Что же не нравится Старому священнику? Чума устанавливает в жизни царство тишины гробов. А люди, вместо того чтобы молиться и просить Бога о продлении жизни, устраивают пир, который этот закон жизни – мрачную тишину гробов – взрывает:
Преступление пирующих в том, что они разрушают порядок, который устанавливает на земле Бог с помощью смерти и чумы. Церковный служащий – не просто слуга Божий, он – адвокат смерти и чумы. Жить праведно, по Старому священнику, – значит бояться смерти, которую посылает Бог, поэтому надо покориться чуме и, следовательно, Богу. Страх смерти – орудия Бога, должен пронизывать все действия людей. Надо молиться, приобщиться к «божьей правде», и тогда, благодаря «мольбе святой и тяжким воздыханьям», Бог (судьба), возможно, отведет чуму от людей, и история человечества продолжится.
Священник – пирующим:
В образе старого священника воплотились сразу два полюса русской культуры. Устремленность к онтологическому абсолюту, потусторонняя авторитарная «божья правда» и потусторонняя соборная «народная правда», идеал «как все». Оба полюса подчеркивают греховность индивидуализма. Слова священника – обвинение церковью личности в том, что она ищет смысл жизни в вольнодумстве, диссидентстве, ереси, утонула в бесовщине. Это также призыв вернуться к смыслу жизни предков, в тысячелетнюю церковь, в державность и народность. Старый священник полагает, что людей привели на пир испорченность и стремление к пороку, что они предали забвенью и память близких, и Бога, и мораль. И поэтому пирующих ожидает ад.
Итак, человек должен просить Бога, чтобы Он забрал его в рай. Но этот вариант смысла жизни (пира во время чумы) не устраивает пирующих. Они говорят священнику после того, как Вальсингам отказался прекратить пир:
Как Вальсингам понимает идею жизни, ее смысл и цель? Что он противопоставил позиции Старого священника – служителя церкви? В тексте пушкинской трагедии священник выступает не как институт, а как идея социального института. Поэтому в данном случае не имеет значения, какую конфессию представляет пушкинский персонаж, хотя литературная критика давно установила, что он представитель скорее протестантской, чем православной церкви.
Пир и церковь
Философии жизни Вальсингама и Старого священнника (церкви) разные. Вальсингам отклоняет обвинение: его и его друзей привели на пир те общечеловеческие качества, в забвении которых их обвиняет служитель церкви – и смерть близких, и память о них, и отчаяние перед смертью, и желание жить. Если священник считает, что уличное застолье – гибель пирующих, то Вальсингам – что пир есть жизнь и что они делают то, зачем родились. Не порок уводит человека из церкви на уличное застолье, а стремление жить. Но как это – жить? Просто: радоваться жизни, в том числе пировать, веселиться.
Священник призывает Вальсингама прервать пир именем его умершей матери. «Ступай за мной!» – приказывает он ему.
Вальсингам:
Это «поздно» – протест против несправедливости Бога в его церковной интерпретации. «Поздно» здесь ключевое слово. Почему поздно? Легко реконструировать логику Вальсингама: если бы Бог услышал его мольбы, когда мать умирала, и остановил чуму, то не было бы поздно. Но Бог не услышал сына, мать умерла, Бог несправедлив, поэтому – поздно: в вере горюющего сына (он «на коленах, // Труп матери, рыдая, обнимал // И с воплем бился над ее могилой») произошел сдвиг. И он теперь не уйдет с пира, потому что почувствовал, как резко ослабла его связь и с церковью, и с религией. Вальсингам понимает, что, участвуя в пире, творит с точки зрения церкви беззаконие, но делает это сознательно («я здесь удержан //…Сознаньем беззаконья моего») и с пира не уйдет, потому что поздно.
Старый священник, знающий Вальсингама с детства, гонит его с пира: «Ты ль это, Вальсингам?» Но Вальсингам после смерти близких не приемлет проповедей служителя церкви в принципе: «Зачем приходишь ты // Меня тревожить?» Не «пришел», а «приходишь», то есть священник, по-видимому, приходил к пирующим не раз.
Тогда священник прибегает еще к одному способу убедить Вальсингама. Упоминает о его жене: «Матильды чистый дух тебя зовет!»
Но тщетно. Что такое пушкинские «чистый дух», «гений чистой красоты», «чистейшей красоты чистейший образец»? «Чистый дух» – это божественное в человеческом. Матильда – это «святое чадо света», у нее «бессмертные очи», и после смерти, говорит Вальсингам, она «там, куда мой падший дух // Не досягнет уже…», т. е. в Царстве Небесном, но одновременно (внимание!) и противоположное: она, это божественное создание, «знала рай в объятиях моих». В этом отрывке Вальсингам-Пушкин раздваивается. Он живет в двух измерениях: в античном и христианском. Признает и первоценность небесного в религии спасения, хотя не желает спасаться, и первоценность земного в античной культуре, и хочет жить, до последнего мгновенья чувствуя себя живущим, а не спасающимся. У него рай и в потусторонности, и в земном-человеческом, но главным образом в последнем. Отсюда образ святой «чистоты» земного как небесного в человеческом. Отсюда же и представление о любви как рае (по-видимому, повлиявшее на Лермонтова). Что же основное в пушкинском образе небесно-земного «чистого духа»? В нем есть божественное, но в нем нет церкви. «Пир во время чумы» – это всплеск пушкинского гуманизма и антицерковное восстание поэта с позиции ценности личности.
Апофеоз конфликта с церковью – в отказе Вальсингама идти за священником. Вальсингам говорит ему: «Но проклят будь, кто за тобой (за церковью. – А. Д.) пойдет». Кто хочет верить в Бога, не должен идти за церковью, это путь, который к Богу не ведет. Такова моя антирелигиозная реконструкция пушкинской мысли в тексте трагедии. И если принять, что Вальсингам – это в значительной мере сам Пушкин, то из текста следует, что Пушкину не по пути с церковью. Если этот вывод не абсолютизировать, то он может внести вклад в интерпретацию пушкинского творчества как формы неполитического либерализма.
Это первая мысль, на которую наталкивает полемика Вальсингама со Старым священником по поводу смысла (идеи, цели) жизни.
Вторая имеет отношение к попытке ответить на основной вопрос пушкинской трагедии.
Как рождается личность? Вопрос и ответ Пушкина
Почему Вальсингам хвалит чуму? Ведь чума – орудие смерти. И тем не менее «хвала тебе, Чума» – основной рефрен и гимна в честь чумы, который сочинил и поет Вальсингам, и всей пушкинской трагедии. Почему?
Давайте вчитаемся в текст гимна. Пушкин в первой строфе говорит о суровой зиме и борьбе с морозами:
Зачем в гимне в честь чумы говорится о зиме? Дело не в каминах и не в победе людей над морозами. Главное – в их способности найти способ бороться со смертельными угрозами, т. е. понять смысл человеческого в себе. Не было бы губительных обстоятельств, люди не поняли бы этого. Поэтому хвала врагу, хвала тебе, Зима! Благодаря тебе мы можем заставить себя быть людьми.
Но чума – не зима. Этот враг пострашнее. Она – «царица грозная». Что же делать? То же самое:
Неважно, где мы будем встречать чуму, дома или на улицах, главное – «зажжем огни, нальем бокалы» и заварим «пиры да балы». Так что же? Да здравствует «царствие Чумы»? Но, простите, от чумы нет защиты. Перед смертью бессмысленны разум, рефлексия, воля. Смерть-Чума – не «проказница Зима», против нее нет аргументов.
Неверно. Один аргумент все же есть. Главный аргумент человека перед лицом безысходности – в способности нести достоинство человеческого. В способности не забываться ритуальным сном, а до последнего вздоха противостоять смерти. Больной Чехов, чувствуя угрозу смерти, хотел только одного: «умереть достойно», не впасть в маразм, не предать, пусть и не по своей воле, человеческое в себе, пока есть силы.
Но что значит «утопим весело умы»? Отключить ум? Отключить то, что только и может противостоять угрозам? Нет. То, что советует Старый священник – не ум. Это расчет и религиозная схема. Вальсингам предлагает «утопить весело» расчеты служителя церкви. Не отключить рефлексию и сном забыться, а сохранять способность рефлектировать до последнего мгновения. Слабое утешение? Нет, не слабое. Нести достоинство человеческого даже перед лицом смерти – в этом диссидентский смысл и еретическое призвание рефлексии личности, пусть и проклинаемое всеми церквями мира. И четвертая строфа гимна в честь чумы – это гимн еретической природе рефлексии:
Религиозный философ Б. Вышеславцев пишет о «Пире во время чумы»: «То, что воспевается здесь, есть противоположность трезвенности, то есть опьянение, противоположность разумности, то есть безумие». Далее он цитирует пятую строфу гимна:
И комментирует: «Может ли трезвый рассудок сказать такие слова?»[71]
Рассудок, который встает на защиту исторически сложившейся морали, не может. Но рассудок, который, несмотря на угрозу гибели, поднимается над любым существующим идеалом и наслаждается своей способностью свободного движения между идеалами, может и должен. Суть Пушкина не в том, что он в своем поиске «стихиен» и «безумен», а в том, что у поэта, согласно мудрому Карамзину, «нет мира в душе»[72].
Так почему же Вальсингам поет хвалу чуме и все участники пира его поддерживают?
Потому что чума заставляет человека делать гамлетовский выбор: сопротивляться, восстать, вооружиться, победить или погибнуть – либо смириться, впасть в забытье, искать смерти, зная, что этим обрываешь цепь сердечных мук и избавляешься от тысячи лишений, присущих телу… Скончаться. Сном забыться. Уснуть… И видеть сны… Итак: сопротивляться или покориться? «Терпеть без ропота позор судьбы // Иль надо оказать сопротивленье»? Но чему? Всему: обстоятельствам, чуме, смерти, страху, своей слабости перед диктатом силы, религиозным схемам, засилью морали, тишине гробов…
Чума – огромная черная обезьяна, которой дана полная воля. Кто посадит ее на цепь? Никто. Но, уравнивая людей перед неизбежностью смерти, она не уравнивает их в выборе способа жить перед лицом смерти. Не может. В этом ее относительная слабость и в этом же относительная сила человека. Порождая в человеке страх перед смертью, чума (хвала ей!), сама того не желая, закаляет в нем способность сопротивляться страху жить. Она не ведает, что творит: сокрушая сложившееся человеческое, слишком человеческое, она беспощадно формирует бессмертие личности.
«Быть или не быть?» – вопрос и гимна в честь чумы, и всей пушкинской трагедии.
И ответ: быть.
Но как?
Пить дыхание любви, дышать воздухом жизни, быть может… полным смерти, жить (!) несмотря на то, что жить – смертельно опасно.
Разве не так рождается личность?
Поиск личности продолжается
Выбор сделан. Но на самом дне победившей веры тень огромной обезьяны, которой дана полная воля, и неубиваемые вопросы: какая она будет – встреча со смертью? Что после смерти? Как жить? Быть или не быть? Пьеса заканчивается пушкинской ремаркой: «Уходит (священник. – А. Д.). Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость».
Мы не знаем, что происходит в еретической душе Вальсингама-Пушкина.
Ясно одно – поиск личности продолжается.
«Борис Годунов»
Введение в ценностный мир пушкинской пьесы
Пушкин создает «Бориса Годунова»[73], опираясь на один из самых трагичных эпизодов русской истории – Смуту в начале XVII века. Два ее основных действующих лица – московский царь Борис Годунов и Григорий Отрепьев-Лжедмитрий-Самозванец, в 1605–1606 годах на несколько месяцев захвативший московский престол. Они стали главными персонажами пушкинского произведения.
В основу сюжета Пушкин положил легенду, широко ходившую в России в XVII столетии. Согласно этой легенде малолетнего наследника престола царевича Дмитрия убили по приказу боярина Бориса Годунова, который был всесильным правителем при больном и слабовольном царе Федоре Ивановиче.
Сюжет пьесы динамичен. Из Чудова монастыря в Москве бежит монах Григорий Отрепьев. Он одногодок с погибшим Дмитрием. Ему 20 лет. Юный авантюрист объявляет себя чудом спасшимся царевичем – законным претендентом на московский трон. Литва и папа оказывают ему военную поддержку. К нему присоединяются бояре, бежавшие от преследований Годунова, казаки и простой люд. Русский народ признает в Григории-Дмитрии настоящего царя, «законнейшего», потому что он царь по крови – более законный, чем избранный по обычаю Годунов.
События сюжета переплетаются с постановкой и решением нравственных проблем. К Борису Годунову приходит понимание того, что он преступник и над ним проклятье. Мучимый совестью, он умирает, хотя перед смертью успевает передать трон сыну Федору. Но проклятье и над Федором. В Кремле заговор бояр. Народ требует «вязать… топить Борисова щенка». Бояре совершают преступление – убивают детей Годунова и призывают народ приветствовать царя Дмитрия Ивановича (Лжедмитрия). Но, увидев кровавый результат своего требования, народ в ужасе молчит («безмолвствует»), признавая тем самым в себе преступника. Народ – преступник. Годунов, обманом захвативший престол, – преступник. Лжедмитрий, присвоив чужое имя и обманом пытающийся захватить московский престол, – тоже преступник. Вся пьеса – о русской культуре как о сплошном насилии, о русском человеке как преступнике против человеческого в себе.