Приблизительно в это же время, или чуть раньше, он как инвалид получил отдельную очень хорошую государственную односпальную квартиру (спальня, гостиная, кухня, туалет с ванной и душем, балкон) в отличном доме и денежное пособие, достаточное для скромного бытия. Бесконечное спасибо Канаде!
Далее, несколько лет продолжалась его история с наркотиками: он продавал за бесценок все вещи из своей квартиры, которые мы ему покупали, от любых мелочей до стереосистем и своей кровати. Когда продавать уже было нечего он покупал в кредит один за другим дорогие телефонные аппараты и тут же продавал их в несколько раз дешевле, чтобы купить дозу «дури». Этим он сделал такой свой долг телефонной компании, что выплатить его ни он, ни мы не могли, и поэтому нам пришлось аннулировать этот долг с помощью справки от врача о Колиной психической болезни.
Пару лет назад врачи подобрали ему такие лекарства, которые сделали его гораздо более спокойным: он прекратил попытки самоубийства, перестал делать безумные поступки, отошёл от наркотиков. Но он продолжает так же сильно страдать от депрессии, от своей маниакальной идеи, от постоянно слышимых ругающих его и угрожающих ему голосов. Осталась также и материальная нагрузка, которую он нам создаёт, ведь всё или почти всё получаемое им денежное пособие он тратит на курение, которое здесь очень дорого и всё более дорожает. Поэтому мы почти полностью обеспечиваем Колины питание и всё остальное.
Наш старший сын – Лёня – полностью здоров, но работает с перебоями, зарабатывает мало, тратит эти заработки в основном на свои мелкие нужды, неженат и живёт с нами. Почему так? – Он закончил годичный курс в колледже по какой-то компьютерной программе, но работу по этой специальности найти не смог, никакой другой специальности нет, денег на любой другой курс в колледже нет, поэтому он и работает на любой самой примитивной работе за минимальную или почти минимальную оплату, на которую невозможно не только построить свою семью, но даже снять себе квартиру и жить отдельно.
Так мы и живём вчетвером на ту половину наших маленьких пенсионных денег, которая остаётся у нас после платы за снимаемую нами квартиру.
Таким оказалось наше эмигрантское бытие, и в таких условиях я писал свою книгу. Интересно, смог ли бы ещё кто-нибудь написать в таких условиях хоть что-то, хоть какой-нибудь простенький детективный роман, смог ли бы вообще сохранить свой разум?
И здесь я хочу высказать особую благодарность моей жене Галине – её материальная и всяческая бытовая поддержка нашей семьи, гораздо большая, чем моя, позволили нам существовать и позволили мне всё же написать эту книгу, иначе я её не осилил бы. За эту её заботу о нас я её всегда и бесконечно благодарю!
Теперь расскажу о моей жизни от её начала и до того, как я её поломал.
Я родился 17 ноября 1938 года в городе Ростове-на-Дону. Младенцем был крещён в русской православной церкви.
Мой дед по отцовской линии – Гродецкий Арсений Максимович – поляк, приехал в Россию из Польши где-то в начале 20 века, женился на русской женщине – Анне Дмитриевне Дюковой, которая стала моей любимой бабушкой «Нюсей», как называл её по-польски мой дед, а за ним и я, и все наши родные и друзья. У них было три сына – Леонид (1914), Виталий и Павел. И все они уже были записаны в своих паспортах не как поляки, но как русские. Старший сын стал моим отцом.
Мои дед и бабушка по материнской линии – Георгий (отчества не знаю) и Феодосия Лукьяновна (девичей фамилии не знаю) Бычковы – оба русские. У них было два сына – Ипатий и Иван, и три дочери – Феодосия, Евгения (1918) и Лидия. Средняя дочь стала моей матерью.
Мои будущие родители познакомились и поженились (4 февраля 1938 года), когда были студентами Ростовского медицинского института. Отец закончил его в 1940 году, а мать в 1941. С началом войны они, естественно, сразу же стали военными врачами. Отец погиб в самом начале войны – 28 августа 1941 года – где-то под Старой Руссой во время отступления и самой большой гибели наших войск. А мать прошла всю войну и закончила её в Германии.
После войны мать вышла замуж опять. Её муж – Соколовский Иван Михайлович – по своей гражданской специальности был инженером – коксовиком, и они проживали по месту работы отчима – на Донбассе, в шахтерском городе Кадиевка Ворошиловградской (Луганской) области. В 1946 году мать вызвала меня к себе из Ростова, где я жил в семье родителей моего отца. Когда меня привезли к матери, у неё был уже новорожденный ребёнок от нового мужа – Сергей. В Кадиевке я пошёл в первый класс школы. В 1949 году мы переехали в Ленинград, так как отчима перевели в этот город, где он начал работать начальником цеха коксо-газового завода. Здесь я пошёл в четвёртый класс школы. В 1950 году мать родила ещё одного сына – Михаила. Живя в Кадиевке и потом в Ленинграде, я каждый год, на все летние школьные каникулы ездил к бабушке Нюсе в Ростов.
Учился я в школе, признаюсь, всегда с ленцой, особенно это касалось моих домашних работ, – за их неисполнение двоечки довольно часто появлялись в моём дневнике. Но все предметы, особенно геометрия, давались мне легко, мне их почти не нужно было учить дома по учебнику, я всё усваивал в классе во время урока. А за месяц до экзаменов я серьёзно брался за учебники и сдавал экзамены на «хорошо» и «отлично». Так продолжалось до седьмого класса. Но в восьмом классе я вдруг совершенно случайно начал учиться ещё и в музыкальной школе по классу тромбона. Я довольно быстро начал показывать какие-то успехи в игре на этом инструменте, и это меня увлекло невероятно. Я занимался на нём всё свободное от обычной школы время, по несколько часов каждый день, и все школьные предметы отошли у меня на какое-то десятое место. Однако перед экзаменами я опять засел за учебники и закончил восьмой класс почти также хорошо, как и седьмой. В девятом же классе школьный материал стал гораздо более сложным, и занимаясь по своему обычному принципу я сдал экзамены большей частью лишь на три балла. А десятый класс я провалил, – я не смог написать предэкзаменационную контрольную работу по алгебре, и поэтому не был допущен к экзаменам. Дирекция школы предложила мне остаться на второй год в десятом классе. Но я постеснялся стать второгодником и остался поэтому без оконченного среднего образования, о чём, конечно, очень жалею.
После этого у меня наступил период быстрой смены важных событий.
Сразу после школы (летом 1956 года) я попытался поступить в Ленинградское музыкальное училище имени Римского – Корсакова, но потерпел неудачу. Из 15 претендентов выдержали конкурс только двое: один тромбонист – это был я; и ещё один тубист; но я провалил диктант по русскому языку.
После этого я проработал несколько месяцев учеником сверловщика на заводе «Электросила». За это время я выяснил, что моё тело аллергически реагирует фурункулёзом на заводской воздух, в котором присутствуют и дым горящего масла, и испарения той белой жидкости (эмульсии), внешне похожей на молоко, которая льётся на обрабатываемую деталь. И в это же время я начал играть в любительских духовом и эстрадном оркестрах при Доме культуры этого завода.
Следующим летом (1957 год) я практически без экзаменов, после одного лишь прослушивания у преподавателя – тромбониста был принят в музыкальное училище имени Гнесиных в Москве. Проучившись там один год я это училище бросил, так как не имея законченного десятилетнего образования я должен был там посещать классы общеобразовательных предметов, из-за чего у меня почти не оставалось времени на основные музыкальные занятия. Находясь в Москве, я несколько месяцев, до ухода из училища и отъезда в Ленинград, поработал в оркестре ресторана гостиницы «Москва» – моём первом профессиональном оркестре.
Вернувшись в Ленинград, я совершенно случайно попал в такой настоящий джаз – оркестр, о котором я просто не мог и мечтать. Но только я начал играть в этом оркестре как меня призвали в армию на два года (осенью 1958 года).
Этот призыв в армию, как я чувствовал тогда, может поломать всю мою жизнь: во-первых, я мог потерять свою девушку, с которой дружил уже четыре года и о которой мечтал как о жене; и во-вторых, я мог потерять этот чудо – оркестр, от игры в котором я уже вкусил неописуемое чувство возбуждения и восторга. Поэтому попав в воинскую часть, я находился там в каком-то совершенно раздавленном состоянии шока, невыносимого мучения и даже в какой-то мере помутнения рассудка. Я оцениваю так то своё состояние потому, что я начал совершать тогда явно безумные действия, а именно, – я начал регулярно травить себя разными способами для того, чтобы заболеть и быть освобождённым от армейской службы. И в этом я «добился успеха», – я так расстроил работу своего сердца, что приводил врачей в состояние недоумения. Они думали, что у них испортился аппарат электрокардиограммы, – насколько я помню, один из зубцов этой кардиограммы (зубец «Т») вместо того, чтобы быть положительным (идти вверх), был у меня отрицательным (шёл вниз до минус 2), кроме того в состоянии покоя у меня был очень слабый и частый пульс, а если я брал полное дыхание и задерживал его, то мой пульс исчезал совсем, и я, чтобы не упасть, должен был срочно выпустить дыхание. Увидев такое моё состояние, медицинская комиссия освободила меня от военной службы. Поэтому я отслужил только около девяти месяцев. А через несколько недель после моего возвращения домой работа моего сердца восстановилась. Удивляюсь, как я не умер тогда от отравления.
Сейчас я оцениваю эти свои действия как безумные и постыдные. Мне очень стыдно в них признаваться, но я всё же признаюсь, так как взялся не прячась говорить о себе всё, что было и есть, что думаю и чувствую. Я понимаю сейчас, что этой своей симуляцией я взял грех на душу уже не только перед своим государством, к которому уже тогда относился довольно отчуждённо (например, я всегда отказывался вступать в комсомол – и в школе, и в армии, из-за чего и из-за моего замкнутого поведения там подумали обо мне, что я, наверно, баптист), но перед своей страной, перед своей Родиной, чего делать было никак нельзя. Я пытался потом хоть как-то успокоить свою совесть тем, что, мол, то время было всё же невоенное, но понимаю, что и это обстоятельство мой грех, конечно же, почти нисколько не уменьшает. Попав в армию, я должен был по другому оценить своё положение и, не теряя надежды на достижение временно отложенных целей, главной своей целью сделать выполнение своего гражданского долга перед Родиной. Это звучит громко, но это определяется именно такими словами. Мне кажется, что в то время я был всё же недостаточно зрел для понимания всей серьёзности этого долга. Я очень сожалею о своей ошибке. И я очень хочу хоть в какой-то мере искупить эту свою вину перед своей страной той пользой, которую, как я надеюсь, может принести ей эта моя книга.
Хочу ещё сказать пару слов тем молодым парням, которые собираются путём какой-либо хитрости избежать службы в армии: ребята, не делайте этого, ведь если с возрастом вы станете умнее и серьёзнее, если у вас окрепнут ваши общественные, гражданские и патриотические чувства, то за этот поступок ваша совесть будет мучить вас всю вашу остальную жизнь. Поверьте мне, я это знаю.
Вернувшись в Ленинград (в конце лета 1959 года), я был сразу же принят в тот настоящий джаз – оркестр, в котором играл перед призывом в армию. Он работал большей частью в танцевальном зале и был известен уже как оркестр под руководством Иосифа Владимировича Вайнштейна, хотя его действительным музыкальным руководителем был его ведущий музыкант – альтсаксофонист Геннадий Гольштейн. В составе оркестра было много талантливейших молодых музыкантов, больших энтузиастов джаза, которые являлись творческим ядром оркестра, создавали его качество, его репертуар, и были учителями джазовой манеры игры для таких новичков, как я. В 1960–70х годах этот оркестр считался самым лучшим, самым стильным джаз – оркестром в Союзе. Его назвали потом даже «академией джаза» за ту школу игры, которую получали в нём все его музыканты. Я проработал в этом оркестре с 1959 по 1964 год, а потом пара музыкантов перешли из него и сманили меня в гастрольный концертный «Ленинградский джаз – оркестр», который был уже, конечно, как это называется, оркестром лишь эстрадным. Я могу с благодарностью сказать, что оркестр И. В. Вайнштейна «сделал» всю мою остальную музыкантскую жизнь, – после него меня брали в любой другой. После ухода из него я играл в нескольких хороших оркестрах, и последним был оркестр Ленинградского Государственного Мюзик – Холла, там я работал с 1967 по тот роковой для себя 1972 год.
Женился я на той своей старой школьной подруге – Скуратовой Галине – 28 апреля 1960 года. В 1964 году родился наш первый сын – Леонид, его мы назвали в честь моего погибшего на войне отца; и в 1965 году родился наш второй сын – Николай, его мы назвали в честь погибшего на войне отца жены. Дети пошли в первый класс школы одновременно – в 1972 году, как раз тогда, когда я и мой товарищ, возвращаясь из США в Ленинград, находились проездом в Москве под присмотром КГБ.
Хочу рассказать Вам ещё о нескольких интересных событиях моей жизни.
Может быть, конечно, мне не нужно было бы о них говорить, так как они являются ещё более личными, приватными, чем события предыдущие, кроме того некоторые из них имеют какой-то странный, мистический характер, как бы предсказывающий мою судьбу, а я совершенно отрицаю всё сверхъестественное, в том числе и мистику. Но всё-таки одни из этих ранних событий моей жизни удивительным образом совпадают с её событиями последующими, а другие из них оказали на мою жизнь очень большое влияние, и поэтому я о них всё же расскажу.
Первое событие – знаменательное. Оно произошло ещё до моего рождения, – оно произошло с моей матерью, когда она была беременна мной, но имеет отношение ко мне. Она рассказала мне об этом событии следующее. Однажды, незадолго до моего рождения, она проснулась утром в доме, где жили родители моего отца. В комнате было уже довольно светло, а во всём доме тихо и спокойно. Она ещё лежала, когда вдруг увидела, что свисающий с кровати угол одеяла приподнялся и из – под него вышел… медвежонок! Он спокойно прошёл по комнате и скрылся за дверью. Моя будущая мама очень испугалась, – она ясно поняла, что это была галлюцинация, привидение, ведь в Ростове не может же быть никаких гуляющих на свободе медведей, а она, как она мне сказала, никогда раньше не видела привидений (через много лет после этого, ещё только один раз, она увидела свою умершую мать). Ей посоветовали обратиться к гадалке, и та ей сказала, что она родит мальчика, который сделает что-то очень большое и станет знаменитым человеком. Может быть, конечно, это был обычный ответ гадалки, но я всегда помнил об этом её предсказании, всегда пытался найти в себе какую-то выдающуюся способность, которая позволит мне сделать это что-то очень большое и важное, но такой способности в себе я не находил. Однако я надеялся, даже чувствовал и верил, что что-то необыкновенное и очень большое неожиданно, как сюрприз, всё же произойдёт со мной, изменит всю мою жизнь и выполнит то, что было предсказано видением и гадалкой. То есть я, можно сказать, верил в необыкновенность своего будущего, своей судьбы. Этой моей вере очень способствовало то, что, с одной стороны, я всегда чувствовал в себе, хоть и не очень определённо и осознанно, русские националистические мотивы, чувствовал стремление сделать для своей России что-то значительное; а с другой стороны, увиденный моей матерью и «предсказавший» моё появление медведь есть ведь именно выбранный русскими из животного мира и общепризнанный символ России! И я как-то интуитивно, каким-то предчувствием связывал эти два момента воедино. И вот, наконец, это что-то необыкновенное и неожиданное, как я думаю, всё же со мной произошло! – Оно сложилось из следующих двух слагаемых: первым слагаемым стало моё общение с двумя необыкновенными людьми, которые познакомили меня с философией и разбудили спящие во мне интерес к ней и желание иметь своё мнение по её вопросам, существование чего в себе я раньше даже и не предполагал; и вторым слагаемым стал потрясший меня момент моего «озарения», который дал мне идеи, изложенные в этой моей книге. Об этом более подробно я расскажу чуть ниже.