Тройственная агрессия, которая началась 30 октября вторжением израильских вооруженных сил на территорию Египта, и к которым немногим позже присоединились Англия и Франция, во многом обязана политике «двойной игры» даллесовской дипломатии. Неоднозначные, противоречивые. двусмысленные высказывания Даллеса по поводу применения силы в Египте явились одной из причин, подтолкнувших Англию, Францию и Израиль к открытому нападению. Недаром британский министр Г. Моррисон говорил о «двуличности» Даллеса и «его примечательной и прискорбной традиции говорить правильную вещь утром и делать неправильную после обеда».
Доказательством «двойной игры» американской дипломатии в лице Даллеса является его разговор в середине ноября с министром иностранных дел Великобритании С. Ллойдом. Ллойд посетил Даллеса в больнице «Уолтер Рид», где последний проходил серьезные обследования. По воспоминаниям Ллойда, Даллес спросил его: «Сельвин, почему вы остановились? Почему вы, несмотря ни на какие трудности, не свалили Насера?» Ллойд был шокирован, потому как такие крамольные вещи говорил ему человек, который противился военному вторжению Англии и Франции в Египет. Однако Ллойд, ответил, что если бы «вы» «нам» намекнули (дословно, «подмигнули» – К.А.), мы бы пошли дальше». Даллес ответил, что он не мог этого сделать15.
Характерно в этой связи и признание Р. Мэрфи, который упрекнул Ги Молле в том, что Англия и Франция не продолжили войну до победного конца. «Я знаю своих соотечественников, – заявил он, – Эйзенхауэр и Даллес изменили бы свои позиции перед фактом успеха»16.
Оценка действий президента и его госсекретаря до сих пор остаются предметом спора в американских научных кругах. Известно, что США встали на сторону СССР в этом конфликте. Как считает, например, историк Дж. Хастон, эта позиция оказалась «недальновидной», так как среди союзников США «рухнула вера в НАТО и в американскую поддержку»17. Газета «Нью Йорк Таймс» откровенно выражала сожаление по поводу того, что «США оказались в странном сообществе», голосуя вместе с СССР «против Англии и Франции»18. Однако есть и историки, которые в целом согласны с позицией Даллеса и которые считают, что в 1956-1957 гг. решающую роль играло укрепление собственных позиций США на Ближнем Востоке, нежели поддержка союзников19.
Провал Тройственной агрессии позволил США выступить подлинным защитником стран периферии. После всестороннего банкротства Англии и Франции США смогли беспрепятственно приступить к «миссии руководства» Ближним Востоком. Двуличная дипломатия Дж.Ф. Даллеса расчистила США путь на Восток, а в геополитическом отношении, как это понимали американцы, был налицо «вакуум силы». «… Советский Союз – подлинный враг, и все остальное должно рассматриваться на фоне этой истины». Это означало заполнение «существующего вакуума на Ближнем Востоке… прежде чем он будет заполнен Россией»20.
Суэцкий кризис заложил основы потери влияния Англии и Франции в регионе, а провозглашенная в 1957 г. доктрина Эйзенхауэра, называвшаяся часто двойным именем Эйзенхауэра-Даллеса, юридически закрепила лидирующее положение США на Ближнем Востоке.
1. Киссинджер Г. Дипломатия. М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1997.
2. Усачев И.Г. Джон Фостер Даллес. Политический миф и реальность. М.: Мысль, 1990.
3. Blum J.M., . McFeely W.S, Morgan E.S., Schlesinger Jr. A.M., Stampp K..M. The National
4. Copeland M. The Game of Nations. N.Y., 1969.
5. Dallek R. The American Style of Foreign Policy. N.Y., 1983.
6. Dowty A. Middle East Crisis. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1984.
7. Eden A. Full Circle: The Memoirs of the Rt. Hon. Sir Anthony Eden. L.: Cassel, 1960.
8. Eisenhower D. Waging Peace: The White House Years 1956-1961. Garden City, N.Y.: Experience. A History of the United States. N.Y., 1968. Doubleday, 1965.
9. Eisenhower J. Letters to Mamie. N.Y.: Garden City, 1978.
10. Keith K. Suez. N.Y.: St. Martin’s Press, 1991.
11. Lloyd S. Suez 1956: A Personal Account. London: Jonathan Cape, 1978.
12. Tournoux J. Secret d’ètat. Paris, 1960.
«Европа поразит с первого разу…»: Европеизм и русская самость в творчестве Н.В. Гоголя
Аннотация: В статье не только прослежена эволюция взглядов Н.В. Гоголя на ведущие страны Западной Европы (Францию, Англию, германские земли) и их жителей на протяжении конца 1820-х – начала 1850-х гг., но и сделана попытка реконструировать его философскую концепцию, объясняющую взгляд на возможность гармоничного развития страны, нации и общества. Особое внимание обращено на формирование в сознании писателя обобщенных образов англичанина, француза, немца (германца) как позитивных или негативных примеров при создании обобщенного образа русского. Гоголь видел, что европейская цивилизация находится на грани важного перелома, движения к будущему. С его точки зрения, более всего к этому будущему была готова Англия, но она демонстрировала и наибольшее число проблем. Россия может избежать этих проблем. Она должна идти по собственному пути, используя свои уникальные преимущества. Роль русского (человека будущего) обозначена Гоголем вполне ясно. Он должен искать и найти гармонию в душе и в мире, а потом подарить важное знание всему человечеству.
Ключевые слова: Н.В. Гоголь, гоголевский период в русской литературе, Западная Европа второй четверти XIX в., обобщенные образы англичанина, француза, немца (германца), национальные стереотипы.
Период 1830-х – 1850-х гг. характеризовался ожесточенной идейной полемикой между западниками и славянофилами об исходных точках, путях развития и будущем России. Их борьба («великая литературная распря»21) породила непримиримую вражду, которая чем дальше, тем больше разделяла и сталкивала между собой представителей образованной части общества. Однако в указанный период были люди, которые стремились предложить другой путь движения вперед, примиряющий западников и славянофилов и, в то же время, основанный совсем на иных принципах. Если мы обратимся к идейному наследию Н.В. Гоголя, то увидим, что в его сознании постепенно вызрели две истины (говоря словами близко знавшего писателя литературного критика и мемуариста П.В. Анненкова): «…государство, находящееся в Европе, не может убежать от Европы»; «…русский мир составляет отдельную сферу, имеющую свои законы, о которых в Европе не имеют понятия»22. Нет необходимости говорить об актуальности подобных утверждений. Но как же это сочетается? Мог ли Гоголь, приняв эти тезисы за основание рассуждения, придти к какому-либо позитивному (хотя бы для себя) решению проблемы?
В связи с этим, цель статьи – не только проследить эволюцию взглядов Гоголя на ведущие страны Западной Европы (Францию, Англию, германские земли) и их жителей на протяжении конца 1820-х – начала 1850-х гг. (Это важно, поскольку позволяет увидеть, как в сознании одного из наиболее проницательных русских писателей меняется отношение к европейским державам и их представителям, что отражает процесс самопознания и самопозиционирования образованного, но не участвовавшего в эпоху Николая I в государственном управлении, слоя русского общества). Меня также будет интересовать философская концепция Гоголя (насколько ее можно реконструировать по переписке и литературным произведениям), объясняющая его взгляд на возможность гармоничного (самобытного, но обязательно учитывающего достижения западной цивилизации) развития страны, нации и общества.
Тема «Гоголь и Англия» уже давно является предметом исследования отечественных специалистов. Занимались ею, в основном, филологи (лингвисты и литературоведы)23, что естественно и понятно. Исторические аспекты затрагивались ими применительно к конкретным произведениям. Но если мы проанализируем идейное наследие Гоголя – социального философа, постоянно стремившегося популяризировать свои взгляды в разных слоях русского общества (от царской фамилии24 и аристократии25 до сапожника и угольщика), мы получим новые результаты и, может быть, лучше поймем, в какой накаленной (политической, экономической, идейной и т.д.) атмосфере он действовал. Эта атмосфера часто доводила народы до массового психоза, а государства – до революции. Гоголь же всегда и во всем искал гармонию. Ему показалось, что он ее нашел (без обращения к иностранному опыту это, конечно, сделать было невозможно) и он, с позиции учителя26, решил передать истину другим людям. Какой творческой, а, значит, и личной, катастрофой все для него закончилось, хорошо известно. Но мне в данном случае интересно проследить становление историко-философской позиции писателя27, в которой обобщенные образы англичанина, француза, немца (германца) будут позитивным или негативным примером (фоном) при создании обобщенного образа русского – человека будущего.
В январе 1829 г. Гоголь, только что окончивший Нежинскую гимназию высших наук, приехал в Петербург, полный разнообразных планов применения своих сил и талантов. Столица империи – пока еще предел его мечтаний, и он пишет другу и однокашнику Г.И. Высоцкому в ответ на его предложение отправиться за границу: «Может быть, мне жизнь петербургская так понравится, что я поколеблюсь и вспомню поговорку: не ищи того за морем, что сыщешь ближе»28. Но очень скоро Гоголь был разочарован Петербургом. Наблюдения за типами и характерами столичных обитателей на первых порах не дали ему того впечатления, на которое он надеялся. В его представлении город перемешал всех жителей, подчинил их себе, лишил индивидуальности. Вот строки из письма матери: «Петербург вовсе не похож на прочие столицы европейские или на Москву. Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности, на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе не похожи на иностранцев, а русские, в свою очередь, обыностранились и сделались ни тем ни другим». Далее Гоголь пишет о трагической разъединенности петербуржцев, их полной зависимости от чужой управляющей воли, из-за чего "бесплодно издерживается» вся жизнь человека «в бездельных, ничтожных трудах»29. Он уловил первые признаки начинающегося процесса атомизации русского общества, вызванного постоянным усложнением государственного и экономического механизма империи30.
Гоголь увидел в этом одну из главных причин смерти человеческой души и бросился в бой за человека. Он напряженно искал сферу приложения своего труда, которая выдвинула бы его на роль идейного руководителя, направляющего людей по правильному пути. Какое-то время такой сферой ему виделось преподавание истории. (Он писал еще одному другу по Нежину М.А. Максимовичу, сообщая ему о том, что принялся за «огромное творение» – «Историю Малороссии»: «Ничто так не успокоивает (так в тексте – А.О.), как история. Мои мысли начинают литься тише и стройнее. Мне кажется, что я напишу ее, что я скажу много того, чего до меня не говорили»31.) Надеясь получить место профессора в Киевском университете, он написал для представления министру просвещения С.С. Уварову статью «План преподавания всеобщей истории», напечатанную в «Журнале Министерства народного просвещения»32. Гоголю хотелось самому прочитать свой план министру. В письме А.С. Пушкину он восклицает: «Во мне живет уверенность, что если я дождусь прочитать план мой, то в глазах Уварова он меня отличит от толпы вялых профессоров, которыми набиты университеты233. Но профессорского места в Киеве Гоголь не получил, попытки преподавать в институте Патриотического общества и в университете в Петербурге закончились провалом34, служить в небольших чинах он больше не хотел. Что оставалось? Оставалось только писать и воздействовать на людей тем, что отлично ему удавалось еще в Нежине – метким словом, яркими образами и сочным юмором.
В 1835 г. в сборнике «Арабески» появились три первые повести из цикла «Петербургские повести». Цикл был начат «Невским проспектом». И здесь оказалось, что город вовсе не усреднил всех его жителей. Их можно различить, разделить на классы, выявить характеры, жизненные ориентиры, понять причины их тоски или радости. Невский проспект – «…единственное место, где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург». Резче всего в сознании автора выделяются иностранцы – англичане, французы и немцы35. (Англичане появляются в пространстве Петербурга ранним утром. В очерке «Петербургские записки 1836 года» сказано: "Первые лодки с чиновниками, солдатами, старухами няньками, английскими конторщиками понеслись с Васильевского [острова] и на Васильевский»36.) С 12-ти часов на Невский проспект выходят со своими питомцами английские и французские гувернеры и гувернантки. «Английские Джонсы и французские Коки идут под руку с вверенными их родительскому попечению питомцами и с приличною солидностью изъясняют им, что вывески над магазинами делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что находится в самых магазинах. Гувернантки, бледные миссы37 и розовые славянки, идут величаво позади своих легеньких, вертлявых девчонок, приказывая им поднимать несколько выше плечо и держаться прямее…»38. Это глупо и пошло? Но родители отданных на воспитание иностранцам отпрысков ведут себя еще глупее и, как сказано далее в повести, тратят жизнь на совершеннейшие мелочи. Гоголь подтрунивает над английскими и французскими педагогами, однако, не отрицает их учености чисто практического толка, следовательно, права воспитывать русских детей39. Или, добавлю от себя, воспитывать русских как детей?
Более подробно он говорит о немецких ремесленниках, жестоко наказавших поручика Пирогова за попытку соблазнения жены слесаря Шиллера. Этот слесарь, а также его друзья сапожник Гофман (громкие имена, но они только однофамильцы знаменитых писателей) и столяр Кунц высекли бедного поручика, застав его за фривольным танцем с женой Шиллера, впрочем, довольно глупой немкой. Данный эпизод Гоголь использует для показа, с одной стороны, немецкой пошлости и ограниченности, а, с другой, гибельной стороны русской натуры (на примере Пирогова), маловосприимчивой к оскорблению личного достоинства и чести. (Еще одна проблема русского характера – бесплодная мечтательность и погоня за фантомами – передана через образ художника Пискарева40. Убив его в повести, Гоголь распрощался с романтическими писательскими опытами своей юности, такими, как поэма с немецким колоритом ("идиллия в картинах") «Ганц Кюхельгартен» [1829 г.]41.)