Перегибы, крайности, дух отрицания и неумеренного экспериментирования были характерны для послереволюционной эпохи. Деятели Пролеткульта, культурно-просветительской организации, возникшей на волне революционного движения в 1917 г. и ставившей «коллективный опыт» пролетариата выше всех прошлых достижений традиционной культуры, ратовали, например, за полный отказ ото всех достижений прошлого, включавший уничтожение Академии наук и университетов как пережитков старой системы. Экзамены были признаны явлением, унижающим человеческое достоинство и отрицательно воздействующим на человеческую психику, и упразднены. В школах отменялись отдельные предметы и вводился комплексный метод обучения, направленный на познание мира в целом. Появилась теория о постепенном отмирании школы в социалистическом обществе вообще. В университете вводился лабораторно-бригадный метод обучения, отменявший лекции и превращавший изучение материала в самостоятельную работу студентов, отчитывавшихся за него коллективно. Все эти и многие другие попытки реорганизовать систему образования на новый лад проходили в труднейших условиях экономического кризиса, военной разрухи, голода, политической нестабильности и все усиливавшегося идеологического диктата.
При всех сложностях и недостатках периода были предприняты широкомасштабные меры по проведению в жизнь намеченных правительством преобразований, прежде всего направленных на расширение социального состава учащихся и на внедрение новой идеологии в массы через образовательные учреждения. Еще первые декреты нового правительства ликвидировали сословность, отменили плату за обучение, сняли все ограничения в приеме в учебные заведения женщин. Желающим учиться были предоставлены государственные стипендии, созданы условия для ускоренного обучения представителей пролетариата и беднейших слоев крестьянства.
Одной из важнейших задач первых лет советской власти стала ликвидация неграмотности и малограмотности населения. Для осуществления ее в 1919 г. был принят декрет «О ликвидации безграмотности среди населения СССР», в 1920 г. была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по ликвидации неграмотности, в 1923 г. – добровольное общество «Долой неграмотность!» Комсомолом организовывались культпоходы в деревню, направленные на ликвидацию массовой безграмотности, в начале 1930-х гг. при местных Советах были созданы комиссии по ликвидации безграмотности. Движение это, получившее название «ликбез», ставило своей основной задачей распространение в народе элементарной грамотности. Задача сложнейшая в масштабах такой огромной страны, как Россия, да еще и неравномерно заселенной.
Ценой неимоверных усилий, порой переходивших в героизм, выполнялись поставленные партией и правительством задачи. Просто и безыскусно описывает свои трудности одна из многочисленных «ликвидаторш», посланная в деревню: «Работаю на ликпункте скоро три месяца, но насчет литературы очень скверно. Дали всего только по одной тетради, а сейчас не на чем заниматься… За квартиру ни копейки не платили… Мне тоже не платят за мою работу. Ходить мне к ученикам – не близко, за 4 километра в один конец». И уже с гордостью сообщает: «…Ученики писать и читать стали очень хорошо. Задачи решают. Букварь проходим, нужны другие книги»85. Цифры вещь, безусловно, относительная, а статистика всегда и везде зависит от поставленных перед нею задач, но данные итогов первых десяти лет ликвидации безграмотности, приводимые в учебниках, все равно впечатляют – более 40 млн человек были обучены грамоте в кратчайший срок.
Потребовалось довольно много времени, чтобы упорядочить образовательную систему и ввести ее в стабильное русло. Только к середине 1930-х гг. складывается относительно стабильная новая образовательная система: вводится всеобщее обязательное начальное обучение детей; в 1934 г. устанавливаются ученые степени, звания кандидата и доктора наук, ученые звания доцента и профессора (все старые были упразднены вскоре после революции); возобновляются экзаменационные испытания в школе и вузах; разрабатываются стабильные учебники и программы для школы по всем предметам.
Одним из главных условий стабилизации стало введение жесткого государственного контроля: есть многочисленные свидетельства того, что Сталин лично руководил работой в этой сфере. Так, при подготовке постановления 1934 г. о преподавании истории, по свидетельству наркома просвещения А. С. Бубнова, Сталин «сам взял инициативу на себя и сам непосредственно, строчку за строчкой, букву за буквой, запятую за запятой отредактировал это решение»86. Многие традиционные отличительные черты образовательной системы приняли в этот период утрированно гротескные формы. Так, государственный контроль перерос в диктат, а воспитательная функция образования – в идеологическую диктатуру, вытеснявшую порой все остальные составляющие образования.
Послевоенный период характеризуется заметными достижениями и успехами в области образования, интенсивным развитием науки и техники, упрочением системы школьного и вузовского обучения. В 1950-е гг. вводится повсеместное обязательное семилетнее обучение, которое вскоре, согласно закону 1958 г. об укреплении связи школы с жизнью, заменяется на обязательное восьмилетнее образование. В это же время создаются профессионально-технические училища, объединяющие среднее образование с обучением профессиональным навыкам.
В 1966 г. образовано единое союзно-республиканское Министерство просвещения СССР, окончательно централизовавшее образовательную систему в масштабах Советского Союза. Успехи в области образования были столь ощутимы, что Конституция 1977 г. посчитала задачу, поставленную, в частности, перед образованием в самые первые годы советской власти, успешно выполненной, провозгласив появление «новой исторической общности людей – советского народа». Трудности и проблемы в образовательной сфере, однако, не только не завершились на этом, наоборот, усилились. Утвержденные в 1984 г. «Основные направления реформы общеобразовательной и профессиональной школы» ознаменовали начало длительного периода реформ и экспериментов в этой сфере, что в сочетании с затяжным финансовым и политическим кризисом так называемого переходного периода неизбежно привело к кризису образовательной системы.
Пути получения образования в России
Способов получить образование в России было много, число их возрастало век от века. Разные по качеству, уровню и продолжительности обучения, они вместе с тем имели много общего, объединяемые национальными началами и принципами, положенными в их основу. Три основных вида обучения, соревнуясь между собой в различные эпохи, с периодическим преобладанием то одного, то другого, существовали в российском образовании: учиться можно было дома, в учебном заведении или за границей.
Домашнее обучение многие годы сохраняло лидирующее положение в системе образования. Преимущества такого вида обучения очевидны: оно позволяет заниматься с ребенком по индивидуальному плану, составленному в зависимости от его личных способностей и возможностей, ученик постоянно вовлечен в учебный процесс, все время учителя посвящено только ему. Для многих отдаленных уголков России это часто было единственной возможностью дать образование детям: учебных заведений было мало, и далеко не все родители были готовы расстаться со своими драгоценными чадами на длительный срок. Так, уже не раз упоминавшееся поступление юного Сергея Аксакова в Казанскую гимназию в 1800 г. сопровождалось нервным срывом как у него, так и у его матери, столь тяжелым было для них расставание, а для мальчика и отрыв от привычного семейного уклада. Может быть, в память об этом в его собственной большой и дружной семье считалось, что только домашнее обучение под неусыпным контролем родителей приемлемо не только с образовательной, но и с нравственной точки зрения. Долгое время это также был основной и практически единственный способ обучения девочек.
Были у домашнего образования и противники. К их числу относился, например, А. С. Пушкин, считавший, что «в России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное: ребенок окружен одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести. Воспитание его ограничивается изучением двух или трех иностранных языков и начальным основанием всех наук, преподаваемых каким-нибудь нанятым учителем. Воспитание в частных пансионах не многим лучше; здесь и там оно кончается на 16-летнем возрасте воспитанника. Нечего колебаться: во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное»87. Правда, надо заметить, что далеко не у всех была возможность учиться в таком блестящем учебном заведении, как Царскосельский лицей.
По мере развития системы государственного образования в XVIII – начале XIX вв., открытия новых учебных заведений, находящихся под государственным контролем, усовершенствования системы общественного образования начинает преобладать идея о мирном сосуществовании двух систем: домашнего образования для начального уровня и казенного – для его продолжения и усовершенствования. Писатель, просветитель и педагог Н. И. Новиков (1744–1818) писал, что «дети, дома воспитываемые, могут быть незлобивы и нелукавы, как голуби; но быть мудрыми, как змеи, научает их обхождение со сверстниками своими». Социальное значение общественного обучения подчеркивал и профессор Московского университета, директор Благородного университетского пансиона, председатель Общества любителей российской словесности А. А. Прокопович-Антонский (1763–1848): «Самые учителя танцеванья стараются собирать многих детей в один дом, для скорейших успехов; и если для образования ног полезнее общественное учение, то почему не может оно быть таковым для ума и сердца?»88
С необходимостью разумного сочетания домашнего и государственного образования соглашались люди, стоящие на самых разных позициях. Так, известный своими радикальными взглядами литературный критик В. Г. Белинский (1811–1848) считал, что «общественное образование, преимущественно имеющее в виду развитие умственных способностей и обогащение их познаниями, совсем не то, что воспитание домашнее: то и другое равно необходимы, и ни одно другого заменить не может». С ним соглашался его литературный оппонент профессор Московского университета, стоявший на позициях «официальной народности», С. П. Шевырев (1806–1864), писавший в статье «Об отношении семейного воспитания к государственному» (1842), что «только в самой тесной, в самой неразрывной связи семейного воспитания с государственным заключается идеал воспитания совершенного везде, но особенно в настоящую минуту в нашем Отечестве». По его мнению, для идеального воспитания необходимы три этапа – семейный («да зачнется человек вообще, или христианин»), государственный (воспитается «русский»), сочетание того и другого (формируется «образованный европеец, готовый для общественной жизни»)89.
Косвенным образом о пользе и даже необходимости общественного воспитания говорит и пример из семейной жизни все тех же Аксаковых: поступление сына Сергея Тимофеевича К. С. Аксакова в университет в возрасте 15 лет «прямо из родительского дома» было очень трудным. Огромная привязанность к родителям, к дому, к тому замкнутому семейному пространству, в котором он провел свое детство и юность, затрудняли его общение со сверстниками и преподавателями. Много позже его мать признавалась: «Тяжело мне как матери говорить так о своем 32-х летнем сыне. Я желала бы, чтобы он нас менее любил. Эта его любовь к нам сделалась просто ребяческою»90.
Итак, по мере развития и усовершенствования государственной системы домашнее обучение, оставаясь довольно распространенным способом получения образования, постепенно вытесняется казенным, сохраняя свои позиции на начальном этапе, в среде помещичьего провинциального дворянства и, конечно, как способ обучения девочек. Безусловно, уровень образования, получаемого дома, в значительной мере зависел от родительского контроля, вернее, от способности и желания родителей подобный контроль осуществлять. Далеко не все были в состоянии проверить уровень подготовленности педагога и довольствовались самим фактом его наличия в доме. Часто родители не были сами достаточно образованы, чтобы разобраться в том, кто и чему учит их детей.
Большая часть печально знаменитых историй связана с учителями-иностранцами, которые с середины XVIII в., кто по доброй воле, а кто и вынужденно покинув родину, весьма активно воспользовались все возраставшей в русском обществе тягой к образованию. Учителя-иностранцы быстро вошли в моду, и спрос на них был велик. Условия при этом часто назначались вполне приличные. Предшествующая профессия и опыт при этом роли не играли. Родители же далеко не всегда могли даже просто объясниться с теми, кого они нанимали обучать детей в силу незнания языков.
Правительство не раз принимало меры, пытаясь поставить под контроль домашнее образование. Еще в XVIII в. был принят указ, обязывавший домашних учителей проходить экзамен либо в Московском университете, либо в Петербургской академии. В 1831 г. домашние учителя были приравнены к чиновникам с производством в соответствующий чин, они должны были регулярно отчитываться перед учебным начальством, им предлагалось использовать для занятий те же учебники, которые были одобрены для казенной школы. Наказание ожидало не только учителей, нарушивших правило и не имеющих узаконенных свидетельств, но и родителей, пользовавшихся их услугами, о них предполагалось докладывать самому императору. Правда, попытки подобного рода были заведомо обречены на провал в масштабе огромной страны, однако они создавали некоторого рода барьер проходимцам-учителям, хотя бы в столицах и крупных городах.
Через всю русскую литературу проходит вереница трагикомических образов домашних учителей. Пушкинского Онегина обучает «Monsieur l’Abbe, француз убогой», подобно Вральману, не слишком напрягая своего воспитанника: «Чтоб не измучалось дитя, / Учил его всему шутя, / Не докучал моралью строгой, / Слегка за шалости бранил / И в Летний сад гулять водил». Выросший в далекой Симбирской деревне в небогатой дворянской семье пушкинский Петруша Гринев так описывал свое детство: «С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре… Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour #être outchitel, не очень понимая значение этого слова… Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу».
Проблема, однако, заключалась не только в том, что многие домашние учителя сами не имели никакого образования. С этим злом бороться начали довольно рано. Еще Елизавета Петровна в указе об открытии Московского университета подчеркивала необходимость борьбы с такими псевдоучителями, которые «не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют», т. к. «всю свою жизнь были лакеями, парикмахерами»91. С начала же XIX в. предпринимались постоянные попытки поставить домашнее обучение под государственный контроль. Возникали и другие проблемы.
Начнем с того, что даже образованный человек, не имеющий специальных навыков, талантов или большого желания, тоже далеко не всегда может быть хорошим педагогом, да еще когда речь идет об обучении начальным элементарным навыкам. Вспомним учителя А. Т. Болотова, который «был хотя и ученый человек», но «и тот не знал, что ему с нами делать и как учить», а в результате только «мучил» детей бессмысленным переписыванием статей из большого французского словаря, большую часть которых они не понимали. Такого рода методы приносили мало пользы, хотя и создавали видимость обучения. Еще одна проблема заключалась в том, что очень часто учителя-иностранцы, живя и работая много лет в России, не удосуживались изучить даже основ русского языка. В известном рассказе Чехова «Дочь Альбиона» провинциальный помещик Грябов глубоко презирает англичанку-гувернантку своих детей: «Живет дурища в России десять лет, и хоть бы одно слово по-русски!.. Наш какой-нибудь аристократишка поедет к ним и живо по-ихнему брехать научится, а они… черт их знает!»