Само понятие географической оптики выбрано с оглядкой на оптику истории (и по аналогии с ней), в рамках которой в исследовании Т. И. Смоляровой «Зримая лирика. Державин» (2011) анализируются изменения в историческом и художественном повествовании на рубеже XVIII–XIX вв. Характерное для эпохи ощущение изменчивости, нестабильности, иллюзорности мира находило выражение в языке театра: в труде Э. Берка «Размышления о революции во Франции» (1790) театрализованной стала недавняя история, в то время как в поздней лирике Г. Р. Державина через театральную метафорику осмыслялась личная жизнь и судьба[78]. Театральная оптика истории и личной экзистенции, как показывает Смолярова, одновременно оказалась путем, которым в державинскую поэзию с ее архаическим «русским стилем» пришли «принципиально новые метафоры и сравнения, выражавшие европейское мироощущение первых лет XIX века»[79]. Я делаю предположение, что в случае Гоголя способом создания новых образов пространства в его прозе явилась, в частности, географическая оптика, определенная научными источниками его времени. Если оптика истории предполагала взгляд на исторические события и события личной судьбы как на театрализованное действо, то оптика географии – взгляд на мир в ракурсе географического воображения, которое строило и объясняло мир как великий организм, включающий людей и их природную среду и получивший выражение в тотальных картинах природы.
В полемике с существующими интерпретациями темы географии и ее следов в художественных текстах Гоголя я указывала, что один из подходов к этой проблематике слишком обобщал ее, возводя к мировоззрению писателя и к духу эпохи, а другой – слишком сужал, низводя до конкретного факта географизма. Предлагаемое мною понятие географической оптики представляет срединный между названными подходами путь, который, с одной стороны, учитывает конкретные географические источники и их следы в конкретных текстах, а с другой – соотносит всю эту конкретику с той системой научной географии и ее картиной мира, которая складывалась в начале XIX в. и для определения которой было найдено понятие географического воображения.
Проблематика географической оптики пересекается со многими аспектами изучения Гоголя – с уже упомянутой темой взгляда и зрения[80], с причудливыми перспективами гоголевского описания, определенными Андреем Белым в отношении каждой из фаз творческого наследия писателя[81], с вопросами структуры художественного пространства, которые были определены в фундаментальной по этой теме работе Ю. М. Лотмана и подробно исследованы Р. А. Магуайром[82], с проблемой гоголевского барокко в историческом и типологическом срезах[83], с разноаспектным вопросом о «живописности» и экфрастичности гоголевского письма[84], исчерпывающе представленном в сравнительно недавнем исследовании Е. Е. Дмитриевой[85], и с гоголевской «иронией стиля», неожиданно сближающей далекие понятия и явления, которую раскрыл М. Н. Эпштейн[86].
Тем не менее исследование географической оптики предполагает свой отдельный подход: вычленить географическую оптику как специфический способ наблюдения в общем потоке зрительных образов у Гоголя можно только на основе интертекстуальных пересечений с доступными писателю географическими и картографическими источниками. Те же источники позволяют определить объем географического материала, который Гоголь освоил и привлекал в создании художественного образа – литературного пейзажа. Через географические и картографические источники пейзаж Гоголя соотносится с географическим знанием. Таким образом, география и создаваемое ею представление о Земле оказались вовлеченными в процесс построения художественного пространства и стали смыслопорождающими элементами литературного текста. Этот внутренний сюжет гоголевской прозы – основной предмет предлагаемого исследования.
О материале исследования и структурe книги
В общих чертах в книге предпринимаются дальнейшие шаги в исследовании и интерпретации географических источников Гоголя, сопоставление их с историческим контекстом географии и концептуализация географического пейзажа как результата географической оптики писателя. В первой части восстанавливается концепция географии Гоголя на фоне эпохи, во второй описывается связанная с этой концепцией и географическими источниками драматургия взгляда в его пейзажах.
Центральное место в текстологическом и контекстуальном анализе занимает статья Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии», напечатанная в первом номере «Литературной газеты» за 1831 г. Это была первая публикация писателя под собственным именем[87], которая послужила в качестве рекомендации, когда П. А. Плетнев представлял Гоголя А. С. Пушкину как «молодого писателя, который обещает что-то очень хорошее»[88]. Географическая тема писателя в статье предстает «в чистом виде» – здесь он еще не решает вопрос о границе между географией и историей, как будет это делать в «Арабесках», и всю обширную область, изучающую Землю и людей, называет географией. Тем не менее первая редакция статьи никогда не удостаивалась специального внимания как самостоятельный текст: к ней обращались только ретроспективно – как к первому варианту вошедшей в «Арабески» статьи «Мысли о географии». Я предпринимаю обратный ход: рассматриваю ее как основной источник для археологии географических идей Гоголя.
Непричастность статьи «Несколько мыслей о преподавании детям географии» к «Арабескам» и ее «независимая» ценность от них важны и для выяснения корпуса источников географических идей Гоголя. В источниковедческих комментариях к «Мыслям о географии» в «Арабесках» существуют различия, которые можно объяснить разными подходами исследователей. Одни рассматривают статью как в основном педагогическую (С. Н. Киселев, И. А. Виноградов, В. Д. Денисов), другие – как географическую, отражающую общую геоисторическую концепцию писателя (Ю. В. Манн, С. Фуссо, Л. В. Дерюгина). Однако невероятное количество установленных и гипотетических источников заставляет задуматься о том, не рассуждаем ли мы о каком-то фантастическом и, в сущности, невозможном для выполнения замысле Гоголя. Как может быть, что в процессе подготовки статьи для «Литературной газеты» писатель за короткое время (месяц или два) овладел огромным философско-теоретическим материалом на разных языках, смог составить для себя представление о географии, которое предвосхитило географию ХХ – ХXI вв., и написал статью, которая должна быть признана первым на русском языке концептуальным изложением географических идей эпохи романтизма?
Разобраться в отмеченном парадоксальном несоответствии между тем, какое ограниченное время Гоголь мог посвятить изучению указываемых источников, и тем, в каком солидном объеме новая география была представлена в его статье, – одна из задач предлагаемого здесь исследования. В этом случае можно говорить об интеллектуальной интуиции Гоголя, о которой писал и Семенов-Тян-Шанский, однако она проявилась именно как интеллектуальная – в феноменальном гоголевском чувстве гравитации разрозненных идей, собранных из разных источников и синтезированных до цельной концепции. Чтобы оценить интуицию писателя, следует соотнести выступление Гоголя по вопросам преподавания географии с контекстом географического дискурса в эпоху романтизма – как с местным российским, так и с немецким, в рамках которого вырабатывалась новая парадигма науки. Именно на таком фоне можно понять энтузиазм молодого писателя при открытии для себя совершенно нового горизонта для мышления о мире и ощутить его мощную синтезирующую мысль, по осколкам воссоздающую теорию науки.
Конец ознакомительного фрагмента.