К полудню я понимаю, что больше так не могу. Надо куда-то спрятаться от бесконечного потока вопросов, на которые я не знаю ответ и которых даже толком не понимаю. Захожу в ординаторскую и плотно прикрываю за собой дверь. Вздрагиваю, услышав внезапный шум, но тут, с чувством глубокого облегчения, вижу Руби, которая вылезает из-за шкафа с документами.
– Ну просто ни минуты покоя, да? – говорит она. – Пациенты, сестры, врачи, всем от тебя что-то надо.
Мгновение спустя в дверь влетает Суприя.
– Если еще кто-нибудь о чем-нибудь меня спросит, предполагая, что мне известен ответ, я закричу!
– Я тебя отлично понимаю, – отвечает Руби, – тут мы, похоже, в безопасности.
И у нее сигналит пейджер.
Суббота, 9 августа
Куча планов на первые выходные. Ворох нестиранной одежды, накопившейся за каникулы, маячит передо мной немым упреком. Где-то в его недрах и мои рубашки на следующую неделю, которые я последний раз надевал на практические занятия, еще будучи студентом. Однако, проведя первую половину дня в кровати, а вторую прослонявшись по дому в сонном тумане, я так и не добрался до стиральной машины. И вообще, стирай – не стирай, они все равно опять испачкаются; к тому же после стирки их надо будет гладить, а глажка в моем списке приоритетов далеко не на первом месте. У докторов имеются куда более важные задачи. Например, спасать людям жизнь. Хотя, честно говоря, я начинаю думать, что у глажки есть свои преимущества.
Руби тоже провела большую часть дня в постели и поклялась не вставать, пока у нее не появятся пролежни. Как можно было так устать всего за три дня работы в больнице? Уму непостижимо!
Есть один звук, которого боится каждый начинающий врач. И это не детский плач из отделения скорой помощи, не вопли разбушевавшегося пьянчуги и даже не рявканье консультанта на обходе. Это короткий, пронзительный, леденящий душу сигнал пейджера. Метко прозванный «бипером», он, кажется, только тем и занят, что пищит с утра до вечера и с вечера до утра – живой символ ужаса перед неизвестностью, знакомый каждому молодому врачу. Ты робко набираешь высветившийся номер, не представляя, чего еще от тебя захотят; какой вопрос зададут, предполагая, что ответ тебе известен. Похоже на жутковатую телевикторину, но без перспективы получить денежный приз.
Сегодня рано утром я безо всякого удовольствия осознал, что, хоть и живу от больницы на некотором удалении, мой пейджер продолжает ловить сигнал диспетчерской. В четыре часа меня разбудил пронзительный писк, после чего скрипучий компьютерный голос принялся повторять: «Остановка сердца, остановка сердца». Я бросился рыться в своей сумке, карманах куртки и брюк, пытаясь его отыскать, но безуспешно. Дальше помню только, как очнулся несколько часов спустя, скорчившись в позе эмбриона и прижимая пейджер к животу; он тем временем продолжал пищать, сообщая мне о пропущенном вызове. Позднее выяснилось, что пейджер Руби сработал тоже. А я уж подумал, что это только мой такой особенный.
Естественно, диспетчерская не будет разбираться, кто сейчас на дежурстве и отвечает за неотложные вызовы, а кто нет. Дежурил в те выходные Льюис, и мне стало интересно, как он справился. Сообразил ли, куда надо бежать, когда поступает сигнал? Бросился ли с геройской отвагой спасать пациента или прятался в бельевой, пока им занимались «настоящие врачи»? Я с облегчением выдохнул при мысли о том, что сегодняшний ночной вызов был адресован не мне. А потом сообразил: это лишь вопрос времени.
Воскресенье, 10 августа
Звонок от мамы. Как я питаюсь, правильно? А белье постирал? Все еще курю? Да, да и нет, ну что ты, – отвечал я, сидя на краю постели, доедая манговый соус прямо из банки и любуясь на кучу грязной одежды, сваленной на полу. Могу я определить, есть у нее цистит или нет? Я закурил и глубоко затянулся, слушая, как мама на другом конце провода в подробностях описывает симптомы.
Понедельник, 11 августа
Выходные прошли в постоянном страхе от мысли о том, что придется возвращаться на работу. Мое невежество скоро совершенно точно выплывет наружу. Мне не надо было становиться врачом. Произошла ужасная ошибка.
Отчаянно нуждаясь в никотине, мы с Руби сбегаем за корпус скорой помощи, прячемся позади мусорных урн и достаем сигареты. Казалось бы, врачам и медсестрам курить не полагается, но они, как известно, смолят почем зря. Наверное, все дело в работе, на которой они ежедневно сталкиваются со смертью, свыкаясь с ней. Однако сейчас я понимаю, что главная причина – возможность ненадолго вырваться из отделения, где дела валятся на голову одно за другим. Ну и пообщаться. Ты, может, и не доживешь до старости, зато на похоронах соберется куча народу.
И вот мы сидим за баками, попыхивая сигаретками, прерываемые разве что перезвоном пейджеров, и тут, неизвестно откуда, у нас за спиной раздается голос:
– Какое печальное зрелище – такие молодые, и уже сами себя убивают!
Оглянувшись, мы видим даму лет пятидесяти, похожую на школьную учительницу, с волосами, собранными в пучок. В своем белом халате она выглядит зловеще; раньше такие носили все врачи, но потом выяснилось, что на них инфекция может переноситься из отделения в отделение, и халаты вышли из обихода. Сейчас в них можно увидеть разве что упертых стариков, докторов из телесериалов ну и иногда какого-нибудь санитара. Ни один нормальный, уважающий себя врач такой не наденет.
– Будем надеяться, вы успеете бросить до того, как нейрохимические трансмиттеры вашей мозговой коры понесут невосполнимый ущерб, – продолжает дама в халате.
Мы с Руби переглядываемся.
– Хм… да, будем надеяться, – отвечает Руби, приподняв брови.
– Отвратительная привычка слабых людей. Придется за вами приглядывать, – говорит женщина, после чего исчезает так же быстро и бесшумно, как появилась.
– Кто такая эта корова? – спрашивает Руби.
– Не знаю, – отвечаю я. – Но волноваться ей не о чем. Если ничего не изменится, эта работа, – киваю головой в сторону больницы у себя за спиной, – убьет нас гораздо раньше, чем сигареты.
Вторник, 12 августа
Наконец-то закончили работу, с задержкой на несколько часов. Понятия не имею, что там со всеми этими пациентами в отделении. Не знаю даже, как выписать парацетамол, и это очень некстати. Вечером собирался почитать учебник по хирургии, но слишком устал. Руби заснула в ванне. Флора, еще одна наша соседка, начавшая работать в другой больнице, поблизости от нашей с Руби, тоже вымоталась до предела.
Сейчас же ложусь спать, потому что завтра дежурство – перспектива, от которой кровь стынет в жилах. Пейджер, никакой надежды вздремнуть, и максимум больных, какой только удастся на меня взвалить. Просто прелесть.
Среда, 13 августа
– Придите осмотреть мистера Кларка. Он меня серьезно тревожит. Ему стало хуже.
Молчание. Я моргаю. Сестра на другом конце провода не собирается облегчать мне задачу.
– Хм… ну… Что я должен делать? – наконец выдавливаю из себя я.
– Не знаю. Это же вы доктор. Но делать что-то надо, и быстро.
Время за полночь, я на ногах с восьми часов утра. Именно такого звонка я больше всего и боялся. Меня охватывает острое желание разрыдаться, но с учетом того, что это мое первое полноценное дежурство, я решаю придержать слезы до другого раза. Спешу в отделение. Свет горит только на центральном посту; там сидит несколько медсестер, заполняя бумаги.
– Все в порядке, доктор пришел, – говорит одна из них.
Обрадованный, я оглядываюсь, и только тут понимаю, что они имеют в виду меня. О господи.
У мистера Кларка терминальный рак, и, по словам сестры, он сам уже хочет скорее умереть. Ему под девяносто, ввалившиеся глаза на изможденном лице. Он страдает от мучительной боли, с трудом дышит и, помимо всего прочего, сестры предполагают у него сердечный приступ.
– Здравствуйте, мистер Кларк, я врач, что случилось? – спрашиваю я, не представляя, что еще сказать. Хотелось бы, чтобы он чудесным образом исцелился от одного моего появления, но вместо этого его дыхание становится еще более тяжелым.
Он поднимает на меня взгляд и хрипло шепчет:
– Помогите мне, доктор. Пожалуйста!
В голове пустота. Я понятия не имею, чем ему помочь. Ради таких вот мистеров Кларков я и стал врачом. Я наивно полагал, что, закончив медицинский факультет, научусь помогать людям, облегчать их страдания. Но сейчас, глядя на него, думаю только о том, зачем ему понадобилось умирать именно в мое дежурство. Разве нельзя было подождать?
На медицинском факультете нам объясняли, как работает организм, и что в нем может сломаться, а потом, в теории, как эти поломки устранить. Никто не говорил, что очень неплохо бы разбираться в тонкостях редких заболеваний, встречающихся у небольшого числа пациентов, но на практике эти знания мало чем помогут. В действительности там потребуются совершенно банальные навыки: как поставить катетер, направить пациента на ЭКГ, выписать лекарство или заполнить бланк анализа крови, то есть именно то, чему не учат в университете. Смешно, конечно, но мне казалось, что эти пробелы в знаниях нам помогут заполнить перед тем, как мы приступим к работе, но никто даже не сказал, в чем заключатся мои обязанности, где мне следует находиться или, самое главное, как выключать пейджер. У меня до сих пор не состоялось полноценного разговора с консультантом. По идее, прежде чем начать лечить больных, ожидаешь некоего введения в практическую сторону: небольшого надзора при выполнении процедур, которые до того никогда не делал, возможно, даже краткого курса по распространенным ошибкам, способным привести к смерти пациента. Но нет, это было бы слишком просто. Мне даже не показали, как пользоваться больничным компьютером, так что я все еще не могу назначать анализ крови. Я стою в палате мистера Кларка, понимая, что он и его проблемы мало меня волнуют. Больше всего я переживаю о том, чтобы не совершить ошибки, не навлечь на себя неприятности. Нет, так не должно быть.
Что же мне делать? Я открываю его карту, и взгляд натыкается на последнюю запись: «В случае ухудшения вызывать команду паллиативной помощи по пейджеру 0440». Набираю номер и с сияющей улыбкой передаю мистера Кларка другому врачу, ответившему по телефону. Дело сделано, великолепно. Кризис предотвращен.
Несколько часов спустя, когда мне удается, наконец, добраться до койки в дежурке, пейджер снова сигналит. Я хватаюсь за телефон: медсестра сообщает, что мистер Кларк умер и команда паллиативной помощи только что покинула отделение.
– Вам надо засвидетельствовать факт смерти, – говорит голос в трубке.
– А, ну да, конечно. А как это делается? – спрашиваю я, пытаясь припомнить инструктаж, который мы всего пару дней назад проходили у патологоанатома.
– Я не знаю, – следует ответ, – это же вы доктор.
Четверг, 14 августа
Я пережил опыт, страшнее которого не бывает на свете: продежурил целую ночь. Самостоятельно. Ну ладно, не совсем. Примерно в полночь, как раз перед тем, как меня вызвали к мистеру Кларку, Кошелка Сью, врач, дежурившая вместе со мной, ушла поспать.
– Сигналь на пейджер, если что случится, – буркнула она, удаляясь в дежурку, – но не вздумай меня будить из-за какой-нибудь ерунды, понял?
Но у меня нет стопроцентной уверенности в том, что я правильно расцениваю понятие «ерунда». Сердечный приступ – это ерунда? А горловое кровотечение, при котором кровь изо рта хлещет как из ведра – уже не ерунда, так ведь? Нет, это неотложный случай, для которого моей компетенции определенно недостаточно. Хотя в последнее время я все чаще гадаю, для чего вообще ее хватило бы. К счастью, если не считать мистера Кларка, прошлая ночь прошла в целом спокойно. С назначением лекарств я справился довольно легко, на самом деле просто переписывая предыдущие рецепты. Так что вызывать Кошелку Сью надобности не возникло. Ни разу. Этим утром, несмотря на то, что она, по моим подсчетам, проспала не меньше шести часов, вид у нее был такой, словно она всю ночь карабкалась по склонам Килиманджаро. Я же явился в отделение после двухчасового рваного сна – да-да, именно двух! – точно к началу утреннего обхода, пребывая в превосходном настроении. Остальные его участники, однако, на меня едва взглянули.
– Начнем, – пробормотал мистер Баттеруорт куда-то в пространство и двинулся вперед, сопровождаемый подобострастным Дэниелом в наглаженной рубашке с галстуком.
Я схватился за тележку с картами и уже подкатывал ее к первой кровати, когда Кошелка Сью пронзила меня взглядом.
– Где кофе? – сказала она.
– Где что? – переспросил я.
– Кофе. Ты приносишь всем кофе перед обходом, – рявкнула она.
– О, и слоеную булочку, если кто пойдет, – встрепенулся мистер Баттеруорт, демонстрируя при этих словах больше оживления, чем за всю прошедшую неделю.
– Хм, не знал, – ответил я.
Дэниел закатил глаза.
– Ты хоть что-нибудь можешь сделать по-человечески? – фыркнула себе под нос Кошелка Сью, разворачиваясь и направляясь в буфет.
Ну, покупать кофе и булочки я могу совершенно точно. В этом я специалист. Хорошо бы весь следующий год мне удавалось отделываться доставкой еды и напитков. Вроде того парня, который приносит футболистам в перерыв апельсины, только имея при этом высшее образование.
Пятница, 15 августа
Выходные внезапно приобрели для меня совершенно новый смысл. Работа, в отличие от учебы, означает, что все дела, которые не успеваешь сделать за неделю, приходится откладывать на субботу и воскресенье. Все бы ничего, но ведь так поступают и остальные. Теперь я понимал, откуда берутся муторные бесконечные пробки на Северном кольце при подъезде к ИКЕА: дело вовсе не во внезапном порыве, побуждающем людей толпами ломиться за диванными подушками и стеллажами из необработанной древесины, просто выходные для работающего человека – единственная возможность все успеть.
Я вообще узнал много такого, о чем в студенчестве понятия не имел. Например, что химчистка стоит дорого и всегда закрыта, когда пытаешься в нее попасть. В настоящий момент там находились в заложниках четыре пары моих брюк, вызволить которые у меня никак не получалось. Дважды за эту неделю я пытался их заполучить и дважды из-за задержек на работе не успевал к закрытию.
У Руби оказались те же проблемы. Она сообщила, что если не предпримет решительных действий на организационном фронте, то в понедельник ей придется идти на работу в вещах, добытых из корзины с благотворительными пожертвованиями для бездомных, стоящей на нашей улице.
Понедельник, 18 августа
Я подумал, что мы крайне редко видим Дэниела, ординатора. Хотя он всего на пару лет старше, ему как-то удается избегать работы в отделении: вместо этого он постоянно сбегает получать «практический опыт» в операционной. Я ничего не имею против, но сам скорее сжевал бы собственные ботинки, чем проводил время, засунув руки по локоть в чей-то живот. Помимо четырех постоянных хирургов-консультантов у нас есть еще двое с частичной занятостью – мистер Ричи и мистер Рашмор. Эта парочка явственно смахивает на вампиров: оба настораживающе бледные и костлявые. Мистер Рашмор на 4–5 сантиметров повыше мистера Ричи, но за исключением разницы в росте внешне они практически не различимы. Собственно, я ни разу не видел их вместе, из чего делаю заключение, что это один человек, создавший свою одушевленную копию, чтобы получать двойную зарплату. Судите сами: каждый из них входит в кабинет только после того, как его покинет другой; они никогда не присутствуют одновременно на собраниях; и оба имеют неприятную привычку во время разговора смотреть мимо собеседника, словно пребывают на другой планете.
Они сосудистые хирурги – вены, артерии и все в этом роде, выражаясь человеческим языком, – поэтому либо удаляют варикозные вены у себя в частных клиниках, либо пытаются остановить потоки крови, хлещущие из какого-нибудь бедняги, у которого лопнуло что-то внутри.