Старший врач держал медицинскую карту пациента, разглядывая запись, которую я накорябала в страшной спешке и которая обрывалась на полуслове, поскольку я в панике рванула на первый этаж. Должно быть, все это выглядело ужасно неадекватным.
– Простите, – прошептала я, сгорая от стыда. – Я не знала, что делать. Я побежала за помощью.
Ординатор, не отреагировавший на мои послания, безмолвно стоял рядом со старшим врачом и с вызовом смотрел мне в глаза. Я не осмелилась упомянуть его причастность – или скорее безучастность.
Мистер Фрит утонул под кучей проводов, трубок и электродов дефибриллятора. Реанимационная бригада ввела ему лекарство внутривенно, чтобы уменьшить нагрузку на сердце и легкие. Грудную клетку во время закрытого массажа сердца сдавливали безжалостно, но это дало результат: после первого же электрического разряда сердце пациента забилось в нормальном ритме. Он порозовел и открыл глаза, возвращаясь к жизни. Мне хотелось разрыдаться от облегчения и благодарности. Реанимация прошла идеально, как по учебнику, за исключением того лишь факта – по крайней мере так казалось мне, – что всего этого можно было запросто избежать.
Все занялись переводом мистера Фрита в отделение интенсивной терапии. Я же еще никогда в жизни не чувствовала себя более некомпетентной. Терзаемая виной и стыдом, я решила уйти из медицины, хотя едва начала работать в этой сфере.
Британские политики нередко называют младших врачей «хребтом НСЗ»[1], рабочими лошадками, чей тяжкий труд – а также труд медсестер, фельдшеров и остальных медработников, вкалывающих на передовой, – держит всю систему на плаву. Однако, когда интерн – обычно под завязку напичканный теоретическими знаниями, но не имеющий практического опыта работы, – впервые переступает порог больничной палаты, он зачастую чувствует себя изолированным и его переполняет страх. Профессия, которая, казалось бы, должна ассоциироваться прежде всего с состраданием, в итоге вынуждает врачей развивать твердость характера, что многим дается очень нелегко.
Профессия, которая, казалось бы, должна ассоциироваться прежде всего с состраданием, в итоге вынуждает врачей развивать твердость характера.
Возможно, в медицине и нельзя иначе. Хочешь не хочешь, а приходится закалять характер, постоянно сталкиваясь с критическими ситуациями, когда пациент оказывается на грани жизни и смерти. И так раз за разом, пока не наберешься достаточных навыков и опыта и не отрастишь толстую кожу, чтобы хоть как-то справляться с работой. Но как быть, если процесс закалки протекает в рамках системы здравоохранения, чрезмерно перегруженной и испытывающей серьезнейший дефицит кадров? Наши врачи (заодно с остальным медперсоналом) чувствуют себя так, словно изо дня в день совершают невозможное, лишь бы обеспечить пациентам минимально необходимое лечение. Разве можно в таких условиях говорить о проявлении сострадания или об образцовом уходе за пациентами? Вот и получается, что молодые врачи, даже обретя необходимый опыт, позволяющий справляться со всеми задачами, которые способна подбросить им медицина, на практике чувствуют себя парализованными, задавленными системой.
Эта проблема обнажилась в 2016 году, когда младшие врачи выступили с требованием кардинально улучшить условия их работы. Разгорелся масштабный конфликт, и тысячи врачей вроде меня начали бастовать, вместо того чтобы лечить пациентов. Развернулась дискуссия между правительством и медиками – настолько язвительная и ядовитая, что понадобятся годы, чтобы сгладить ее разрушительные последствия. В результате множество врачей, в числе которых и мои друзья, вышли из рядов НСЗ. Конфликт продлился несколько месяцев и завершился двумя, пожалуй, самыми мрачными днями в истории НСЗ – первой в стране национальной забастовкой врачей, когда весь младший врачебный персонал попросту не вышел на работу. Победителей в этой истории не было. Однако сильнее всего пострадали пациенты.
Пока младшие врачи Великобритании страдали от сверхурочной работы, министр здравоохранения заявил, что они виноваты в ежегодной смерти 11 000 британцев, т. к. мало работают по выходным.
С легкой руки государственных пресс-секретарей в ходе дебатов общественные гнев, горечь и злоба сконцентрировались вокруг одной-единственной проблемы – нежелания молодых врачей работать сверхурочно по субботам. Как заявляли чиновники, именно из-за несговорчивости врачей бывший премьер-министр Дэвид Кэмерон и не смог выполнить свое предвыборное обещание предоставить электорату «полноценный доступ к услугам НСЗ семь дней в неделю». А по словам министра здравоохранения Джереми Ханта, ежегодно в Соединенном Королевстве умирают одиннадцать тысяч людей из-за того, что по выходным работает слишком мало врачей.
Слова Ханта прозвучали волнующе и убедительно. Хотя меня, как врача, и возмутило подобное обвинение, но мое журналистское «я» распознало ловкую и эффективную политическую стратегию. О том, как правильно подтасовывать факты, я в свое время узнала у лучших из лучших. Годами двадцатью ранее, когда только начала строить карьеру в телевизионной журналистике и устроилась репортером в политическое шоу Джонатана Димблби, я помогла подготовить несколько интервью, которые Аластейр Кэмпбелл и Питер Мандельсон – самые изощренные пиарщики лейбористской партии – изо всех сил старались вести в выгодном для них направлении. Мы брали интервью у Тони Блэра приблизительно за неделю до его победы на выборах в 1997 году. Помню, как сгорбившись сидела на полу перед крошечным телевизором, записывая на листках фразы из выступления, чтобы затем использовать их, когда надо мной нависла чья-то фигура. «Я бы не стал попусту тратить на это время, – сказал Кэмпбелл, безрадостно оскалив зубы. – Ваш парень ничего из моего не вытянет». Он оказался абсолютно прав: так и произошло.
Играть на человеческих страхах, чтобы сколотить политический капитал, – тактика, которую использовали с незапамятных времен. Единственное новшество, привнесенное Хантом и его сторонниками, – необычный выбор мишени. Они принялись настраивать граждан не против иностранцев, иммигрантов, тунеядцев или мусульман – объектом травли стали медицинские работники всей страны. Еще в 2015 году консерваторы, которые только что заполучили большинство в парламенте и отделились наконец от своих партнеров либерал-демократов, положили глаз на зарплатный фонд НСЗ. Всем больничным и семейным врачам предстоял пересмотр рабочих контрактов, а начал Джереми Хант – возможно предположив, что слово «младший» подразумевает слабость, – именно с нас, с младшего врачебного персонала.
Стратегия была проще некуда. Сначала нагнать на людей страх, заявив, что каждый год в стране по выходным будет умирать одиннадцать тысяч пациентов, из-за того что врачи слишком жадные и ленивые, чтобы ими заниматься. Затем смягчить страхи, которые были столь методично навязаны, пообещав решение проблемы – полноценную врачебную помощь семь дней в неделю. Наконец – и это наиболее наглый и дерзкий шаг из всех – настоять на том, что младшие врачи должны обеспечить всем желающим ежедневный доступ к услугам НСЗ без доплаты за работу в выходные. О таком пустяке, как нехватка медицинского персонала и финансовых средств, без которых повысить качество медицинских услуг не удастся, политики решили попросту умолчать. Получалось, что это младшие врачи, а вовсе не Казначейство[2] стояли на пути безопасных выходных.
К началу дебатов я успела проработать десять лет журналистом и еще шесть – врачом в больнице, и этого оказалось достаточно, чтобы из нервного новичка стать опытным и уважаемым членом больничного коллектива. Год за годом я наблюдала, как отражалось сокращение финансирования на простых людях: пациенты все дольше ожидали лечения, врачи потихоньку увольнялись, а находить им замену становилось все сложнее. Тем не менее я не унывала. Посвятив шесть лет медицине и сдав многочисленные квалификационные экзамены, я с нетерпением ждала возможности заняться выбранной специализацией – паллиативным уходом. Меня захватило стремление помогать смертельно больным пациентам проживать остаток дней максимально полно и радостно, какой бы трудной, почти невыполнимой ни выглядела эта цель. Я и предположить не могла, что пропагандистская машина премьер-министра Великобритании способна направить отравленные стрелы против младших врачей, равно как не могла представить, насколько разрушительными и деморализующими окажутся нападки правительства.
Оценивая ситуацию одновременно с позиции журналиста и врача, я с ужасом наблюдала, как правительство втаптывает в землю профсоюз врачей – Британскую медицинскую ассоциацию (БМА).
Младшие врачи – это огромная разношерстная группа врачей-стажеров: и одинокие выпускники медшкол, и семейные люди за 30, а то и 40, опытные специалисты, готовые стать врачами-консультантами.
Но в чем все-таки было дело? Что скрывалось за бесконечными обвинениями и контробвинениями? Что в действительности вынудило всех младших врачей бросить пациентов и устроить забастовку национального масштаба? Даже Джереми Хант не мог всерьез верить, будто мы пошли на это, исключительно чтобы сохранить повышенную ставку оплаты за работу по субботам. Общественная дискуссия достигла небывалого накала и затронула самые разные вопросы – оплату труда, безопасность пациентов, уровень загруженности персонала, его моральный дух, которые неразрывно переплелись между собой. Даже понятие «младший врач» оказалось не таким уж простым, ведь оно объединяет множество врачей-стажеров, между которыми мало общего, – начиная от холостых двадцатитрехлетних выпускников медицинских школ и заканчивая матерями и отцами за тридцать, а то и за сорок, вполне опытными специалистами, готовящимися получить статус врача-консультанта в той или иной области.
Младшие врачи вечно перегружены, что в лучшем случае приводит к хроническому переутомлению, а в худшем – к профессиональному выгоранию.
На мой взгляд, дебаты между правительством и младшими врачами, ставшие поворотным моментом в истории НСЗ, – закономерный симптом, отражающий общее состояние системы здравоохранения в стране. Забастовка же лишь крайнее, радикальное проявление социального недуга. Впервые за сорок с лишним лет медики бросили своих пациентов на произвол судьбы, причем не один раз, а целых восемь. По сути, для большинства молодых врачей забастовки стали актом отчаяния, к которому подтолкнул опыт работы на передовой НСЗ. Наша система здравоохранения столкнулась с катастрофическим кадровым дефицитом. Выделяемых денег не хватает, чтобы нанять достаточно врачебного персонала. Согласно статистике Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) на тысячу жителей в Великобритании приходится всего 2,8 практикующего врача – меньше, чем практически в любой другой стране Европы, включая Польшу, Латвию и Литву. В Германии, к примеру, этот показатель составляет 4,1 врача на тысячу жителей, а в Греции и того больше – 6,3 [1][3].
Как это сказывается на младших врачах? Они вечно перегружены, что в лучшем случае приводит к хроническому переутомлению, а в худшем – к профессиональному выгоранию. Не сосчитать, сколько раз я работала за двоих, потому что напарник по смене не вышел на дежурство. Это тяжкий и неблагодарный труд, но подобные дежурства становятся все более распространенными. В 2009 году, когда я только получила диплом врача, они выпадали на нашу долю крайне редко, сегодня же сделались чуть ли не нормой. Мы ждем их с ужасом – а пациентам, пожалуй, следует бояться их еще сильнее. Как бы хорошо ни владел врач навыками проведения реанимационных мероприятий, он физически не в состоянии находиться одновременно в двух местах. Когда нехватка медперсонала вынуждает врача носить с собой два пейджера, риск не получить своевременную помощь для каждого больного как минимум удваивается. Дефицит врачей – прямая угроза для жизни пациента.
Еще одна жертва вечной перегруженности врачей – это качество, которое изначально побудило нас посвятить себя медицине и которое мы меньше всего можем позволить себе потерять: доброта. Говорят, НСЗ держится только на доброй воле и энтузиазме персонала: врачей, медсестер и других медработников, которые готовы прилагать дополнительные усилия не ради денег, благодарности, похвалы или карьерного роста, а исключительно из искреннего желания помочь людям. Если это действительно так, то условия работы, которые мешают нам проявлять доброту, фактически угрожают существованию НСЗ. Если же не заходить столь далеко, то прежде всего от таких условий страдают отношения между врачом и пациентом. Когда врачей слишком мало, не остается шансов разделаться с рабочими обязанностями за отведенное на них время, и каждая драгоценная секунда уходит на скоростное заполнение форм, медкарт и предписаний, призванных обезопасить пациентов. Человеческое общение становится недоступной роскошью. Врачи превращаются в бесчувственные машины, которым некогда возиться с пациентами. Каждый врач прекрасно осознает, что это в корне неправильно. Он ненавидит себя за то, кем стал, и в результате задумывается о том, чтобы бросить профессию, которую когда-то полюбил всем сердцем.
Из-за нехватки кадров общение врача с пациентом становится непозволительной роскошью, врачи превращаются в бесчувственные машины.
Именно об этом младшие врачи и начали массово задумываться к 2016 году. Причиной, по которой я – полная сомнений и с тяжелым сердцем – решила участвовать в демонстрациях, стало вовсе не желание сохранить дополнительную оплату за сверхурочную работу, а стремление добиться ответа на вопрос: «Как мне, врачу, сохранить человечность и милосердие, когда сама система здравоохранения трещит по швам?» Подобно многим коллегам – младшим врачам, я поняла, что исчерпала свой запас прочности и больше уже ничего не могу дать пациентам. И я не сомневалась, что новый контракт, согласно которому рабочие часы разбросали бы на семь дней недели, а не на пять, меня доконал бы.
Эта книга посвящена моей работе в организации, не без участия которой я родилась, родила и, скорее всего, умру (если она, конечно, все еще будет к тому моменту существовать). Врач НСЗ спас жизнь моему новорожденному сыну, и, пока я пишу эти строки, бригада онкологов НСЗ пытается побороть рак, который хочет забрать жизнь моего отца. Как и многие другие британские семьи, мы с моими близкими пережили множество радостных, судьбоносных, ужасающих и трогательных мгновений вместе с Национальной службой здравоохранения Великобритании. Как и многие другие врачи, медсестры, акушерки, санитары, физиотерапевты, рентгенологи, фармацевты и диетологи, я безоговорочно предана организации, в которой работаю. Тот факт, что наши граждане готовы платить достаточно налогов, чтобы каждый человек при необходимости получил медицинскую помощь (даже тот, кто не может себе ее позволить), вызывает у меня глубочайшую гордость за британский народ. А возможность оказывать пациентам медицинскую помощь, основываясь на их клинических потребностях, а не на платежеспособности, – огромная радость и честь для меня.
Возможность оказывать пациентам медицинскую помощь, основываясь на их клинических потребностях, а не на платежеспособности, – огромная радость и честь для меня.
Каждый день я становлюсь свидетелем того, как обычные сотрудники НСЗ выполняют свою необычную работу: перевязывают раны, сообщают плохие новости, держат за руку, убирают испражнения, запускают замершие сердца, закрывают веки покойников – и все это с величайшими состраданием и заботой. Я глубоко люблю свою работу и не могу представить себе более стоящей и полезной профессии. Вместе с тем я опасаюсь, что главный ресурс НСЗ – ее персонал – оказался на грани истощения. Энтузиазм и доброта, без которых деятельность НСЗ немыслима, мало-помалу покидают нас из-за плохого финансирования, нехватки рабочей силы и все более невыполнимых требований, которые нам предъявляют.