого очевидца жалкое зрелище, какое представляла собой советская пехота, привело к леденящим выводам. Борис Акимов привык «к ладным польским военнослужащим», поэтому красноармейцы поразили его «бедностью и неопрятностью». Однако вид этих солдат – «грязные, с запахом, по шеям насекомые» – навел его на более глубокие мысли. «В голову полезли сомнения: какую ж нам жизнь несут?»18 Своего рода ответ был получен уже вскоре. «К крайнему в колонне солдату из толпы подскочила женщина, твердившая сквозь слезы: «Родненькие… соколики…», а тот пихнул: «Отойди, тетка!»"19
Пока, навевая размышления о будущем, проезжала военная техника, взгляды толпы вдруг отвлекло два десятка истребителей люфтваффе, которые на бреющем полете пронеслись над трибуной. Гудериан, показывая на них, пытался перекричать шум моторов: «Немецкие асы! Колоссаль!» Кривошеин, сохраняя невозмутимость при виде немецких виртуозов авиации, отвечал: «У нас есть лучше!»20
Минут через сорок пять, когда парад уже подходил к концу, Гудериан, Кривошеин и окружавшие их офицеры повернулись лицом к флагштоку. После того как военный оркестр исполнил национальный гимн Германии «Deutschland, Deutschland über alles» и собравшиеся военные торжественно отдали честь, кроваво-красное боевое знамя спустили, и на его месте взвился кумачовый советский флаг с серпом и молотом. Тогда оркестр заиграл «Интернационал» («нестройно», как вспоминал один из очевидцев21), и Гудериан с Кривошеиным в последний раз пожали друг другу руки. После чего немецкий генерал примкнул к рядам своих подчиненных, двигавшихся на запад. Немцы уходили за Буг – теперь река служила новой советско-германской границей. Кривошеин вспоминал: «Наконец, парад закончился»22.