Всеволод Зельченко
Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий
© Новое издательство, 2019
Ars poetica
Мой бедный мальчик, сядь к столу и слушай. Вот – просто баловство словами. Звуки – льются так легко, достаю их из «мешка», как фокусник ловит червонцы из воздуха; как ночью – мотыльков (Dziady – A, panie motylu). Ты – о важном, большом, а выйдет малое, я – о малом – а откроется большое. Ты о крас‹ивом› – выйдет некр‹асиво›. Я об уродце так, что – ах! [Как же это? Ну, уж не знаю. Надо много страдать – (во имя слова) (под знаком слова) – И еще… и еще… Надо жить не только здесь. Когда все станет словом… Главное во мне – не гражд‹анин›, не труж‹еник›, не любовник – никто. Главное – поэт.][1]
Предисловие
Читатель этой книжки наверняка заключит, что о стихотворении Ходасевича в ней сказано и слишком много, и слишком мало. С одной стороны, ему будет предложен набор имен, текстов и фактов, чье касательство к «Обезьяне», да и само знакомство с ними Ходасевича как минимум неочевидны; с другой стороны, на важнейший вопрос, заданный Дэвидом Бетеа: «Зачеркивает ли последняя строка урок обезьяны или, наоборот, этот урок дает единственный ключ к пониманию исторических событий?»[2] – прямого ответа он не обнаружит (здесь мы рассчитываем, впрочем, что наша позиция, пусть и не обозначенная expressis verbis, будет ясна из самого хода изложения).
Для пишущего эти строки существенно различие между комментарием и интерпретацией. В интерпретациях «Обезьяны» – одного из самых знаменитых стихотворений в русской литературе – недостатка определенно не ощущается: ее центральный эпизод толковали как обращение Ходасевича к своим польским корням и к корням еврейским, как рукопожатие с Пушкиным и с врагом рода человеческого, как аллегорию русско-сербского союза и как уход от послереволюционной действительности в первобытный рай зверей, как соблазн бестиальной жестокости и, наоборот, как индуистское утверждение братства всего живого. Эти и другие концепции будут, разумеется, обсуждаться ниже; однако главную свою задачу мы видели не в том, чтобы увеличить их число, а в по возможности подробном воссоздании реального и литературного контекста, в котором стихотворение Ходасевича существовало для его современников. Не проделав такой работы, интерпретатор рискует принять бытовую деталь за цитату, а общее место – за перекличку с конкретным предшественником («лисица видит ср., лисицу ср. пленил») и из-за недостаточного знакомства с традицией не заметить новаторства.
Главный и едва ли не единственный инструмент для реконструкции этого контекста сто лет спустя – подбор и взвешивание параллельных мест: «филолог всегда бывает доволен, когда находит параллелю», как любил повторять своим итальянским слушателям прославленный немецкий эллинист Эдуард Френкель[3]. Нет нужды говорить, что новые возможности для поиска и обработки материала, доступные нам теперь, не подменяя и не облегчая традиционного историко-филологического анализа, позволяют комментатору предлагать решения таких вопросов, которые прежде не могли быть и поставлены.
Первая и третья главы работы были ранее напечатаны в виде статей[4]; в нынешней версии они существенно расширены.
В книге не раз встречаются ссылки на наблюдения, которыми с нами щедро поделились М.В. Безродный, А.К. Гаврилов, Аминадав Дикман, Ю.Л. Минутина-Лобанова, Б.А. Рогинский, А.Л. Соболев; всем им – наша сердечная благодарность. В наведении разного рода справок и в присылке труднодоступных статей помогли А.Ю. Балакин, Эдуард Вайсбанд, А.А. Ветушко-Калевич, В.Б. Гефтер, Е.Л. Куранда, М.А. Левченко, М.В. Пироговская, Д.В. Сичинава, А.Б. Устинов, Г.М. Утгоф и Е.П. Чебучева, в прояснении вопросов цыганской этнографии – К.А. Кожанов, в переводах с иврита – М.Ю. Брук и Хава Броха Корзакова. Е.В. Казарцев любезно согласился прочитать в рукописи пятую главу, а П.Ф. Успенский – книгу целиком. За все наши ошибки и упущения никто из них не отвечает.
Наконец, нельзя не упомянуть две филологические компании, которым эта затянувшаяся работа обязана исходным толчком: лекторов и аудиторию «Дома читателя» – ежегодных уик-эндов медленного чтения в Санкт-Петербургской классической гимназии, – а также сообщество chodasevich, возникшее в «Живом журнале» в 2006 году. Сейчас, когда история русского Livejournal по всем приметам подошла к концу, атмосфера и уровень тогдашних обсуждений вспоминаются с особенными чувствами.
Обезьяна
Справка
Согласно составленному Ходасевичем списку стихов (Бахметевский архив Колумбийского университета, фонд М.М. Карповича), «Обезьяна» начата 7 июня 1918 года, окончена 20 февраля 1919 года (Собр. соч. I, 396). Черновой автограф ст. 1–15 и 52 (1): РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 26 об. – 27. Впервые напечатано (2): Рабочий мир. 1919. № 6 (апр.). С. 3. Об истории этой публикации рассказывают мемуары П.Н. Зайцева, возглавлявшего литературный отдел журнала:
По делам «Сирены» уже в 1919 году я снесся с поэтом Вл. Ходасевичем, который работал тогда в Наркомпросе у Луначарского, и предложил дать что-нибудь для нового журнала[5]. Ходасевич дал свое стихотворение «Обезьяна», в котором звучало осуждение первой империалистической войны. Перед отправкой стихотворения в Воронеж я показал его Волгину[6]. Волгину очень понравилась социальная тема стихотворения, и он мертвой хваткой вцепился в него: «Не отдадим его в „Сирену“, давайте печатать в „Рабочем мире“!» И в апрельском шестом номере стихотворение было напечатано. Ходасевич не возражал ‹…›[7]
При жизни автора стихотворение публиковалось еще пять раз: (3) Ходасевич Вл. Путем зерна: Третья книга стихов. М.: Творчество, 1920. С. 42–43; (4) То же / 2-е изд. Пг.: Мысль, 1922. С. 51–53; (5) Ежов И.С., Шамурин Е.И. Русская поэзия XX века: Антология русской лирики от символизма до наших дней / С ввод. ст. В. Полянского. М.: Новая Москва, 1925. С. 261 (перепечатка из [4])[8]; (6) Возрождение. 1927. № 716. 19 мая (в подборке «Белые стихи», вслед за стихотворениями «Эпизод», «Полдень», «Встреча»); (7) Ходасевич Вл. Собрание стихов. Париж: Возрождение, 1927. С. 49–51. Единственный известный нам прижизненный перевод, на итальянский язык, появился в 1932 году[9].
Текст воспроизводится по источнику (7). Разночтения черновика[10] и ранних публикаций немногочисленны:
Ст. 6 (1): Тяжелый крест серебряный висел
Ст. 8 (1–5): По ней катились. Рядом, на заборе,
Ст. 15 (1): Ему штаны (на этих словах черновик обрывается).
Ст. 15–16 (2): Воды ему. Но чуть ее пригубив, / Не холодна ли, блюдце на скамейку
Ст. 17 (2–6): Поставил он. И тотчас обезьяна,
Ст. 19 (2–3): Обоими руками блюдце. (4–5) Обеими руками блюдце.
После ст. 27 отбивка (2)[11].
Ст. 39–40 (6): Не заглянул так мудро и глубоко – / Воистину, до дна души моей.
В принадлежавшем Н.Н. Берберовой экземпляре «Собрания стихов» 1927 года (Библиотека Байнеке Йельского университета), в котором Ходасевич снабдил каждое стихотворение пометами, под текстом «Обезьяны» приписано (Собр. соч. I, 396):
20 февр‹аля›. Нач‹ато› 7 июня 1918. Все так и было, в 1914, в Томилине. Гершензон очень бранил эти стихи, особенно Дария.
Томилино – поселок по Московско-Казанской железной дороге, в 25 верстах от Москвы, где Ходасевич с мая 1914 года жил на даче с женой и пасынком, «пишучи о Пушкине (сел-таки), переводя проклятого Сенкевича и творя рецензии о стихах для „Рус‹ских› Вед‹омостей›“»[12].
«Обезьяна» входит в формально не выделенный цикл больших нерифмованных ямбических стихотворений 1918–1920 годов. В первую очередь это шесть вещей из сборника «Путем зерна» («Эпизод», «2-го ноября», Полдень», «Встреча», «Обезьяна», «Дом»), в составе которого они – за единственным исключением – расположены подряд[13]. Порукой тому, что сам Ходасевич воспринимал их как целое, служит и позднейшая републикация четырех из них под общим заголовком «Белые стихи» (6). К ним примыкает стихотворение «Музыка» (1920), открывшее следующий сборник Ходасевича «Тяжелая лира», а также ряд неоконченных набросков и планов-конспектов из рабочих тетрадей 1918–1922 годов (БП № 382, 392; Собр. соч. I, 286; РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 19[14]; Ед. хр. 25. Л. 22 об.[15], 24).
1. Серб с обезьяной
То же и в архиве нашей памяти. И в ней есть свои шкафы, ящики, коробки и коробочки. ‹…› Как в них найти те «бисеринки» эмоциональных воспоминаний, впервые мелькнувшие и навсегда исчезнувшие, как метеоры, на мгновение озаряющие и навсегда скрывающиеся? Когда они являются и вспыхивают в нас (как образ серба с обезьяной), будьте благодарны Аполлону, ниспославшему вам эти видения, но не мечтайте вернуть навсегда исчезнувшее чувство. Завтра вместо серба вам вспомнится что-то другое.
В конце двадцатых или начале тридцатых годов, читая третий том марксовского собрания сочинений Бунина, поэт Дмитрий Кедрин написал на полях против последних строф стихотворения «С обезьяной» (1907): «Ходасевич отсюда взял, но у него лучше»[16]. И действительно, редкая из работ, посвященных «Обезьяне», обходится без сопоставления с бунинскими стихами – а то и без утверждения, что второй из этих текстов «непосредственно инициирован»[17] первым.
Соответствий много: Роберт Хьюз называет их «интригующими», Эммануэль Демадр – «поразительными», а по признанию В.Е. Пугача, «количество заимствованных или переиначенных деталей шокирует»[19]. Процитируем последний из предлагавшихся перечней, для краткости дополнив его еще одним очевидным пунктом: «Нельзя пройти мимо удивительного сюжетного сходства (многими, конечно, замеченного) с одним поэтическим текстом той же эпохи – „С обезьяной“ (1907) Ивана Бунина. ‹…› Балканец-музыкант с обезьяной (хорват у Бунина, серб у Ходасевича); зной; ‹место действия – дачи;› обезьянка, пьющая воду; особенный взгляд животного, на который обращают внимание оба поэта…»[20] Кажется невероятным, чтобы такая экзотически-прихотливая комбинация могла возникнуть в двух независимых случаях – если, конечно, не принимать высказанную однажды со всей серьезностью гипотезу, будто один и тот же обезьянщик за семь лет докочевал из Одессы до Подмосковья, «причем шарманка его за время странствий вполне могла прийти в негодность, почему и появился вместо нее в стихотворении Ходасевича бубен»[21].