Спорадические всплески враждебности, с которыми сталкивается любой, кто ставит под сомнение идею равенства, могут на основании открытий Фрейда частично объясняться тем, что люди так безусловно и фанатично привержены этой идее оттого, что они подавили и преобразовали в чувство солидарности свою первоначальную братскую ревность или иную форму зависти.
Так случилось, что многие последователи Фрейда, особенно в англосаксонских странах, были политически активными людьми, для которых буквальное воплощение идеи равенства имело большое значение. Этим может объясняться то, почему никто не стремился развивать первоначальные мысли Фрейда относительно зависти применительно к вопросам социальной политики.
Однако в 1950 г. психоаналитик Франц Александер прямо поставил под сомнение теорию Карла Маркса в связи со взглядами Фрейда на зависть, указав, что «если классовая борьба составляет существо социальной жизни, она должна быть основана на человеческой психологии… Почему диктатура одной из групп должна привести к тысячелетнему царству социальной справедливости? Очевидно, что этого можно достичь только с помощью чудесных изменений в человеческой природе…». Затем Александер проанализировал в духе Фрейда происхождение чувства социальной справедливости и практически не оставил надежд на то, что изменения в человеческой природе, удовлетворяющие этой теории общества, когда-либо произойдут, потому что «зависть и соревнование глубоко укоренены в раннем детстве, латентно присутствуют во взрослом человеке и влияют на его отношения с другими членами общества»[98].
Абрам Кардинер дал очень правдоподобное объяснение тому, почему Фрейд не всегда распознавал социологические проблемы, и, в частности, тому, что он практически не учитывал огромное количество связанных с социальной завистью явлений в мире взрослых[99].
Основная мысль Фрейда состояла в том, что во многих группах корпоративная идентичность навязывается индивиду, которого принуждают подавить свою ревность к другим и заменить ее требованием справедливости и равенства. Это желание равенства представляет собой, некоторым образом, выкуп; группа платит этот выкуп за отказ от ревности, которая ставит ее под угрозу. Жажда равенства, в свою очередь, порождает общественное сознание и чувство долга. Таким образом, солидарность получается за счет вынужденной трансформации первоначальной враждебности или ревности. Мы можем согласиться с этой теорией. Однако, как отмечает Кардинер, ошибка Фрейда возникает оттого, что он рассматривает агрессию как инстинкт: «…он не может рассматривать неравенство в распределении богатства и благ как источник агрессии, тенденции, которая проявляется уже в детской».
Кардинер считает, что он и Линтон, опираясь на общества маркизцев и танала, доказали, что фрейдистская теория инстинктов не подходит для объяснения происхождения внутригрупповой враждебности, вандализма и возрастающей суровости супер-эго. Так, было четко продемонстрировано, что в культуре танал-бецилеу и агрессивные, и мазохистнские формы вандализма (одержимость духами и «черная магия») всегда усиливались в моменты дефицита пищи.
Поэтому для Кардинера и Линтона единственными аспектами социологии Фрейда, ложность которых доказывается эмпирическими методами сравнительного анализа культур, являются те, «которые основаны на теории инстинктов, и те, которые выводятся из параллелизма филогенеза и онтогенеза. Иногда в своих социологических рассуждениях он подходит вплотную к тому, чтобы отбросить этот параллелизм, но не делает этого, а просто присоединяет к старой установке новую, которую он не развивает и которая противоречит старой. В совокупности все эти факторы помешали Фрейду подвергнуть анализу текущие социальные реалии и реконструировать реакции человека на его реальную социальную среду».
Некоторые психоаналитические исследования, в названиях или предметных указателях которых имеется термин «зависть», ограничили свой анализ этого предмета взаимной завистью полов в отношении половых органов друг друга, что довольно показательно. Это утверждение является решающим для многих психоаналитических работ. Меня, однако, поражает, что ученые, получившие психологическое образование или интересующиеся психологией, позволили себе до такой степени увлечься взаимной завистью полов из-за мелкого анатомического различия, что совершенно забыли о несоизмеримо большей роли зависти в человеческом существовании в целом[100].
Психоаналитик Филлис Гринэйкр говорит о комплексе Медеи, который она обнаружила у женщин, в детстве испытавших травматический опыт, в основном состоявший в препубертатном чувстве зависти, сравнениях и тревоге, связанных с первичными и вторичными половыми характеристиками обоих полов. Основной приводившей к этому ситуацией было рождение в семье пациентки ребенка, когда ей еще не было 16 месяцев и, следовательно, она еще не умела говорить. Зрелище новорожденного у груди матери наполнило маленькую девочку невербальными оральными эмоциями крайней интенсивности. Похожую ревность иногда можно наблюдать у домашних животных после рождения ребенка[101].
Множество случаев длительной и интенсивной братской ревности описаны в книге психиатра Эмиля А. Гутхейла о языке снов. Однако он склонен к употреблению термина «зависть» там, где «ревность» подходит больше. Например, он пишет так об одном пациенте: «В отличие от периодов, когда пациент бодрствует, его сны полны активности и сильных чувств, причем явно антисоциального характера.
Именно его преступная зависть, его нетерпимость к отдельным членам его семьи в сочетании с его эмоциональной фиксацией на семье и вызывают симптом внешней безэмоциональности».
Девятнадцатилетняя девушка завидует младшему брату, которому достается больше родительского внимания. Она хотела бы быть такой же маленькой, как он, и рассказала про свой сон, в котором она представила себя снова внутри своей матери: «Я в постели с братом. Мы свернулись, как эмбрионы». Гутхейл передает сны некоторых других пациентов, из которых обычно видно, что неспособность к работе и похожие трудности в дневной жизни обычно связаны с завистью к более успешному другу, свойственнику или брату[102].
Данные, полученные в результате анализа снов, по крайней мере, подтверждают мой тезис, что зависть и ревность первично переживаются в братской группе и что эти чувства, достигая определенного уровня, оказывают на личность исключительно затормаживающий и деструктивный эффект.
Психиатр Йен Д. Сатти в своей книге о происхождении любви и ненависти пишет о «каиновой ревности». Он рассматривает потребность контролировать ее как этический лейтмотив материнских культов. Такая братская ревность – самая ранняя и самая могущественная в развитии индивида. Сатти также упоминает о примитивных народах, например, о банту, которые «предпринимают детально разработанные меры, чтобы противостоять каиновой ревности». Он сообщает нам, что у аборигенов Центральной Австралии мать поедает каждого второго новорожденного совместно со старшим ребенком. Сатти объясняет это следующим образом: «Ребенок не просто может продолжать «есть свою мать», но она даже позволяет ему съесть младшего ребенка»[103]. Такое использование каннибализма для сдерживания братской ревности напоминает описанный выше обычай, когда при рождении в семье ребенка курицу до смерти разбивают о старшего ребенка.
Сатти подчеркивает, что следует рассматривать сексуальную ревность как источник всех норм контроля, включая социальный (табу) и эндопсихический контроль (торможение и вытеснение). Он рассматривает каинову ревность как источник главного мотива для социализации: братская ревность биологически неизбежна (за исключением, возможно, младшего ребенка) и представляет собой очень ранний опыт.
Социальная функция сексуальной ревности
За братской ревностью следует сексуальная ревность, которая связана с ней, а по интенсивности может превосходить ее. Но, в отличие от проблемы братской ревности, большинство обществ, благодаря универсальному табу на инцест, смогли устранить по меньшей мере сексуально стимулирующие ситуации внутри закрытых групп в достаточной степени, чтобы обеспечить существование базовой единицы человеческого общества, семьи. Мердок проанализировал особенности и границы табу на инцест в 250 племенных обществах. Он пришел к выводу, что, по-видимому, выжили только те общества (племена), которые посредством своих рациональных мнений и иррациональных верований по поводу инцеста смогли создать такие действующие запреты, которые свели к минимуму конфликты внутри семьи.
Ни одному обществу еще не удалось обойтись без такой социальной единицы, как нуклеарная (детско-родительская) семья. Любое ослабление этой единицы ослабляет общество в целом и представляет для него опасность. Однако, как подчеркивает Мердок, более деструктивного типа конфликта, чем сексуальное соперничество и ревность, не существует. Только табу на инцест обеспечивает существование стабильных семейных групп, основанных на сотрудничестве. Мердок ставит на первый план функциональную теорию, хотя учитывает также и другие факторы: и интересы индивида, и функционирование общества в целом требуют интернализации социального контроля или запретов, поддерживаемых жесткими нормами данной культуры, которые с самого начала устраняют чувство ревности в наиболее критических точках межличностного контакта в обществе. В поддержку своей теории Мердок цитирует Фрейда. У него он заимствует плодотворное теоретическое утверждение о том, что каждый социальный феномен, который настолько распространен и настолько глубоко зафиксирован в сознании, как ужас перед инцестом, должен происходить из нуклеарной семьи. Однако теория Мердока идет дальше, чем чересчур упрощенная фрейдова теория эдипова комплекса. Ведь, в конце концов, общество редко терпит или поощряет описанных Фрейдом механизмов и их производных – проекцию, садизм, вытеснение и т. д. Однако в случае с табу на инцест мы сталкиваемся с запретом, который во всех случаях без исключения вмонтирован в общезначимые формы культуры.
Мердок дополняет теорию Фрейда теорией социологической функции табуирования инцеста, на экономические и технологические преимущества которой он указывает. Каждая семья имеет свою собственную, отдельную культуру, и внутри ее первоначально развиваются многочисленные открытия, улучшения и лингвистические инновации, которые стабилизируются и фиксируются в виде стандартных моделей в процессе усвоения другими членами семьи. Кроме того, поскольку табу на инцест требуют заключения браков вне семьи, они способствуют распространению этих новых культурных элементов. Мердок предполагает, что общество, допускающее инцестуальные браки, терпит поражение в конфликте с другими обществами, в которых есть табу на инцест, из-за недостаточного распространения в нем важных культурных элементов или, по крайней мере, из-за чрезмерных различий в семейных обычаях. Мы тоже используем похожую аргументацию, чтобы продемонстрировать позитивную функцию тех социальных и психологических процессов, которые уменьшают зависть внутри общества.
Наконец, Мердок пытается ответить на вопрос, почему универсальные табу на инцест с такой регулярностью распространяются на дальних родственников и совершенно различные типы родственных связей в зависимости от конкретного общества. Поскольку психоаналитические и социологические теории не дают на него ответа, Мердок обращается к принципу генерализации стимулов в бихевиоральной психологии (бихевиоризме), в особенности в теории К. Л. Халла. Согласно этому принципу, каждая обычная реакция, усвоенная в связи со стимулом или констелляцией стимулов, может быть также вызвана похожими стимулами или стимулирующими ситуациями. Можно предположить, что избегающее поведение в соответствии с табу на инцест следует этому принципу. Сестра матери, как правило, похожа на мать. Однако это само по себе не объясняет границ табу на инцест. Поэтому Мердок добавляет к этому принципу социологическую теорию избегания конфликтов. Внутри многопоколенной семьи, клана и общины генерализованные табу на инцест способствуют социальному миру. Однако недавно Д.Ф. Эберле и другие выдвинули возражения против чисто социологического подхода Мердока к табу на инцест на том основании, что подобный запрет наблюдается также у животных[104].
Иные психоаналитические аспекты
Несколько лет назад группа американских психиатров попыталась создать шкалу для измерения враждебности в клинических ситуациях. Они тщательно опросили по 30 пациентов каждого пола; каждое проявление враждебности оценивалось тремя наблюдателями в соответствии со следующими аспектами враждебности: рессентимент, вербальные проявления враждебности, косвенная враждебность, физическая агрессия, недоверие, общая враждебность и сила враждебных импульсов. В свете нашего расследования показательно, что это конкретное исследование совершенно игнорирует зависть, упоминая исключительно рессентимент и описывая его как чувство недовольства действительным или воображаемым дурным обращением. Авторы начинают с обсуждения различных значений термина «враждебность» в психиатрической литературе. Основываясь на исследовании Грейсона, они приходят к выводу, что враждебность, в частности, означает: a) негативное эмоциональное состояние, b) деструктивные импульсы, c) агрессивное поведение и d) реакцию на фрустрацию (неосуществленное желание). Хотя они осознают, что враждебность состоит из определенного числа субконцептов, они ни разу не упоминают о феномене зависти[105].
Американский психоаналитик Гарри Стэк Салливан ввел очень глубокое и полезное различие между завистью и ревностью. Оно основано на модели, предполагающей двух- или трехчленные группы.
«Перед тем как продолжить, я хотел бы провести различие в значениях терминов «ревность» и «зависть», которые часто используются как синонимы. Существует фундаментальное различие в чувственных компонентах зависти и ревности, а также существует фундаментальное различие в межличностных ситуациях, в которых происходят эти процессы, так как зависть возникает в группе из двух членов, иногда, возможно, при наличии дополнительной двухчленной группы в составе того, кто испытывает зависть, и его слушателя, в то время как ревность всегда возникает в ситуации, в которой участвует группа из трех и более человек. Я определяю зависть, которая более широко, чем ревность, распространена внутри нашей общественной организации как относящуюся к персональным принадлежностям или атрибутам. Это заместительная активность, в процессе которой человек осознает, что кто-то другой имеет что-либо, чего у него нет. И зависть не перестает быть завистью, когда она переходит с объектов на атрибуты другого человека, потому что зависть может являться активным осознанием субъектом того, что он недостаточно хорош по сравнению с кем-либо еще. Хотя она связана в первую очередь с двумя участниками, один из двух может быть более или менее мифологическим лицом.
Ревность, с другой стороны, никогда не возникает в ситуации группы из двух участников. Это всегда очень сложный, болезненный процесс, охватывающий группу из трех или более человек, из которых один (или более одного) может быть полностью воображаемым.
Ревность – гораздо более острое и разрушительное чувство, чем зависть; в отличие от зависти, она затрагивает не отдельный объект и не отдельный атрибут, а скорее обширную комплексную область межличностных отношений. Несмотря на то что данные труднодоступны, ревность, вероятно, часто возникает в подростковом возрасте…»[106]