Дочь Б. Е. Этингофа, театральный режиссер Н. Б. Этингоф, вспоминает:
Мне очень хотелось поставить «Дон Кихота» [в Костромском ТЮЗ-е] <…> И тут мне сказали, что вахтанговцы репетируют «Дон Кихота» в инсценировке Булгакова. О, Булгакова! – это то, что мне нужно. Но выяснилось, что текст имеется только в Вахтанговском театре <…> Б. Захава <…> встретил меня дружелюбно и дал прочесть пьесу на месте, в своем кабинете <…> Я жадно проглотила всю эту большую пьесу – это был Сервантес, не искаженный, подлинный! <…> Я попросила дать мне экземпляр, но не тут-то было! – «Вахтанговцы имеют право первой постановки!» <…> Он был неумолим. Наконец, он сказал: «Попробуйте сходить к Булгакову, попросите у него, если он согласится… только вряд ли, он болен, и к нему никого не пускают». … Захава дал мне адрес, и я ничтоже сумняшеся, в тот же час полетела в Нащокинский, в Дом писателей. Мне открыла Елена Сергеевна и сухо спросила, с чем я пожаловала. Я что-то не очень толково лепетала ей. Очевидно, я сильно волновалась, потому что она смягчилась, предложила присесть – тут же в передней за столик – и стала расспрашивать. Я сказала, почему считаю, что молодежи нужен Дон Кихот, и как меня огорчили все дурацкие переделки, и что вот сегодня я прочла, наконец, пьесу Михаила Афанасьевича, и… ну и т. д. По-видимому, Елене Сергеевне понравились мои ответы, и она спросила, как моя фамилия. Тогда вдруг открылась дверь из комнаты, и вышел худощавый человек в тужурке, наброшенной на рубашку с распахнутым воротом – это был ОН! Я узнала его по портретам. «Как вы сказали ваша фамилия?» Я повторила. «А какое вы имеете отношение к Борису Этингофу?» Я ответила, что это мой отец. «Вы дочь Этингофа?! Люся, это дочь Этингофа! Я слышал, что вы хотите поставить моего Дон Кихота?» Тут Елена Сергеевна всполошилась: «Миша, уходи отсюда сейчас же, тебе нельзя вскакивать!». Она стала потихонечку подталкивать его к дверям. «Постой, ты понимаешь, это его дочь! Дай ей экземпляр получше, пожалуйста! Ваш отец – очень хороший человек…» Эти слова он произнес уже в дверях, Елена Сергеевна не дала ему договорить: «Уходи, уходи же! Я дам, не волнуйся, обязательно дам». Она извинилась передо мной: «Ему нельзя вставать, он болен». И я только сейчас обратила внимание, какое у нее измученное, усталое лицо. Это было в конце ноября 1939 года. Больше полувека я храню в памяти этот разговор, может быть, и не дословно, но очень близко к тому, что было на самом деле. Есть вещи незабываемые! <…> Потрясенная встречей, счастливая, что так удачно заполучила драгоценную пьесу, я прижала ее к сердцу, выскочила на слякотную, сумеречную улицу и… вдруг остановилась. Только тут я осознала, что все это произошло благодаря папе. Откуда Булгаков знал его и почему так хорошо к нему относился? Что связывало их? Это была загадка, которую я много лет не могла разрешить. Печально, что я сразу не рассказала папе об этой встрече: не успела – на следующий день уехала в Ярославль, меня вызвали, а там все завертелось…11
Насколько можно доверять тем и другим мемуарам? При каких обстоятельствах познакомились М. А. Булгаков и Б. Е. Этингоф? Только ли встреча во время Гражданской войны могла связывать этих людей? Когда они виделись в Москве у Е. Ф. Никитиной? Чем объясняется столь эмоциональное поведение писателя и на «Никитинском субботнике», и при встрече с Н. Б. Этингоф? Попробуем выполнить пожелание М. О. Чудаковой и найти «ключ» к взаимоотношениям этих двух людей, а также ответить на все возникшие вопросы.
Поскольку в рассказе Е. Ф. Никитиной говорится о прорыве Южного фронта красными, вероятно, имелись в виду боевые действия Гражданской войны на Юге России или Северном Кавказе. М. А. Булгаков приехал из Киева на Северный Кавказ ранней осенью 1919 г. в качестве военного врача. Писатель сам давал показания в Москве осенью 1926 г.:
С августа 1919 <…> во Владикавказе12.
Аналогичное свидетельство содержится в биографических заметках, записанных П. С. Поповым со слов М. А. Булгакова:
Жил в Киеве безвыездно с февраля м. 1918 по август 1919 года13.
Однако исследователи уже обращали внимание, что Киев был занят белыми только 31.08.19 по новому стилю (18.08.19 – по старому). Если писатель попал на Кавказ в августе, значит, он покинул Киев либо при красных, либо сразу после взятия города белыми. Расхождение в датах может объясняться параллельным использованием хронологии старого и нового стиля во время Гражданской войны. Т. Н. Лаппа, сообщая об их жизни в этот период, настаивала, что М. А. Булгаков уезжал при белых и попал к деникинцам по мобилизации:
<…> В августе прошел слух, что возвращается Петлюра. Конечно, Михаилу бы не поздоровилось, и вот мы пошли прятаться в лес <…> и пришли белые. Тогда мы вернулись <…> И вот, как белые пришли в 1919-м, так Михаилу бумажка пришла, куда-то там явиться. Он пошел, и дали ему назначение на Кавказ <…> Кажется, в конце августа или начале сентября <…> И вот он уехал во Владикавказ и взял с собой мою браслетку, попросил «на счастье», а недели через две вызвал меня телеграммой, я <…> уехала из Киева <…> Михаил ехал по мобилизации <…>14.
М. А. Булгаков первоначально прибыл в Пятигорск и был направлен в 3-й Терский полк15. По словам Т. Н. Лаппы, Константин (К. П. Булгаков – двоюродный брат М. А.) и младшие братья Николай и Иван стали служить у белых лишь после отъезда четы Булгаковых из Киева на Кавказ. Так же полагает и Е. А. Земская на основании семейных писем и устных сообщений:
К 1 декабря 1919 г. в Киеве осталась только мама, Иван Павлович и Леля. Младших сыновей уже нет в Киеве – они уходят с белой армией за границу. Мать объясняет «случившееся» тем, что у Коли повреждено легкое и, не долечив, «пришлось отправить его на юг»16.
Однако Т. Н. Лаппа отчасти противоречит себе, поскольку рассказывает, как М. А. Булгаков случайно (?) встретил Константина на вокзале в Ростове по дороге на Северный Кавказ17. По-видимому, и Т. Н. Лаппа, и В. М. Булгакова были не вполне откровенны, умалчивая об истинных обстоятельствах службы братьев Булгаковых в деникинской армии.
Другую версию отъезда из Киева излагает зять М. А. Булгакова Л. С. Карум в своих мемуарах, вот его краткое описание событий:
А в 1919 году Киев захватили деникинцы. Булгаков летом 1919 года проживал где-то «в нетях» на даче под Киевом. Он прятался, так как уклонялся от мобилизации врачей в Красную Армию. И уклонился благополучно. Но в Киеве он решил больше не оставаться: фронт советско-деникинский был слишком близко, в 15 километрах от Киева. Булгаков решил уехать вглубь белой территории, где более спокойно. В августе 1919 года Михаил вместе с Тасей покинули Киев. Булгаков был назначен врачом во Владикавказский военный госпиталь18.
В другом месте Л. С. Карум повествует об этом более подробно:
Киев <…> брали с двух сторон. Одновременно подошли к нему и петлюровцы со стороны Поста Волынского и Святошина, и добровольцы со стороны Дарницы и левого берега Днепра. Петлюровцы вошли в город раньше и вывесили свой флаг на Думе. Потом появились добровольцы и сорвали украинский флаг с Думы и вывесили русский трехцветный бело-сине-красный национальный флаг. Каждую секунду могла возникнуть стрельба. Но к вечеру инцидент был улажен. Петлюровцы – более слабая сторона согласились отвести свои войска к Фастову <…> В последний месяц, когда в июле 1919 года большевики объявили поголовную мобилизацию, Миша скрылся из Киева, на мобилизационный пункт не явился, и скрывался в районе Бучи по знакомым дачам. Этим он избежал мобилизации. С появлением добровольцев он опять появился в квартире, но объявил, что оставаться в Киеве больше не намерен, а поедет на Кавказ, где поступит на военную службу <…> В общем, когда я приехал в Киев на свою старую квартиру по Андреевскому спуску № 13, то там были только Варенька и Тася, доктор Миша Булгаков и студенты Коля и Ваня успели уже в первые шесть дней поступить в Добровольческую армию и уйти из Киева <…> Я приехал в Киев на 6-й день после его занятия Добровольцами, но на городе лежала еще печать ужаса последних дней большевистской власти. Дело в том, что большевики, видя неминуемую сдачу Киева, взяли огромное, более 1000 человек число заложников, чтобы в городе было спокойно, и разместили их в подвалах ЧК на Левашевской и других улиц Липок. В ночь перед сдачей Киева чекистские патрули ходили по городу и арестовали всех, кто попадался под руку. К рассвету все подвалы и дворы всего квартала в Липках, где помещалось ЧК, были заполнены людьми. И вот был дан при отходе приказ: Всех расстреливать! Расстреливали из пулеметов. Всего было расстреляно до 1500 человек или более, никто точно не знает. Когда большевики ушли, родственники уведенных или взятых бросились в Липки искать своих мужей, жен, отцов, братьев, женихов и т. д. Их глазам представилась ужасная картина. Подвалы и дворы были забиты трупами. В некоторые подвалы нельзя было войти: трупы лежали горой <…> Сейчас же после приезда в Киев я стал готовиться к отъезду… Миша хотел ехать со мной… Я узнал на вокзале, что в Таганрог идет вагон, принадлежащий одному из деникинских генералов, кажется, Драгомирову <…> Я пробыл в Киеве 5 дней <…> На шестой я отыскал вагон, куда мы погрузились с Варенькой, Мишей и Тасей. Вагон прицепили к поезду, который шел в Таганрог, и 30 августа 1919 года мы двинулись в путь <…> Ехать было очень хорошо, вагон был пустой19.
Относительно обстановки при взятии Киева красными и деятельности местной ЧК имеется также красноречивая информация в летних и осенних сводках Освага 1919 г., из которых ясно, что именно к августу ситуация стала особенно угрожающей:
Киевская Чрезвычайная комиссия, руководимая Сорокиным, культивирует систему расстрелов. Убито много видных общественных деятелей, которые были обвинены в фантастических заговорах против советской власти <…> Лукьяновская тюрьма и все другие арестантские помещения забиты арестованными <…> (29.06.19).
Ужасы киевской Чрезвычайки не поддаются описанию. В последнее время царил ужасающий террор с самыми утонченными пытками. Работали в Чрезвычайке преимущественно женщины. В день ухода большевиками расстреляно 1500 человек, заключенных в Лукьяновской тюрьме… Выяснилось, что в последние дни перед оставлением города большевиками отправлены в Москву большие эшелоны заложников; среди них много офицеров, отказавшихся служить в Красной армии (16.09.19)20.
Аналогичным образом зверства всеукраинской Чрезвычайки описаны в репортажах, которые публиковались в газете «Киевское эхо» (август—сентябрь 1919 г.)21. И в них речь идет о последних расправах ЧК перед тем, как красные покинули город.
Э. Л. и Р. И. Бобровы со слов Б. Е. Этингофа рассказывали, что на допросе во Владикавказе весной 1920 г. М. А. Булгаков давал показания о том, что он бежал из Киева. Это свидетельство вполне согласуется с мемуарами Л. С. Карума и информацией о ситуации в городе. Вначале М. А. Булгаков скрывался от большевиков «в нетях», а когда пришли белые, спешно покинул Киев, опасаясь возвращения большевиков, тем более, что линия фронта пролегала в непосредственной близости от города. Возможно, Ю. Л. Слезкин в романе «Столовая гора» подразумевал именно эту ситуацию бегства М. А. Булгакова от красных, говоря, что его герой Алексей Васильевич (его прототипом и был М. А. Булгаков) пишет автобиографический роман под названием «Дезертир».
Так же можно истолковать слова из булгаковских «Необыкновенных приключений доктора» о докторе N, где речь идет о периоде после пребывания красных в Киеве в 1919 г.:
Кончено. Меня увозят22.
С. П. Ноженко, основываясь на мемуарах Л. С. Карума, уже отметила, что М. А. Булгаков уезжал во Владикавказ добровольно23. Кажется, нет оснований сомневаться в достоверности воспоминаний Л. С. Карума, особенно учитывая точность его хронологии. Важно также отметить, что дата отъезда, указанная Л. С. Карумом, дана по старому стилю, что могло быть причиной указаний как на август, так и на сентябрь.
Тамара Сослановна Гойгова в1960 г. писала Е. С. Булгаковой:
Михаила Афанасьевича я хорошо помню. Мы вместе работали в отд. народн. образов. в Орджоникидзе, кроме того, он еще раньше знал мою ст. сестру, кот. была на войне (I ой импер.) мед. сестрой, в то время как он был воен. врачом24.
Это письмо уже приводила М. О. Чудакова25. Еще раньше Л. М. Яновская сообщала, что Т. С. Гойгова передала Е. С. Булгаковой экземпляр пьесы М. А. Булгакова «Сыновья муллы». Кроме того, исследовательница, ссылаясь на Х. В. Туркаева, приводила выдержку из рукописи Т. С. Гойговой о том, что М. А. Булгаков бывал у них дома и консультировался по поводу персонажей пьесы с ее мужем, А.-Г. Гойговым26. С. П. Ноженко нашла материалы, касающиеся медсестры Лидии Бек-Бузаровой, окончившей курсы для подготовки сестер милосердия при Владикавказском военном госпитале и причисленной к пятигорской общине, которая работала вместе с М. А. Булгаковым в Могилеве-Подольском в Самарском госпитале Красного Креста с ноября 1915 г.27 Она и была той самой сестрой Т. С. Гойговой, урожденной Бек-Бузаровой. С. П. Ноженко высказала предположение, что Булгаковы могли ехать во Владикавказ в 1919 г. в надежде остановиться в доме Бек-Бузаровых во Владикавказе на углу Мариинской и Московской улиц № 37. Во всяком случае, как свидетельствовала Т. С. Гойгова, М. А. Булгаков впоследствии бывал у них в доме.
В этом контексте можно отметить, что при штабе генерала И. Г. Эрдели в Пятигорске состоял полковник Генерального штаба обер-квартирмейстер Булгаков. Его именем в Пятигорске подписаны документы с 23.03.19 по 02.01.2028. Инициалов, к сожалению, в них нет. Военный историк С. В. Волков любезно сообщил нам, что его имя – Константин Герасимович Булгаков, который с 13.03.19 был обер-квартирмейстером штаба войск Терско-Дагестанского края, с сентября-октября того же года обер-квартирмейстером войск Северного Кавказа, уволен со службы 01.04.2029.
Исследования родословной семьи Булгаковых не дают информации о родственнике с таким отчеством, мы не располагаем доказательствами его родства с писателем, они могли быть просто однофамильцами. Но наши знания о дальних родственниках могут быть пока и неполными. Нельзя исключить, что М. А. Булгаков отправлялся на Кавказ не только к знакомой медсестре, но и к какому-то дальнему родственнику, состоявшему при штабе И. Г. Эрдели.
Примечательно, что Д. А. Гиреев также допускал, что у М. А. Булгакова были родственники в Пятигорске и Владикавказе, он перечислял брата Николая (вольноопределяющегося), двоюродного брата Константина Петровича, служившего в штабе Терского казачьего войска, и дядю (?) Ивана Андреевича, генерала-квартирмейстера в штабе командующего войсками Северного Кавказа30. Доверять Д. А. Гирееву нельзя, достоверные данные переплетены у него с авторским вымыслом. Однако упоминание квартирмейстера Булгакова при штабе командующего указывает на знакомство Д. А. Гиреева с какими-то документами, возможно, он встречал также имя «Константин» и отождествил его с Константином Петровичем.
Здесь интересно обратиться к реакции Т. Н. Лаппы на книгу Д. А. Гиреева. В письмах, обращенных к нему, она не соглашалась со многими деталями и отмечала неточности. Однако при этом с нескрываемым любопытством спрашивала, какими материалами он пользовался, догадываясь, что он располагал реальной информацией об их жизни на Кавказе31. И действительно, в письме от 29.11.80 он сообщал ей, что основывался на документах архивов, в том числе архива Терского казачьего войска и газетах, издаваемых при белых32. Вместе с тем, отвечая на вопросы Л. К. Паршина, Т. Н. Лаппа отзывалась о книге Д. А. Гиреева в резко негативном тоне, а главное, горячо опровергала присутствие родственников М. А. Булгакова на Кавказе33. Она могла намеренно скрывать обстоятельства службы его братьев и кузенов у белых и причины, которые заставили писателя отправиться на Кавказ. Возможно, что Константин, которого М. А. Булгаков встретил в Ростове, и был Константином Герасимовичем, а не Константином Петровичем.
Уместно также напомнить, что коллега М. А. Булгакова, писатель Ю. Л. Слезкин, как выяснил Ст. С. Никоненко, был племянником генерала Ивана Георгиевича Эрдели, сыном его родной сестры Веры Георгиевны (Юрьевны)34. Сын Ю. Л. Слезкина, Лев Юрьевич, прямо сообщает, что его родители рассчитывали на встречу с родственниками на Кавказе:
Вот и Кавказ. Не исключено, что кроме движения армии их влекла туда надежда встретить мать отца или ее сестер, живших там постоянно. Этого не случилось35.