Далее Вайтц говорит о способе поселения у германцев. Он говорит, что они только в виде исключения – вследствие случайных только обстоятельств – селились отдельными дворами, окруженными каждый своим участком поля, пастбища и луга. Обыкновенно же германцы жили селами, скотоводство и земледелие управляли всеми отношениями и они же привели к необходимости строить села.
Люди, которые были связаны между собой в тесном союзе вследствие родства или какого другого обстоятельства, занимали большую или меньшую полосу земли. В одном каком-нибудь месте они строили себе жилища, но не сплошными улицами, а каждое на свободном пространстве, которое отдельному лицу нравилось. Дома окружали участки усадебной земли Hofstlette, в северной Германии – Wurth, на скандинавском севере – Taft. Затем в прилегающей территории полевой земли образуются особые клочки или участки – коны (gewänne), причем берутся в расчет и одинаковое качество почвы, и одинаковое расстояние от села. Каждый член сельской общины получал, часто по жребию, выпавший ему участок в каждом из них – и в хорошем, и в дурном, и в близком, и в отдаленном. Таким образом, число участков в каждом коне равнялось числу членов общины. Цель этого устройства – достигнуть возможности уравнительного и справедливого раздела. В каждом коне общинник получал обыкновенно равную долю, величина которой колебалась, смотря по качеству земли и по разным другим обстоятельствам. Позднее, когда вошла в обычай система трехпольного хозяйства, то вся пахотная земля, то есть все ее коны разделились на три большие части – озимое, яровое поле и пар. Все говорит, утверждает Вайтц, о древности хорошо организованной германской общины. Но и раньше, когда было больше простора в смене возделывателей территории, причем попеременно одни поля распахивались, другие отдыхали и обращались в пастбища, должны были существовать те же общие правила при обработке.
Такого рода поземельные отношения Вайтц называет Feldgemeinschaft или Flurgwang (неполная форма общинного землевладения). Feldgemeinschaft может быть такого рода, что доли в полях или конах не распределяются между отдельными членами раз и навсегда, но всякий раз, как приходит очередь до известного поля, снова производится раздел (не передел): так как общее качество всех участков одинаково, то для получателя безразлично, достанется ли ему тот же участок или другой, одинаковый по величине. Это – строгая Feldgemeinschaft. Указания на такую земельную организацию мы встречает и позднее. Но известия Цезаря и Тацита не подтверждают, что в их время везде распространено это полное общинное землевладение. По всей вероятности, существовало оно только не в полном виде Flurgwang, то есть в необходимости каждого отдельного хозяина сообразоваться в своих хозяйственных действиях с деятельностью остальных жителей деревни, оставлять под паром известную часть своего участка и выгонять свой скот в известное поле вместе со всеми другими. Таким образом, Вайтц, который ранее совершенно отвергал существование у германцев права коллективного общинного землевладения, потом сделал некоторые уступки в своей теории, убежденный замечательными исследованиями других ученых.
По мнению Маурера, марковое устройство древних германцев представляет переход от быта номадов к оседлой земледельческой жизни, в состоянии которого находились германцы, современные Тациту и Цезарю. Потому первые учреждения германцев при поселении в империи были рассчитаны на скотоводство и необходимые для него пастбища и носили на себе характер «союзности, общественности». Это замечание, по словам Маурера, должно быть отнесено не только к поселениям целыми деревнями, но и к отдельным дворам. Первоначально многие из них составляли союз, общество.
У них в общем владении находились неразделенные луга, выгоны и леса. При устройстве первоначальной деревни каждый участник союза получал известное пространство для дома и двора, затем ему выделялся участок земли в пахотном поле и давались права пользования в неразделенных общинных землях. Участие члена союза во всех составных частях полевой марки сначала было чисто идеальное, и это не только в лесах, пастбищах и лугах, но и в наделе пахотной земли. Это следует из ежегодной перемены владения и ежегодно вновь предпринимаемого отвода отдельным лицам земли, как это делалось во времена Цезаря; та же система сохранилась и во время Тацита и кое-где уцелела в Германии до позднейшего времени.
В большей же части страны это древнее устройство не удержалось в первоначальной чистоте. Участки, находившиеся в пользовании, мало-помалу перешли в отдельную собственность, подобно тому как продолжительная аренда переходит в наследственную. Маурер думает, что в Германии переход этот совершился около времени переселения народов. Но в отдельную собственность были обращены повсюду только участки пахотной земли и усадьбы; леса и луга вместе с водами и дорогами остались в общем владении. Даже относительно полей община удержала за собой право определять способ пользования землей. В приведенных строках заключается сущность мнения Маурера. Он не допускает существования отдельной поземельной собственности у германских племен в эпоху Цезаря и Тацита. Надобно заметить, что сведения, сообщаемые обоими писателями древности, не противоречат мнению Маурера.
Конечно, древнегерманская Feldgemeinschaft не может быть приводима к понятию о полной поземельной общине, какая, например, существует теперь у русских крестьян. Немецкий исследователь Nasse (автор труда «История следов общинного устройства в Англии») в своей рецензии на Бюхеровскую переработку книги Лавалэ вооружается против отождествления древнегерманского общинного быта с русским. Нам кажется, говорит он, что Лавалэ недостаточно указал на различие между развитием аграрных отношений в России и среди германских племен. Нынешняя русская сельская община представляется ему, по-видимому, живой картиной древнегерманского общинного землевладения, и потому-то русская община стоит на первом плане в его построении. Но основная черта устройства последней – признание равного права всех совершеннолетних жителей на равное участие в землях, составляющих сельскую общину – никаким образом не может быть доказана в германских селах в историческое время. Можно считать вероятным, что с тех пор как германцы прочно уселись на известных местах, всякий взрослый член союза получил свой участок на общинной ниве, но после того как раздел был совершен, и каждый получил свою coxy (Hufe),[24] при возрастании населения безземельный (на долю которого не хватало участков) должен был рассчитывать только на свой труд для других или же на обработку невозделанной земли как на жизненные средства, передел уже не производился. Пустующая земля, которой было много, конечно, долго избавляла новые поколения свободных поселян при возрастающем населении от безземелья; при этом или части принадлежавшей к общине девственной земли разделялись на новые сохи при старом селе, или на ней образовывались новые младшие села. Часто также при увеличившемся населении несколько семейств обрабатывали один участок, одну соху. Только позднее в большей части Германии естественное разделение (die Naturaltheilung) сделалось общераспространенным. Но о праве безземельных требовать нового передела земли с целью увеличения числа сох через уменьшение величины прежних, сколько известно Nasse, не находится никаких сведений в немецкой истории.
Таким образом, Nasse отвергает существование у германцев такой общины, которая бы основывалась на периодически повторяющемся переделе пахотной земли. Причем Nasse в конце прибавляет, что и в древнерусском поземельном строе несколько столетий ранее настоящего времени периодические переделы не составляли необходимости.
Это последнее замечание должно быть признано весьма основательным; оно свидетельствует о хорошем знакомстве Nasse с новейшими трудами русских ученых. По этим исследованиям существование переделов до прикрепления крестьян к земле оказывается весьма сомнительным; только с развитием крепостного права деревенская община, ограниченная известной территорией должна была «в случае нарушения равенства подворных участков» (от неравномерного изменения в составе семейств) «прибегать теперь к новому способу для уравнения этих участков – к переделу земли, который при прежней свободе выселения должен был составлять лишь исключительное явление» (См.: Соколовский. Очерк истории сельской общины на севере России. С. 93; с. 86–92).
Приведенными сведениями о землевладении у древних германцев мы должны будем ограничиться. Как бы то ни было, но мы должны сказать, что из двух главных видов владения землей – общинного и частной собственности – во всяком случае тогдашнее германское владение гораздо более подходит к первому.
Дружина
Своеобразное место в ряду учреждений, из которых слагались формы жизни древних германцев, занимала дружина (тацитовское comitatus).11
Прежде всего заметим, что германская дружина далеко не имела такого всеобъемлющего значения, какое придают ей некоторые ученые, между ними и Гизо, полагающий, что большинство немецких государств на римской почве было основано дружинами. Как увидим ниже, ничего подобного не было; но во всяком случае в социальном отношении дружина имела важное значение в Германии.
Дружина представляет общество свободных людей, собравшихся добровольно вокруг своего вождя. Они не теряли личной независимости и обязаны были повиноваться вождю только как своему военному начальнику. Дружинники жили обыкновенно в доме вождя; вместо платы он давал им пищу, одежду, оружие, коня, устраивал обильные пиры, раздавал роскошные подарки из военной добычи (см.: Germ., 14). Они имели полное право выйти из дружины одного вождя и перейти к другому.
Связь между ними и вождем была исключительно нравственная; отличительной чертой этой связи была добровольная верность (Treue), а не обязательное подчинение. Для дружинников считалось вечным позором и стыдом возвратиться живыми с поля сражения, в котором убит был их вождь; за него и с ним должны они были умирать. Они раньше поклялись защищать его и посвящать свою храбрость его славе: «Вожди сражаются для победы, дружинники дерутся за вождя».[25] Если он был конунг или князь и лишен власти, то они могли не покидать его и следовать за ним повсюду. Очевидно, что учреждение это важное и интересное, но, тем не менее, не в нем должны мы видеть основное начало различных германских государств, образовавшихся на развалинах Римской империи. Дружинники уже потому не могли основать их, что вообще были немногочисленны. Подтверждение этого мы имеем в свидетельствах многих писателей.
Так, Аммиан Марцеллин в рассказе о битве Юлиана Отступника с аллеманнами у Агрентората (Страсбург) говорит, что конунг их Chono-domarius после долгой борьбы наконец сдался со своей дружиной и что дружина состояла из 200 человек, что составляло весьма незначительный процент в сравнении с остальным ополчением аллеманнов (пало 6000 человек).[26] Из позднейших известий мы знаем, что норвежский король имел дружину в 120 человек, и когда захотел удвоить ее, народ возроптал.
Во всяком случае дружина составляла опору вождя, его славу и почесть во время мира, его защиту во время войны, она была основой той силы, с которой соперничавшие между собой князья вели борьбу («haes dignitas, hae vires; magno semper et electorum iuvenum globo circumdari in pase decus, in bello praesidium» – Germ., 13). Дружина заменяла конунгам недостаток постоянного войска и чиновников. С другой стороны, учреждение это давало возможность отдельным лицам следовать излюбленным идеалам своего сердца. Удалая и тревожная, но добрая и веселая, чувствующая избыток жизненной силы молодая дружина постоянно старалась найти применение этой силы, и в случае долгого мира в своей земле предлагала часто свои услуги другим воюющим племенам («si civi-tas, in qua orti sunt, longa pace et otio torpeat, plerique nobilium adulescen-tium petunt ultro eas nationes, quae tum bellum aliquod gerunt» – Germ., 14). Учреждение это, впрочем, не удержалось навсегда в первобытной чистоте свободных отношений дружинников к своему вождю. Пока господствовала неприкосновенность общинного землевладения и оно сохраняло первобытный характер. Но когда появились постоянные наделы и участки общинной земли обратились в частную поземельную собственность отдельных лиц, и когда вместе с тем естественно явились свободные безземельные люди, искавшие себе пропитания службой, – это учреждение существенно изменилось. Дружинник является уже не вольным товарищем вождя, а вольным наемником. У англосаксов и северных германцев в позднейшие времена нет даже юридического различия в понятиях «вольный работник крестьянина» и «дружинник короля».
Тот и другой называются у скандинавов Hus Korl (Huskerl), у англосаксов – thegn, gesith (позднее немецкое – gesinde – челядь). Крестьянин-хозяин и конунг по отношению к работнику и дружиннику одинаково именуются Hlaford (то есть «кормилец»). Как дружинник служит оружием королю, так и «Huskerl», «Gesinde» должны были помогать крестьянину оружием, если у него случалась ссора с другим.
Вообще челядь (Gesinde), в которую превратилась первоначальная дружина свободных ратных товарищей вождя, состояла тогда из различных элементов. В нее вступали, во-первых, люди, не любившие труда, искавшие веселой жизни, веселых пиров и общества военных товарищей; во-вторых, молодые люди из богатых фамилий, когда у них пробуждались отвага и сила, жажда славы и воинских подвигов, и, в-третьих, бедные, несостоятельные люди, или же такие, которые вынуждены были искать убежища. Крестьянские Huskerl пополнялись, разумеется, только из людей третьей группы, в дружинах же королевских наемников попадались представители каждой из трех.
Изменение характера дружинного быта лучше всего рисует нам древняя англосаксонская поэма о Беовульфе,12 происхождение которой относится к VIII веку. Из встречающихся в ней описаний видно, что дружинники короля должны были исполнять даже разные низкие службы. Блестящей представляется их жизнь, когда они представлены в своем великолепном вооружении и слушают на королевском пиру певца; является тут и королева и говорит почетные слова, раздает подарки – золотые запястья и кольца, одежду и гривны[27]. Но все-таки один из товарищей должен во время пира служить чужеземцам, и та же комната, в которой пируют днем, служит ночью дружине местом сна.13
Также хорошо обрисовывается дружинный быт в рассказе о короле Фродо, напоминающем рассказы нашего народного эпоса о князе Владимире – Красном Солнышке и его удалой дружине. Фродо должен был жениться, так как его дружинники пообносились и некому было починить их износившееся платье.[28]
Дружинники со времени изменения характера их быта исполняли различные полевые и домашние работы; доказательством этого служит рассказ о короле Сигурде. Когда во время работ на поле он попросил сына своего Олафа оседлать ему коня, то юноша рассердился и не исполнил просьбу отца, в виде злой насмешки он оседлал козла вместо коня. Из этого ясно только, что молодое поколение, к которому Олаф принадлежал, считало такие услуги уже унизительными для свободного и благородного человека. О том, что прежде эти услуги были обычными, свидетельствуют названия разных придворных должностей, исполнявшихся прежде дружинниками, как, например, Maréchal (маршал) – от mahre – лошадь, Schale – слуга (Knecht).
Из «Беовульфа» ясно также, что дружинники получали плату, чего не существовало прежде. Формула присяги, сохранившаяся у англосаксов, говорит, что дружинник обязан быть верным и ни словом, ни делом не совершать ничего такого, что было бы оскорбительно для господина, под условием, что господин будет держать его, как он того будет заслуживать, и что он исполнит все, что требуется в договоре, заключенном между ними, когда он ему подчинился и признал его власть.
Некоторым противовесом обязанности послушания является возможность и право дружинника всегда оставить своего hlaford’a, кроме только того времени, когда ему грозит серьезная опасность. Впоследствии к этому присоединяется еще новое существенное изменение – являются дружинники, не живущие при дворе короля и сами имеющие дружину. Так, например, Беовульф, дружинник короля, поселился на своем наследственном участке и все-таки оставался в дружине. (Thegn, Degen)14 датский начальник береговой стражи в «Песни о Беовульфе» является также дружинником короля, но и сам имеет дружинников под собой.