– Маша, посмотри на себя в зеркало, – теперь ответное слово было за боцманом. – Ты что, собираешься эти "недельки" все разом надеть? Таких размеров, как у тебя – "живете"*, Европа не знает.
– Ты все на грубость нарываешься. Пиши, дурачек!
– Блин этим женщинам один хрен не угодишь, – не унимался боцман, – сначала любимый, затем миленький, далее по возрастающей: глупенький, дурачек, дурак, идиот, тупица, скотина, козел, сволочь…
– Точно! – раздалось из-за шторы, а далее последовал звук подзатыльника.
– Смотри у меня! – прозвучал звучный женский голос с элементами баса. – Все что я тебе прощаю, я же тебе и припомню!
Откуда-то сбоку, но также из-за уже другой шторы, посыпались дельные советы:
– Маша, ты ему скажи, чтоб к моему Андрюхе присовокупился, да к Петьке с Колькой. Будут аппаратуру скопом брать – дешевле выйдет. У них так принято: чем больше берешь, тем дешевле.
– Эй, бухгалтерия! Ты маво Кольку не приписывай, он сам себе на уме. Да, Колюня? – последнее слово сопроводилось оглушительными чмоком. Голос продолжал: – Мы сами с усами. Вляпаешься с ними в какую контрабанду, нам этого не надо.
Здесь вообще все было четко и просто. Надпись, вырванная из какого журнала, гласила: РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА – это когда одни тащатся от работы, другие тащатся на работу, а третьи ТАЩАТ С РАБОТЫ. Последнее было про них.
В кормовых каютах жили по шесть-десять человек. Прийти к единому мнению было непросто, но в ходе бесконечных споров составили список "колониальных" товаров по приоритету. На первом месте значились японская радиоаппаратура, ковры и французский хрусталь. Далее следовали ручные электронные и механические часы, кейсы, парфюмерия и прочее, чего у нас днем с огнем не сыщешь. Замыкался список мелочевкой: календари, пакеты, жевательная резинка… По перечню ходовых товаров конца 70-х годов этот список был не так уж плох. Никто, правда, не ставил тогда вопрос: почему в стране развитого социализма всего этого нет, а в какой-то развивающейся, коей и на карте места не хватило, все это есть, и в неограниченном количестве? Нам было предопределено пройти еще доселе неизведанный путь великих побед и свершений, завершившихся апрелем 1985 года, когда мы все же узнали, на какой стадии социализма находимся, и был ли он, социализм как таковой, вообще.
Тем временем комбриг двинулся в направлении ГКП*. Поднимаясь по трапу, ведущему в боевую рубку, Петровский задел головой скобу для крепления кабельных трасс. Нестерпимая боль пронзила все его, уже немолодое, тело сверху донизу. Сообщив скобе все то, что он о ней думает, комбриг стал осторожно нащупывать свежую болячку. Мало ему своих кровных, профессиональных, тут еще и эта добавилась! Пальцы медленно, чтобы не причинить боли, подбирались к объекту поиска. А вот и она, нашлась милая! Добро пожаловать на свободное местечко! Сколько их было на его памяти, этих ссадин да шишек всяческих за все время корабельной службы, пожалуй, и не счесть. Моряки со временем приспосабливаются к своему кораблю, и голова сама избегает встреч с металлическими и прочими препятствиями. Достается же, в основном, новичкам, прикомандированным да местному начальству.
– Товарищ капитан первого ранга! Разрешите пройти? – рядом с комбригом оказался матросик в чистенькой, по-видимому, недавно выданной ему робе. И черт его угораздил появиться в этот неподходящий момент! Петровский сурово посмотрел на матроса, подумав про себя: "То их не дозовешься при надобности, а тут на тебе – явился не запылился!"
– Проходи, сынок, проходи…
Теперь он знал, кто ему заплатит за эту шишку. В конце-концов надо и меру знать. Не весь же день им прощаться! Служба есть служба.
Быстро преодолев крутой трап из боевой рубки на ГКП, комбриг влетел в "мозговой центр" корабля. Дорвавшись до микрофона общекорабельной трансляции, он металлическим голосом произнес: "Командирам боевых частей и начальникам служб пр-р-рибыть на ГКП!"
Петровский умышленно не назвал группу командования, зная заранее, что они появятся первыми. Так и произошло. Командир виновато посмотрел на комбрига и принялся за старпома. Тот засуетился. И начали появляться, как опята на пне, командиры боевых частей и служб. Замполит, учуяв неладное и желая разрядить напряженность момента, попытался заговорить с Петровским о военно-политической обстановке в районе выполнения предстоящих задач. Но по выражению лица последнего понял, что разговор на эту тему сейчас бесполезен. "Зам" ошибался. Комбриг уже "пришел в меридиан", иначе говоря, взял себя в руки.
Вообще, Петровский был человечным комбригом. Он вникал в нужды и проблемы подчиненных, понапрасну не повышал на них свой голос. Имея небольшой рост, он стремился вырасти по службе, но задержался на капразе*. Своевременно сообразив, что это предел его возрастных возможностей – комбригу было под пятьдесят – успокоился и командовал бригадой надводных кораблей уверенно и стабильно, оттачивая организацию корабельной службы до видимого одному ему совершенства. Моряки меж собой окрестили его Петровичем, и в этом была дань уважения к комбригу. Его негласно любили, и он это чувствовал.
– Все собралися? – откуда-то снизу раздался голос начПО, с его привычным "ся", а потом явился и он сам.
"Легок на помине…" – подумал комбриг.
– А я-то найти их все не мог, растворилися по каютам, – продолжал начПО, напористо беря инициативу в свои руки.
"Вот где ты сам "растворилися"? – про себя передразнил его Петровский. Он был педантом в вопросах субординации и не позволил бы себе задать подобного рода вопрос своему заместителю по политчасти в присутствии подчиненных.
– Сергей Алексеевич, – обратился тем временем начПО к командиру корабля, продолжая владеть инициативой на ГКП, – сейчас мы все дружно профильтруем корабль с форпика в ахтерпик, чтобы проверить все помещения и убедиться…
Начальник политотдела не успел завершить свою мысль, так как наконец-то раздался голос комбрига:
– Командир! Играйте "Большой сбор!" Построение на юте! Проверить по списку наличие всего личного состава на борту! Надеюсь, дамы сообразят, что после проверки трап будет убран.
"Не мешало бы проверить и холостяков", – подумал "зам". Вчерашний прощальный ужин по случаю убытия в дальний поход не гарантировал благоприятного исхода. Правда, "бычки"* доложили старпому о прибытии всей группировки, но старое правило "Доверяй, но проверяй!" и опыт службы делали свое дело.
Объектом номер один среди офицеров-холостяков считался лейтенант Пеков. Как и его подчиненные из трюмной группы, он всем своим внешним видом напоминал окружающим, что его специальность "трюмача" предполагает непосредственный контакт с ГСМ*. Он считал, что отсутствие на его униформе различного рода опознавательных масляных пятен несовместимо с самим понятием "трюмача". Конечно, не эти пятна волновали сейчас замполита.
Пеков входил в состав основного ядра холостяков, посетивших вчера местный ресторан, где его очень даже хорошо знали, правда, не с лучшей стороны. Он отличался от остальных завсегдатаев этого заведения тем, что раньше всех выводил себя из нормального состояния и, как уже бывало не раз, порывался завладеть ритм-гитарой у сопровождавшего застолье ансамбля. Все здесь знали, что Шуре Пекову "медведь на ухо наступил" и играть на музыкальных инструментах он сроду не умел и вряд ли когда сумеет.
Вернув гитару в ансамбль, "трюмача" усадили в такси и, заплатив водителю двойную таксу, отправили на корабль. Пеков был доставлен в целости и сохранности, если не считать безнадежно утерянных левого погона с двумя маленькими лейтенантскими звездочками да галстука с заколкой за сорок копеек. Машина ушла, а он, уцепившись за трап, поданный с корабля на причал, еще долго раскачивался, не решаясь ступить на него. Ходить он уже не мог. Ползти же по трапу Пекову не хотелось – офицер все-таки. Корабельная вахта не желала принимать его в таком виде. Мучения лейтенанта длились недолго. Поднятые "по-тревоге" трюмные взяли своего командира под руки и быстро затащили на верхнюю палубу, тут же опустив его в первый попавшийся люк, чтобы начальство не заметило. Берегут трюмные своего "трюмача"!
На построении экипажа по сигналу "Большой сбор" были все. Исключение разве что составил какой-то новоиспеченный лейтенантик-штурманец, выпускник училища. Он числился сверх штата, поэтому, кроме кадровиков, его особо и не искали. Лейтенант "не делал погоды", хотя, конечно, найти его следовало. В суматохе последних перед выходом в море дней о нем как-то подзабыли. Для всех остальных штатных членов экипажа действовало неписаное правило, в соответствии с которым моряк должен прибывать по этому сигналу живой или "никакой".
Сигнал "Большой сбор" объявляет звонок корабельной сигнализации и возвещает о событиях наиболее важных и святых. Первым таковым является подъем военно-морского флага и гюйса. Флаг почитаем на флоте. Всякий военный, поднимающийся по трапу на борт корабля, прикладывает руку к головному убору и отдает флагу честь. Как известно из истории флота, российский флаг еще ни разу и ни при каких обстоятельствах ни перед кем не спускался по доброй воле. Корабли погружались в морскую бездну с гордо реющим флагом. Неприбытие на построение для подъема флага – ЧП местного масштаба, и виновному нет снисхождения.
Сигнал "Большой сбор" звучит также для проведения смотра корабля, встречи должностных лиц, при приближении корабля к месту отдания воинских почестей. И, наконец, этот сигнал играется в экстренных случаях, означая, что будет сказано что-то, доселе всем неизвестное. В данном случае он был необходим комбригу, чтобы поставить все точки над "i" в завершении проводов.
Когда корабль уходит в дальнее океанское плавание, дата его выхода содержится в глубочайшей тайне, на это акцентируется особое внимание. Нарушить эту тайну способна разве что очередь в близлежащем от гавани магазине, где можно узнать не только дату выхода, но и точное время прибытия из похода любого корабля со всеми сопутствующими подробностями из жизни военных моряков. Как говаривал в подобных ситуациях начальник особого отдела бригады: "Секрет – это то, что приходится всем рассказывать поодиночке!"
Глава 2. В морях твои дороги
– Вставай! Труба зовет в поход! Проспишь адмирала, Петя! Подъем! – Катя Белова прилагала титанические усилия, пытаясь разбудить лейтенанта флота российского. Это был не первый и, видимо, не последний ее посетитель. Общаясь с будущими флотоводцами, она вполне овладела соответствующей терминологией.
"Команде вставать! Койки убрать!" – такими словами пробуждается жизнь на Военно-Морском Флоте. Они настолько впитываются рецепторами слуховой зоны, что мозг моментально выдает команды на побудку. Аналогично на флоте срабатывает еще один сигнал – аварийной тревоги, по которому пробуждаются все как один.
Лейтенант "на автомате", по-курсантски ногами отбросил вперед одеяло, оголив свои "лыжи" сорок пятого размера. Всю ночь его не покидало предчувствие надвигающегося скандала. С чем это будет связано – он еще не знал. Сознание медленно возвращалось в его задурманенную с вечера голову.
– А, Кэт, это ты? Сколько там натикало?
– Я бужу тебя всяческими способами, хотела уже за водой идти. Кто вчера говорил, что в одиннадцать надо быть на корабле? Вставай, сейчас половина двенадцатого, дорогой!
– Чертова кукла! Корабль в двенадцать отчаливает, я пропал. Где моя форма? Кортик? Тащи все сюда. Живее!..
Он еще не знал, что экипаж не уложится в отведенное для выхода из базы время, и поэтому торопился, проклинал все на свете, включая вчерашний злополучный вечер. Ведь предлагали однокашники сначала пойти по своим кораблям, представиться командованию, узнать обстановку, а уж после рвануть в ресторан! Одно его морально успокаивало – никого из них в ресторане не оказалось. Значит, уже сидят голубчики, как говорится: "Дробь-сход!" Поэтому пусть ругают. По крайней мере, будет что вспомнить. Ну, хотя бы эту Кэт и все такое.
Катя работала официанткой в ресторане и периодически разнообразила свой досуг очередным, приглянувшимся ей военным моряком. Она была свободна в выборе и предпочитала контингент офицерского корпуса до капитан-лейтенанта включительно. Чем она руководствовалась в своем выборе – оставалось ее маленькой женской тайной. Иногда, она сама себе говорила:
– Ты ждешь принца на белой "Волге"?
И сама себе отвечала:
– Нет же… Главное, чтобы человек был хороший. А какого цвета будет "Волга" и неважно!
Петя Борисов (отчество Алексеевич его старило) месяц назад сменил свои пять нашивок курсанта кадетского училища на лейтенантские погоны. Был он высок ростом, несколько худощав, но широк в плечах, хорош лицом, одним словом – неотразим. Каким, впрочем, и должен быть офицер Военно-Морского Флота. Немудрено, что Катя остановила свой выбор именно на нем. Сначала она пристроила лейтенанта к столику на шестерых – свободных мест в ресторане не бывало. Затем сервировала, бросая на Петю многообещающие взгляды. После очередной рюмки водки Петр предпринял попытку за ней поухаживать, но Катя дала понять, что все будет после, работа есть работа. Когда народ стал расходиться, Петр в ресторане был уже своим человеком. Потом появился "шведский стол" для официантов и ансамбля песни и пляски имени какого-то "Боя", как позже выяснилось – "Прибоя". Так же назывался и ресторан. Далее перед взором Петра промелькнули огни ночного города, и он никак не мог сообразить, что это за огни и почему их так много – путал их с морскими, навигационными. Сказать, что Петр окончательно и бесповоротно "окосел", было бы неверно. Еще в "системе"* один из офицеров-нравоучителей преподал ему жизненный урок: будучи в увеселительном заведении, надо сразу же присмотреть себе бабцу из самых-самых страшенных. И вот, когда эта страшенная покажется красавицей, надо сказать себе "Стоп – машины! Полный назад!" и уносить ноги. Петр поначалу так и поступил, но в завершающей стадии потерял из виду свой намеченный ориентир.
В домашних условиях Катя сумела пробудить в нем мужчину, предварительно заставив принять прохладный душ. Из всего сказанного Петром в постели она уловила главное: в одиннадцать часов дня ему надо "кровь из носа" быть на "коробке", то есть на корабле. Просьба была выполнена, правда, с некоторой неточностью во времени. После непродолжительного прощального объяснения в подъезде и приличествующих при длительном расставании слов типа "Буду ждать, кроме тебя у меня никого нет", они разошлись, как в море корабли.
Взяв ноги в руки, Петр включил четвертую скорость и через полчаса достиг трамвайной остановки. "Чертовы окраины!" – выругался лейтенант, не обнаружив ничего, напоминающего транспорт. В конце концов ему подфартило – подвернулся-таки частник. Через двадцать минут Петр был у контрольно-пропускного пункта – КПП гавани.
– Ребята! Большой ракетный не ушел еще? – с надеждой в голосе спросил лейтенант у дежурной службы КПП.
– Стоит твой "прожорливый" на месте, тебя дожидается.
У каждого корабля в гавани имелось дублирующее название с подковыркой, которое применялось при каждом удобном случае. Под словом "прожорливый" скорее всего подразумевалось поглощение этим кораблем корабельного мазута в неимоверных количествах. Впрочем, в стране Советов того времени стоимость топлива, как и другого снабжения, не считали – всего было завались. Один такой корабль мог накормить обедом всю бригаду и прикомандированных – это было обычной практикой, особенно во время партийных или комсомольских конференций.
Петру потребовалось пять минут, чтобы добежать до корабля. Узнать его среди остальных не составляло особого труда. Толпа провожающих нехотя покидала корабль. Многие женщины были в слезах, что в таких случаях вполне естественно. Экипаж побортно выстроился на корме или правильнее сказать юте: по левому борту – "маслопупы"*, по правому – "люксы"*. Борисов помялся у трапа, не решаясь протиснуться меж сходящих по нему провожающих. Пока он выжидал, две симпатичные блондинки оценивающе осмотрели его с головы до пят. Было слышно, что они о чем-то договариваются. Из всего ими сказанного он различил лишь одно слово "бой". Петр напряг все свои извилины, пытаясь припомнить, что могло его связывать с этим вроде бы знакомым словом. Нет, не вспомнил. "Бой" – по-английски мальчик, – подумал он, – наверное, беспокоятся о своих детях. Каково им будет, пока отцы плавают?" Тем временем сошел последний из провожающих. Лейтенант молодцевато вбежал по трапу на ют, поставил на палубу свою дорожную сумку и обратился к вахтенному, с погонами старшины первой статьи: