В письме от 7 января 1888 г. Фридриху Адольфу Зорге, своему другу, деятелю международного и американского рабочего и социалистического движения, Энгельс развивал свои оценки перспектив классовой борьбе в Европе следующим образом: «Война <…> отбросила бы нас на годы назад»[19]. Он обратил внимание на то, что «шовинизм затопил бы все, так как это была бы борьба за существование». При этом, отмечал Энгельс, «Германия выставила бы около 5 миллионов солдат, или 10 % населения, другие – около 4–5 %, Россия – относительно меньше. Но всего на полях сражений было бы 10–15 миллионов людей. Хотел бы я видеть, как их прокормят; опустошение было бы такое же, как и в Тридцатилетнюю войну. И дело не кончилось бы быстро, несмотря на громадные военные силы»[20]. Обосновывая прогноз, Фридрих Энгельс давал оценку высокому уровню военных приготовлений Франции, осуществленных после ее поражения в франко-прусской войне. Он, в частности, писал: «На северо-западной и юго-восточной границах Франция защищена очень широкой линией крепостей, а новые укрепления Парижа образцовы»[21].
Энгельс предупреждал и о том, что Германия не сможет одним ударом (в стиле стратегии Мольтке-старшего в прусско-австрийской войне 1866 г. и франко-прусской войне 1870–1871 гг.) разгромить и Россию: «Россию <…> нельзя взять штурмом». Энгельс предвидел, что одним из результатов затянувшейся общеевропейской войны станет усиление США по отношению к европейским державам. Он писал: «Победительницей оказалась бы по всей линии американская промышленность». Но вывод из этой оценки Энгельс сделал слишком радикальный. Он считал, что американская промышленность «поставила бы нас всех перед выбором: либо вернуться назад к земледелию только для собственного потребления <…> либо – социальный переворот»[22]. Говоря об обстановке 1888 г., Энгельс писал: «Я думаю, что доводить дело до крайности, идти дальше мнимой войны не собираются». При этом прозорливо добавил: «Но стоит только раздаться первому выстрелу, как вожжи выпадут из рук и лошади понесут…»[23]. Таким «первым выстрелом» оказалось убийство сербским студентом Гаврило Принципом эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево 28 июня 1914 г.
Сегодня очевидно, что оценка Фридрихом Энгельсом степени истощения Европы в целом не оправдалась. Жертвы, понесенные европейскими странами в Первой мировой войне, были огромными, но от них Западная Европа (по крайней мере страны-победительницы) сравнительно быстро оправилась. Сложнее обстояло дело в Германии и особенно в России. Разрушительная мировая война в конечном итоге привела к появлению в Германии крайне шовинистического и расистского режима нацистов, который инициировал еще более разрушительную и жестокую войну – Вторую мировую. Последствием Первой мировой войны в России стал приход к власти леворадикальных сил (большевиков) во главе с В.И. Лениным, сначала мечтавших о «мировой социалистической революции», а позднее поставивших цель построения социализма в одной отдельно взятой стране. Попытка реализации этой цели привела к значительным жертвам. Но созданная в СССР к 1941 г. промышленная база, мощные вооруженные силы сыграли решающую роль в победе антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне. И в этом огромная историческая заслуга нашей страны, нашего народа.
Вернемся к размышлениям Энгельса. На его предвидениях есть смысл остановиться подробнее, поскольку они до сих пор носят уникальный характер в мировой науке.
Энгельс активно продвигал идеи о зависимости победы в войне от уровня экономического и научно-технического развития страны, от наличия материальных средств. Он писал, что «победа насилия основывается на производстве оружия, а производство оружия в свою очередь основывается на производстве вообще, следовательно – на “экономической мощи”, на “хозяйственном положении”, на материальных средствах, находящихся в распоряжении насилия»[24]. Энгельс утверждал, что «ничто так не зависит от экономических условий, как именно армия и флот». По его мнению, вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения. Энгельс был едва ли не первым военным теоретиком, который обратил особое внимание на эти факторы. При этом Энгельс безусловно преуменьшал роль высшего военного командования: «Не “свободное творчество ума” гениальных полководцев действовало здесь революционизирующим образом, а изобретение лучшего оружия и изменение живого солдатского материала; влияние гениальных полководцев в лучшем случае ограничивалось тем, что они приспособляли способ борьбы к новому оружию и к новым бойцам»[25]. Он упускал из виду, например, что победы одерживались Наполеоном над примерно равным в военно-техническом отношении (и нередко численно превосходящим) противником и что этот полководец обладал несомненным превосходством в своем тактическом мастерстве над практически всеми своими соперниками.
Если говорить о Клаузевице, нельзя не вспомнить, что его исключительно высоко оценивал В.И. Ленин. Он самым тщательным образом во время Первой мировой войны проштудировал сочинение Клаузевица, оставив множество выписок из него и пометок[26].
Определенное внимание Клаузевицу после Великой Отечественной войны уделил И.В. Сталин. Он в «Ответе товарищу Разину» (известному советскому военному историку), опубликованном в 1947 г., в третьем номере журнала «Большевик», справедливо писал, что «в своих отзывах о Клаузевице и замечаниях на книгу Клаузевица Ленин не затрагивает чисто военных вопросов (выделено И.В. Сталиным – А. К.), вроде вопросов о военной стратегии и тактике и их взаимоотношении, о взаимоотношении между наступлением и отступлением, обороной и контрнаступлением и т. п.»[27]. Далее Сталин отмечал: «Ленин подходил к трудам Клаузевица не как военный, а как политик, и интересовался теми вопросами в трудах Клаузевица, которые демонстрируют связь войны с политикой»[28].
В то же время Сталин, безусловно, заблуждался, когда утверждал, говоря о Клаузевице, что «он, конечно, устарел как военный авторитет», поскольку «Клаузевиц был, собственно, представителем мануфактурного периода войны». Сталин утверждал, что «теперь у нас машинный период войны»; соответственно, по его мнению, «машинный период требует новых военных идеологий». Сталин заявлял, что «смешно брать теперь уроки у Клаузевица»[29].
Разумеется, такие оценки не могли не сказаться на отношении к Клаузевицу советских военачальников и военных теоретиков того периода.
Со стороны Сталина имело место, конечно, упрощенное определение характера войны с гипертрофированным представлением о доминирующей роли способа производства, что было свойственно большей части советской марксистской мысли. Сомнительным является тезис Сталина, высказанный в «Ответе товарищу Разину» о наличии «военной доктрины Клаузевица», в деле критики которой, по словам Сталина, «мы, наследники Ленина, не связаны никакими указаниями Ленина, ограничивающими нашу свободу критики»[30].
Очевидно, что с точки зрения профессионального понимания того, чем является военная доктрина, нужно помнить, что Клаузевиц в труде «О войне» не делал попыток сформулировать военную доктрину для Пруссии, для прусского Генерального штаба. Отмеченные выше представления Сталина не соответствовали советскому учению о военной доктрине, которое было сформировано прежде всего на основе идей М.В. Фрунзе[31].
Что касается трактата Сунь-Цзы, то он в значительной мере остается недооцененным в отечественной политико-военной и военно-стратегической мысли, в военной науке. В то же время не следует и абсолютизировать его значение для социологического и политологического понимания войны.
Б. Лиддел Гарт считал, что в трактате Сунь-Цзы изложена в наиболее концентрированном виде сущность войны[32]. Думается, что в этом утверждении один из крупнейших западных военных теоретиков и военных историков допускает некоторое преувеличение. Если говорить только о «сущности войны», то надо иметь в виду, что война представляет собой значительно более многомерное явление, чем это в VI–V вв. до н. э. видел Сунь-Цзы.
Большое значение для социологии и политологии войны имеют труды китайского лидера Мао Цзэдуна по политико-военным и военно-стратегическим вопросам 1930–1940-х годов. В этих трудах Мао показал недюжинную способность к самостоятельному политико-военному и военно-стратегическому мышлению, глубоко разобравшись в характере войн, которые вела Красная Армия Китая в те годы.
Мао дал весьма выверенную оценку сильных и слабых сторон противника, силы и слабости своей стороны. На этой основе он сделал исключительно важные выводы о соотношении обороны и наступления в войне на стратегическом, оперативном и тактическом уровнях, о необходимости вести затяжную войну с японцами, которая только после множества боев и сражений может привести к победе стратегического масштаба, имеющей политическое значение. Мао Цзэдуном была тщательно разработана прикладная теория партизанской войны.
Одной из важнейших в китайской военной теории остается знаменитая формула Мао, сформулированная в 1930-е годы, которую заучивают все командиры Народно-освободительной армии Китая (НОАК): «Враг наступает – мы отступаем; враг остановился – мы его тревожим; когда враг устал – мы атакуем, он отступает – мы наступаем»[33]. Она описывается, как отмечал выдающийся отечественный синолог и дипломат И.А. Рогачев, 16 иероглифами – по четыре на каждый компонент формулы.
Придавая огромное значение партизанской войне, Мао тесно увязывает ее с действиями китайских регулярных войск, отдавая последним в конечном итоге приоритет.
Мао со своими соратниками создал основу и современной системы стратегического руководства (управления) китайскими вооруженными силами, которая носит ярко выраженный политический характер и имеет определенную специфику. Эта специфика находит отражение, в частности, в особой роли Военного совета ЦК КПК и Центрального военного совета (ЦВС) КНР, о чем подробнее пойдет речь дальше. Такого органа стратегического управления нет ни у одной другой страны в мире[34].
Современный российский читатель, к сожалению, явно мало знаком с военной мыслью Мао Цзэдуна. Среди трудов Мао по военной проблематике можно отметить такие, как «Стратегические вопросы революционной войны в Китае» (декабрь 1936 г.), «Вопросы стратегии партизанской войны против японских захватчиков» (май 1938 г.), «О затяжной войне» (май 1938 г.), «Война и вопросы стратегии» (6 ноября 1938 г.)[35].
Среди зарубежных теоретиков войны второй половины ХХ в. можно выделить француза Раймона Арона, XXI в. – израильтянина Мартина ван Кревельда.
Глава 2
Методологические вопросы изучения войн как политического и социального феномена
На протяжении десятилетий преобладающим являлось полностью обоснованное мнение о том, что война – это социально-политическое явление, одна из форм решения противоречий между как государственными, так и негосударственными акторами мировой политики[36]. Соответственно, рассмотрение войны должно носить прежде всего социологический и политологический характер. Но при этом представляется целесообразным не отвергать и антропологический подход к рассмотрению войны, в том числе учет причин роста агрессивности индивидуумов, ведущей к возникновению войн.
В одной из важных интерпретаций антропологического подхода говорится о том, что «он предполагает социокультурное изучение насилия», в том числе «конкретные формы его проявления»[37].
Весьма важным является исследование социокультурных и этно-конфессиональных особенностей участников войн и вооруженных конфликтов, имеющее отнюдь не только теоретическое, но и прикладное значение. Одним из ярких примеров недоучета таких факторов является война в Афганистане в 1980-е годы, которую пришлось вести Вооруженным силам СССР.
Хотя в исторических исследованиях есть немало свидетельств того, какую большую роль играла индивидуальная и коллективная психология при принятии решений по вопросам войны и мира, применение методов социальной и политической психологии является явно недостаточно разработанным. Эта проблема в весьма значительной мере остается за пределами внимания тех, кто занимается вопросами военной науки.
Специалисты отмечают, что политическая психология как особое направление исследований стала формироваться на Западе в 1960-е годы – прежде всего, под воздействием угрозы ядерной войны, которая чревата самыми катастрофическими последствиями[38]. В нашей стране становление политической психологии как общественно-научной дисциплины относят к 1980-м годам[39].
Значительная часть усилий при проведении политико-психологических исследований направлена на изучение иррациональных аспектов политических действий; в то же время не менее значительная часть политической психологии посвящена изучению политических процессов как «организованной деятельности», в которой рациональные интересы, осознанные цели претворяются в те или иные политические действия[40].
В задачи политической психологии входит рассмотрение (в том числе прогнозное) психологических компонентов в политике, понимание значения «человеческих факторов» в политических процессах и определение роли психологических (субъективных) факторов в управлении, являющемся едва ли не главной частью политических процессов[41].
Все это имеет непосредственное отношение к проблемам войны как продолжению политики насильственными средствами.
Среди важнейших областей использования методов политической психологии – вопросы стратегического сдерживания и стратегической стабильности. Масштабы исследования таких проблем в отечественной науке и в современных условиях остаются пока довольно скромными, особенно в сопоставлении с гигантской значимостью проблем войны и мира.
Большого внимания заслуживает труд видных ученых Института психологии РАН А.Л. Журавлева, Т.А. Нестика и В.А. Соснина «Социально-психологические аспекты геополитической стабильности и ядерного сдерживания в XXI веке». Журавлев и его коллеги обращают внимание на важность оценки политико-психологических характеристик отдельных лидеров, принимавших критически важные решения по вопросам войны и мира, особенно применительно к условиям «ядерного противостояния». Они обоснованно пишут о том, что «психологическая специфика ядерного противостояния определяется, помимо прочего, высокой за висимостью стратегических решений от психологических особенностей политических лидеров»[42].
Важность понимания политико-психологического фактора показывают конфликтные и кризисные ситуации десятилетий после Второй мировой войны, особенно применительно к отношениям СССР и США. Многие из этих кризисов были изучены историками и политологами, но их психологические аспекты часто, к сожалению, оставались за пределами внимания ученых и специалистов. Между тем без понимания политико-психологических аспектов поведения сторон трудно должным образом оценить обстановку, особенно в условиях обострения политико-военной напряженности.