А.Б. Резников со свойственной ему проницательностью признает, что «в Иране имел место новый феномен, нечто такое, чего раньше не было»[11], в результате чего произошла как бы «отсрочка прогресса». Последнее замечание еще раз свидетельствует о замешательстве марксистско-ленинской историографии в объяснении иранских событий, которые не укладывались в привычную им теорию прогресса.
Резников называет шиизм «живой, действенной идеологией», а также констатирует, что «идеология ислама в Иране не утрати-ла своей жизненности, встала на защиту жизненных интересов иранского народа и сама обрела новые жизненные силы»[12]. Оптимистичен он и в оценке роли шиитской идеологии в революции: «шиитский ислам оказался чем-то вроде идеальной религиозной идеологии для многоклассового, антитиранического, антиимпериалистического (античужеземного) движения, каким была иранская революция». На специфику революции, по его мнению, оказали влияние такие факторы, как «высокий уровень набожности иранцев, принадлежащих к самым широким слоям населения», характерные для иранцев массовые проявления религиозного фанатизма[13].
Р.А. Ульяновский считает необходимым выделять в иранской революции два этапа: период подлинно народного антимонархического и антиимпериалистического движения, в котором, по мнению советских наблюдателей, особенно ярко проявили себя представители левых политических групп (до февраля 1979 г.), и последовавший за ним этап «закрепления исламских организационных форм и идеологических основ», в котором инициатива оказалась в руках шиитского духовенства[14].
Вокруг указанного второго этапа иранской революции, ассоциируемого со становлением исламского режима, в советской историографии сложилась полемика относительно ее классового содержания. Если первый этап революции признается «народным», обладающим «широкой многоклассовой социальной базой», то второй этап характеризуется как «буржуазный» или «буржуазно-демократический». Однако, строго говоря, реалии иранской революции не вписываются в стандартизированные схемы марксистско-ленинского обществоведения. Ибо «гегемоном революции» оказалась далеко не буржуазия и даже не «традиционные мелкобуржуазные слои»[15], а наиболее консервативная сила, которая, по логике марксизма, должна была тормозить ход развития капитализма. Тем более что шахская программа модернизации страны вполне отвечала задаче укрепления капиталистической системы хозяйствования в Иране. Очевидно, иранский феномен требовал принципиально иных подходов к истолкованию, не отягощенных догматическим наследием советской марксистско-ленинской доктрины.
О новой тенденции в интерпретации Исламской революции в советской историографии говорит введение в инструментарий анализа С.Л. Агаевым нового понятия «исламский аспект революции». Данное понятие он увязывает со значительной ролью шиитской религиозной традиции в народном сознании иранцев, что и предопределило идеологическую основу революции. Он также стремится снять противоречие между «исламским аспектом революции» и ее подлинно народным характером, говоря о том, что в иранской революции со всей силой проявили себя «народные аспекты религии», такие как шиитские мистерии (та’зийе)[16].
В работах некоторых других исследователей, например, Е.А. Дорошенко, идеология исламского движения в Иране, возглавляемого шиитским духовенством, рассматривается как вариант иранского национализма, причем в его наиболее обостренной форме[17]. Безусловно, говоря о национализме, Дорошенко подразумевает антиимпериалистическую направленность этой идеологии, черпающую силы в культурно-исторической и цивилизационной самобытности иранского народа.
Можно выделить целую группу советских исследователей, которые были в большей степени ориентированы на изучение идеологических и культурологических аспектов предреволюционной истории Ирана и событий Исламской революции (Е.А. Дорошенко, В.Б. Кляшторина, А.К. Лукоянов, В.К. Зотов, Г.С. Ефремова[18] и др.). Именно этой группе иранистов удалось проследить те тенденции в культурной и общественной жизни Ирана, на основе которых происходило оформление и утверждение лозунгов «исламского правления» (хокумат-е эслами) и «исламской республики» (джомхури-йе эслами). Следует заметить, что в фокусе внимания исследователей оказались прежде всего идеи светских исламских деятелей (Джелала Але Ахмада, Али Шариати, Мехди Базаргана, Сейеда Хосейна Насра) и меньше всего идеология политизированного шиитского духовенства, например аятоллы Р.М. Хомейни, М. Мотаххари, Бехешти, Талегани, Шариатмадари и др. В области изучения идеологического наследия шиитских мыслителей в отечественной историографии Ирана образовалась заметная лакуна, которая так и не была никем заполнена.
Один из ведущих советских ученых-иранистов А.З. Арабаджян отмечает, что в иранской общественной мысли 1960–70-х годов особо актуальными становятся проблемы культурного наследия и поиска идентичности, за которыми скрывались «различные политические взгляды, суждения, устремления». Поиск аутентичного культурного наследия приводит многих представителей иранской интеллигенции к переоценке роли ислама в истории их страны, и к концу 70-х годов исламизм уже определяет идейный и культурный фон общественной жизни. Как считает Арабаджян, это «вынужденное перевоплощение» объяснялось репрессивной политикой шаха в отношении оппозиции, в первую очередь группировок левой и социалистической направленности[19].
В.Б. Кляшторина в своей монографии также пытается ответить на вопрос, почему в центре общественной мысли Ирана 1960–70-х годов неожиданно оказались проблемы культурного наследия, исламских ценностей и их взаимодействия с западной культурой. При этом она делает акцент на изучении такого феномена, как традиция (культурная традиция), предварительно обеспечив теоретическое осмысление данного понятия и определив его специфичность. По ее мнению, культурные традиции могут быть «активным инструментом познания современности, мощным фактором, помогающим определить путь развития страны или региона». Кляшторина выделяет три направления в подходе идеологов развивающихся стран, в том числе Ирана, к традициям: 1) традиционализм (безоговорочная защита и прославление традиций, отождествление религиозных традиций с национальными традициями вообще); 2) модернизм (полное отрицание традиций); 3) концепции синтеза («мелкобуржуазные и буржуазные»)[20].
В иранской революции особенно ярко проявили себя именно концепции синтеза. Вместе с тем Кляшторина подчеркивает, что «построение работающего синтеза традиционного и современности – задача огромной трудности». Поэтому она выражает сомнение в том, насколько жизнеспособным окажется тот синтез, который был предложен сторонниками Хомейни.
На основе анализа художественной литературы и публицистики, исторических и культурологических работ иранских мыслителей того периода исследовательница определяет основные тенденции в развитии общественной мысли, ключевые темы и сюжеты, процесс дискуссии и порождения новых идей, который создавал тот культурный и идейный фон, на котором вызревала идеологическая база будущей революции. Хотя трудам самих религиозных деятелей не было отведено подобающего места в ее монографии.
В.Б. Кляшторина сумела продемонстрировать, что общественная мысль в Иране вышла на качественно новый уровень осмысления общественных проблем, возникла оживленная дискуссия вокруг наиболее острых вопросов. Однако в связи с тем, что автор не рассматривала шиитскую религиозную мысль 1960–70-х годов, очевидно считая ее малозначимой и занимающей периферийное положение в общественном дискурсе, в ее монографии не получила осмысления взаимосвязь между нарастающим общественным интересом к собственной религиозной традиции («духовно-культурной переориентацией»[21]) и интеллектуальной эволюцией внутри определенной группы шиитского духовенства, которую возглавил Хомейни. Ведь эти два встречных процесса в итоге и дали феномен Исламской революции.
В качестве основного вывода Кляшториной прозвучал тезис: «Общим для большинства иранских буржуазных идеологов 60– 70-х годов было то, что поиски оптимальной модели культурного развития они вели преимущественно в пределах духовных ценностей ислама»[22].
Другой исследователь-иранист А.К. Лукоянов подтверждает этот тезис в отношении общественной мысли Ирана: «Оппозиционная монархии буржуазная общественная мысль оказалась замешанной на исламе. Указанное обстоятельство сыграло немаловажную роль в том, что, когда в стране начала складываться революционная ситуация и шиитское духовенство начало прилагать усилия к тому, чтобы овладеть революционизирующимся сознанием масс, почва для этого оказалась взрыхленной»[23].
Е.А. Дорошенко как исследователь современного Ирана заслуживает нашего особого внимания. В центре ее научных интересов оказалось шиитское духовенство, которое привлекло ее внимание в первую очередь благодаря тому, что не сходило с арены политической жизни Ирана на протяжении всего XX века, во время Конституционной революции (1905–1911), в период диктатуры Резы-шаха Пехлеви (1924–1941) и особенно в период после окончания Второй мировой войны. Более того, политическая роль и авторитет духовенства в народной среде возрастали на протяжении 1960–70-х годов, когда общество переживало наиболее стремительный скачок в направлении модернизации.
Именно Дорошенко Е.А. впервые в советской историографии современной истории Ирана произвела комплексное исследование специфики шиитского духовенства, что особенно важно в плане изучения процессов политико-идеологического развития Ирана в 1960–70-е годы и в период Исламской Республики. Ее работы характеризовало «основательное изучение догматики шиизма, знание механизмов воздействия (духовенства) на верующие массы». Она также произвела методологическую новацию в рассмотрении данной проблемы, проанализировав в сравнительно-историческом ракурсе участие духовенства в двух иранских революциях: Конституционной революции (1905–1911) и Исламской революции (1978–1979).
В работе Е.А. Дорошенко «Шиитское духовенство в двух революциях…» освещен широкий спектр форм и методов участия шиитского духовенства в названных революциях. Главное внимание автор уделяет идеологическому обоснованию духовенством своего активного участия в революционных движениях. Рассматриваются различные взгляды иранского духовенства на проблемы власти, экономики и международных отношений и дается яркая картина борьбы внутри правящего духовенства за поиск направлений социально-политического и экономического развития ИРИ.
Отдельно рассматриваются идейные установки шиитских теологов о роли ислама, характере исламской власти, «третьем пути» развития и джихаде. Дорошенко изучила материалы Анджоман-е дини, созданного Мотаххари, религиозных собраний в Шемиране (1970-е годы). Она использовала широкий круг источников по религиозно-политической мысли шиитского духовенства, например сборник Гофтар-е мах, в котором рассматривались существующие шиитские концепции власти, выраженные аятоллами Хосровшахи, Фальсафи, Табатабаи, Талегани, Йазери, Бехешти и др. Ею были основательно рассмотрены социально-политические и экономические концепции вождя Исламской революции Рухоллы Мусави Хомейни.
Дорошенко отметила, что Хомейни не ограничивался выдвижением расплывчатых и бессодержательных лозунгов, апеллирующих к религиозным чувствам традиционных слоев населения, а разработал четкую стратегическую и тактическую программу, означавшую в сильной степени трансформацию традиционной шиитской догматики. Тезис о «трансформации традиционной шиитской догматики» в ходе революции, по сути, означает признание внутреннего динамизма шиитской традиции. Если «социально-консервативная в своей основе идеология» способна к трансформации и развитию, то почему она также не может производить революционизирующее воздействие на общество в целом? Однако мысль об эволюционном развитии и динамизме исламского фактора у Дорошенко не доведена до конца, так как в общем она оценивает результат Исламской революции как «откат в эпоху средневековья»[24].
В работах В.К. Зотова проанализирована идеологическая борьба в послереволюционном Иране, в частности политика «культурной революции» (энгелаб-е фарханги). Этот исследователь усматривает в шиитской идеологии динамичное явление, которое является таковым «в силу особых потенций, изначально присущих этому вероисповеданию». Успехи исламского возрождения в Иране объясняются им за счет сочетания в имамитском шиизме двух элементов – догматики и иджтихада (процедура выведения религиозно-правовых постановлений на основе толкования священных источников), что придает религиозным концепциям гибкость. Поэтому он и задается вопросом: «Изменился ли шиизм как мировоззренческая система с приобретением новой политической роли?»
Им дано достаточно обстоятельное определение основных принципов и доктрин официальной идеологии ИРИ, опирающихся на идеологическое наследие Хомейни и его сторонников. В целом он следует в фарватере марксистско-ленинской историографии и характеризует идеалы исламской республики как «ограниченные», основанные на «социальных мифах, иллюзиях и предрассудках». Им же отмечено разочарование широких слоев населения в идеях шиитского духовенства уже в первые годы существования Исламской Республики Иран, в том числе тех, на кого оно опиралось – «торговой и мелкой буржуазии»[25].
Отдельно следует остановиться на изучении трудов видного идеолога иранских левых Али Шариати, к которым обращались Е.А. Дорошенко, В.Б. Кляшторина, Г.С. Ефремова, А.К. Лукоянов, В.И. Юртаев и др. Советские исследователи зачастую неоднозначно оценивали вклад этого деятеля в идеологию Исламской революции. В научных публикациях, посвященных Али Шариати, предпринимаются попытки охарактеризовать взаимоотношения светских исламистов и духовенства, в первую очередь отношения между Шариати и Хомейни. Также для них весьма характерно стремление увидеть черты классового конфликта в этих взаимоотношениях, тем более, что представители светского и клерикального направлений в исламском движении обращались к разным аудиториям, социально-классовый состав которых был неодинаков. Считалось, что идеи Шариати привлекали наиболее прогрессивно мыслящую часть иранской молодежи (студентов иранских университетов и иранское студенчество, обучающееся за рубежом), которая впоследствии будет выступать против нового исламского режима, тогда как идеи Хомейни и других идеологов из числа шиитского духовенства были обращены к «пауперизированным» и «люмпенизированным» массам. Однако в целом идеи Шариати были признаны несостоятельными (как и любые идеи, не соответствующие марксизму-ленинизму) и «сыграли реакционную роль в истории иранского общества»[26].
В.И. Юртаев в своей работе «Иран: студенты в исламской революции», посвященной роли студенчества в общественной жизни шахского Ирана в 1960-70-е годы и в начальный период Исламской революции (1980-е годы), дает сравнительный анализ теории и практики основных течений в движении «политизированного ислама»; им исследуются взгляды таких исламских лидеров, как аятоллы Р. Хомейни, М. Мотаххари и М. Талегани, д-р Али Шариати. Поставив задачу «проследить основные тенденции в развитии общественного сознания Ирана 60-80-х годов», он рассматривает весь комплекс вопросов через призму новой социологической дисциплины «социальная ювенология».
Юртаев отмечает, что многие феномены современного Ближнего Востока связаны с демографической спецификой этих стран, в которых увеличение молодежного контингента определяет особенность проявления «конфликта поколений». Он также придерживается тезиса о том, что молодежь в своих революционных выступлениях занимала более левые позиции, тогда как лидеры «пауперов» пытались совместить революционные лозунги с традиционными (религиозными) стереотипами поведения. Более того, он констатирует, что Хомейни, как и шаху, не удалось опереться на студенчество, которое объективно выступает против политического господства лидеров духовенства. Все же он признает, что именно «политизированный ислам» определил лицо Иранской революции[27].