В боях 1917–1918 гг. англо-французские войска использовали сотни, а затем тысячи танков. Как показал последующий опыт, мобильные соединения бронетехники действительно могли использоваться для ликвидации позиционного тупика. Сбалансированная танковая дивизия легко преодолевала тактическую зону обороны, развивала успех в глубину и отражала контрудары. После ее ввода в прорыв пехота уже не могла закрыть образовавшуюся брешь так, как это делалось в годы Первой мировой войны: ввиду несравнимой маршевой скорости контрмеры всегда запаздывали74.
Однако осознать реальный потенциал танка могла лишь военная мысль, свободная от влияния шаблонных схем прошлого и нацеленная на подготовку реванша за военное поражение, то есть такая, какая сформировалась в Германии в 1920-е гг. «Поскольку побежденная армия имеет больше стимулов для изучения уроков войны, многие немецкие офицеры начали писать истории, мемуары, исследования и статьи, полные критики и оправдания действий военного руководства, а также тактических и стратегических идей», – отмечает Дж. Корум75. Во Франции же укоренились «проверенные опытом» представления. Танк здесь по традиции продолжал считаться средством поддержки пехоты элементом организации последовательного сражения.
Этот подход был обусловлен самой господствующей военной доктриной, однако нельзя сказать, что противоположные точки зрения не высказывались. С 1920 г. во Франции шло обсуждение проекта строительства укрепленной линии на границе с Германией, которая после своего возведения стала известна как линия Мажино. Первоначально активно дебатировалась возможность ее использования как рубежа обеспечивающего маневр крупных армейских соединений76. На заседании высшего военного совета в 1920 г. маршал Ф. Фош отметил, что стационарные укрепления сами по себе не представляют большой оперативной ценности и важны лишь с точки зрения организации наступления или подвижной обороны. Впоследствии он развивал эту мысль В 1922 г. при обсуждении проблемы обеспечения «неприкосновенности национальной территории» он отмечал, что исторически защита границ Франции обеспечивалась маневром армий. В этом его поддержал маршал Ж. Жоффр. По его словам, чрезмерное внимание укреплениям чревато поражением армии, «одержимой идеей строительства новой китайской стены»77. Оба маршала критически оценивали идею Петена о «неприкосновенности территории».
В первые послевоенные годы серьезный акцент делался и на перспективах механизации армии. Генералы Э. Бюа (в 1920–1923 гг. начальник генерального штаба сухопутных сил) и Ж.-Б. Этьен выступали сторонниками создания мобильных танковых соединений. Последнего многие исследователи считают отцом французских бронетанковых сил78. Этьен считал, что «танк, без сомнения, является самым мощным оружием внезапной атаки и, следовательно, победы». Этьен настаивал на том, что танковые соединения должны «находиться в общем резерве главнокомандующего, который мог бы временно придавать их наступающей армии». По его мнению, было бы «непрактично и нерационально применять танки как органичную часть пехотной дивизии, задача которой, так или иначе, – ведение боя с опорой на огневую мощь или силу укреплений»79. Майор М.-К. Пижо в 1923 г. предлагал формировать «большие охранные соединения», фактически – механизированные дивизии, снабженные мотопехотой и самоходной артиллерией, которые бы выполняли роль крупных кавалерийских формирований, на порядок превосходя их по мощи и скорости передвижения80. Полковники Ш.-Ж. Шедвиль и П.-М. Вельпри, первоначально будучи сторонниками консервативного взгляда на роль танков в будущей войне, во второй половине 1920х гг. развили теорию их самостоятельного применения на поле боя. Важнейшим фактором, повлиявшим на их эволюцию, стал технический прогресс, который значительно расширил потенциал танка81.
Генерал Ж.-Э. Думенк82 вместе с Этьеном стоял у истоков французских бронетанковых сил в годы Первой мировой войны. Во второй половине 1920-х гг. в серии лекций для учащихся Высшей военной школы он представил концепцию подвижного моторизованного соединения, способного преодолевать десятки километров за один день В это же время Думенк предложил проект создания танковой дивизии который, по мнению современного исследователя, превосходил то, что несколькими годами позже в своей работе «Профессиональная армия» опишет полковник Ш. де Голль83. В 1930 г. на страницах «Ревю милитэр франсэз» он подверг критике идею Петена об обеспечении «неприкосновенности национальной территории» за счет строительства долговременных укреплений и в качестве альтернативы предложил полагаться на маневрирование крупными подвижными соединениями84.
Однако оборонительная доктрина имела во Франции глубокие корни. Она навязывала армии определенные организационные схемы которые отторгали все то, что в них не вписывалось. Новые типы вооружений считались наступательными и, как следствие, не соответствовавшими системе организации вооруженных сил. На фоне общего сокращения военных расходов, популярности темы разоружения правительство не считало возможным тратиться на них. Вплоть до 1930 г армия практически не размещала заказов на новое вооружение, довольствуясь тем, что осталось на складах со времен войны. Львиная доля средств военного бюджета шла на довольствие личному составу и обслуживание уже использовавшихся образцов техники. Лишь 12% от его общего финансирования тратилось на разработку новых типов вооружений85.
Этьен так и не смог реализовать на практике свои идеи. Его инициативы не находили сочувствия у командования армии, и в 1927 г он был вынужден уйти в отставку. В 1920-е гг. Петен и Дебеней сделали оборонительное мышление основой французской военной доктрины. Однако необходимо отметить, что дело было не только в их личных представлениях о том, как будет выглядеть будущая война В 1920-е гг. пацифистские настроения охватили широкие слои французского общества86, а борьба против военной угрозы легла в основу внешнеполитических программ ключевых политических сил. Страна устала от войны. В первое десятилетие после 1918 г. в три приема срок обязательной воинской службы был сокращен с трех лет до одного года. В том, что подобная «пацификация» Франции неизбежна не сомневался даже «отец Победы» Ж. Клемансо, глава правительства в 1917–1920 гг. Генерал Ж. Мордак, ближайший военный советник премьер-министра, вспоминал, как при первом же обсуждении этого вопроса после завершения боевых действий Клемансо согласился с тем, что сокращение срока обязательной воинской службы бы до одного года – лишь вопрос времени87.
В воздухе витал дух разоружения. На начало 1930-х гг. был намечен созыв Всемирной конференции по разоружению в Женеве. В середине 1920-х гг. министр иностранных дел Франции А. Бриан инициировал политику сближения с Германией с целью мирного урегулирования противоречий, накопившихся после 1918 г., в том числе за счет частичного пересмотра некоторых положений Версальского договора. В этой атмосфере идеи наращивания вооружений, тем более наступательных, смотрелись как опасный пережиток. Она во многом сковывала инициативу военных, которые, в массе своей, продолжали рассматривать Германию как потенциального противника. Без учета этого фактора, по справедливому замечанию М. Александера, трудно понять их пристальное внимание к проекту строительства «линии Мажино»: «На фоне растущих надежд на разоружение французские военные не имели перспективы получить дополнительное финансирование для закупки новой бронетехники, артиллерийских систем, самолетов и боевых кораблей»88. Лишь работы по строительству укреплений на восточной границе финансировались бесперебойно. Для парламентариев и общественного мнения «линия Мажино» стала аналогом средства сдерживания, тем, что сделает нападение на Францию бессмысленным, а, следовательно, исключит в будущем большую войну.
Очевидно, что все это ставило французскую военную мысль в узкие рамки. Проекты Шедвиля, Вельпри и Думенка не имели шансов выйти на стадию обсуждения на политическом уровне, не говоря об их практической реализации. Однако проблема преодоления тупика позиционной войны оставалась нерешенной, что заставляло теоретиков продолжать поиски. В начале 1930-х гг. труды своих французских коллег начали внимательно изучать советские военные комментаторы В 1932 г. издаваемый наркоматом по военным и морским делам журнал «Военный зарубежник» представлял читателю картину серьезных изменений в части осмысления во Франции наступательной доктрины, отмечая «дальнейшую эволюцию [французской] военной мысли в сторону разработки приемов подвижной, маневренной войны и приспособление к требованиям той же войны организации и тактики пехоты»89. В переведенных на русский статьях капитана Ж. Лустано-Лако отмечалось, что именно танк является главным оружием наступления в современной войне90, а генерал А. Шаллеа на страницах своих публикаций доказывал, что применение танка целесообразно в сочетании с воздушными десантами в тылу противника в рамках операции, в которой достигнута оперативная внезапность91.
Однако практическое обсуждение этих идей оставалось невозможным без кадровых подвижек в руководстве французскими вооруженными силами, а также без общего изменения политической ситуации 1920-х гг., которая консервировала пацифистские настроения и создавала надежду на то, что большой войны удастся избежать дипломатическими путями. Оба условия реализовались в начале 1930-х гг. Петен и Дебеней отошли от командования армией, а мировой экономический кризис положил конец периоду международной стабильности в Европе. Исчерпание потенциала франко-германской нормализации, политическая дестабилизация в Германии и приход к власти в Берлине нацистов с их агрессивной внешнеполитической программой сделали военную угрозу Франции актуальной как никогда.
Во властных кабинетах Парижа осознавали опасность, однако предпочитали следовать курсом 1920-х гг., несмотря на его все более очевидную бесперспективность. Политики считали, что безопасность страны может быть обеспечена новыми международными договоренностями. В 1932 г. к власти пришла левоцентристская коалиция. Сформированные при ее поддержке правительства во главе с Э. Эррио и Э. Даладье вели активные переговоры с целью заручиться поддержкой основных европейских держав в деле сохранения существующего статус-кво92. Париж принимал активное участие в работе международной конференции по разоружению, проходившей под эгидой Лиги Наций в Женеве. В декабре 1932 г. под нажимом Великобритании премьер-министр Эррио согласился с требованием германской стороны о признании ее права на равенство в вооружениях с державами-победительницами. Военные ограничения Версальского договора, таким образом, снимались де-юре.
Одновременно под влиянием экономических трудностей сокращались и без того скромные затраты на армию. В 1933 г. военные расходы бюджета были урезаны на 14%, из рядов вооруженных сил уволили около 30 000 человек93. Ввиду нехватки средств были отменены летние маневры дивизий и корпусов. Интересы армии в это время представлял генерал М. Вейган, сменивший в 1931 г. Петена на посту заместителя председателя Высшего военного совета. Близкий соратник маршала Фоша, он разделял его мнение о том, что Версальский договор не гарантировал прочного мира для Франции. Вейган понимал, что в новых условиях те подходы к военному строительству, которые внедрялись в 1920-е гг., не только не действуют, но и объективно подрывают обороноспособность страны. Для военных не являлся секретом тот факт, что Германия тайно перевооружалась: разведывательное бюро Генерального штаба имело об этом полную информацию94.
В 1935–1939 гг. Франции предстояло пережить четыре «тощих года» – эхо Первой мировой войны с ее людскими потерями и снижением рождаемости. Количество призывников в это время сокращалось вдвое. На этом фоне уменьшение финансирования армии воспринималось особенно болезненно. Близкие к Вейгану офицеры утверждали, что генерал одно время даже опасался покидать Париж, чтобы в его отсутствие правительство не одобрило дополнительное уменьшение расходов на оборону95. Политика в духе идей разоружения и арбитража, проводимая руководством страны, по мнению генерала, граничила с безответственностью. Ж. Поль Бонкур, премьер-министр и глава МИДа в конце 1932 – начале 1933 гг., впоследствии вспоминал, о тех конфликтах, которые в это время регулярно возникали между ним и Генеральным штабом по поводу перспектив политики разоружения96. В феврале 1933 г. советский военный представитель в Париже М. С. Островский, вхожий в круги высшего офицерства, писал в Москву о том, что очередная мирная инициатива, озвученная французскими представителями на конференции в Женеве, едва не вынудила Вейгана уйти в отставку. «Генералу эта политиканствующая сволочь осточертела»97, – приводил он слова офицера, знакомого с ходом дел.
Вейган понимал, что время требует пересмотра подходов к строительству вооруженных сил. Советские военные комментаторы в 1932 г. отмечали, что новое командование французской армии отходит от старых организационных схем, опробованных в годы Первой мировой: «Призыв к приемам подвижных операций уже без всяких оговорок раздался … из уст самого генерала Вейгана, по требованиям которого, надо ожидать, скоро перестроится вся французская доктрина». «Военный зарубежник» ссылался на статью, опубликованную в ведущем военном журнале Франции. В ней французский главнокомандующий доказывал, что превосходство в современной войне обеспечивается не только мощностью, но и подвижностью материальных средств98.
Действительно, при Вейгане дискуссии о применении танков на поле боя вышли из области чистой теории. Под его руководством в июне 1930 г. генеральный штаб предложил пересмотреть программу развития бронетанковых сил: отказаться от использования специальных тяжелых танков и сконцентрироваться на развитии легких машин Речь шла о важной инновации. С 1918 г. считалось, что, осуществляя функцию поддержки пехоты, танк должен либо сопровождать ее на поле боя, либо поддерживать огнем прорыв укрепленной линии противника. Для решения второй задачи еще в годы Первой мировой войны были созданы сверхтяжелые машины «2С». Отказ от их применения на поле боя открывал путь к пересмотру самой доктрины боевого использования танков. Французы продолжали развивать легкие танки типа «D», которые, согласно традиционному подходу, должны были сопровождать пехоту на поле сражения, однако к началу 1930-х гг. их последние образцы по своему потенциалу уже перерастали эту отводимую им в прошлом роль. Одновременно в 1930 г. с конвейеров сошли первые образцы нового танка класса «B», разработанного по эскизам Думенка. Эта машина по своим тактико-техническим характеристикам более всего подходила под определение среднего танка99, способного играть самостоятельную роль на поле боя100.
Однако реформа бронетанковых сил столкнулась с двумя важными проблемами. Во-первых, взгляд на танк как средство поддержки пехоты, очевидно, уже плохо соответствующий реалиям развития военного дела, пустил очень глубокие корни в среде французского офицерства. Главные инспекторы пехоты на рубеже 1920–1930-х гг. были полны решимости сохранить за танком подчиненную функцию. Они неизменно настаивали на приоритете бронирования в ущерб маневренности, загоняя строительство бронетанковых сил в схему десятилетней давности. Первые полевые испытания танков D-2 и B-1 в 1932 г., продемонстрировавшие определенные слабые стороны новых машин, были однозначно интерпретированы как подтверждение невозможности их самостоятельного применения. Главный инспектор пехоты генерал Ж. Дюфьё констатировал, что танки могут быть полезны лишь в тесной связке с другими родами сухопутных войск. Как отмечал в своих мемуарах Вейган, эти выводы фактически приостановили работы по формированию во французской армии отдельных бронетанковых соединений101.