Справедливым будет также отметить, что и сам по себе критический дискурс-анализ весьма неоднороден. Он представляет собой широкую и гетерогенную междисциплинарную область исследований, включающую разные подходы и направления, в рамках которых могут существенно варьироваться как исследовательский инструментарий, так и доля интерпретативно-критического компонента.
Существуют разные подходы к типологизации направлений критического дискурс-анализа, однако если следовать одной из них [Krzyzanowski, 2010], то в этой области исследований можно выделить следующие пять течений:
1) дискурс-исторический подход (Р. Водак, М. Райзигл, Р. де Циллиа и другие исследователи из Венского и Ланкастерского университетов);
2) социокогнитивный подход (Т. ван Дейк и его последователи);
3) британское системно-функциональное направление (Н. Фэрк-ло, Т. ван Леувен, Г. Кресс и др.);
4) психологически ориентированное направление (Лофборская группа) (подход разработан в Университете Лофборо М. Биллигом, Дж. Поттером, М. Ветерел и др.);
5) немецкая школа критического дискурс-анализа (Дуйсбургская группа) (представлена З. Йегером и Ю. Линком, а также отчасти У. Маасом и др.)
При всем разнообразии и широком распространении критически ориентированных приемов семиотического анализа, нельзя, однако, не отметить одного очевидного изъяна этого исследовательского направления. Зачастую при анализе политического дискурса исследователи обращаются к анализу на уровне прагматики без достаточного изучения других семиотических уровней. В частности, нередко происходит неотрефлексированное редуцирование дискурс-анализа до анализа дискурсивной прагматики. Трудно отрицать, что семиотический исследовательский аппарат в тех случаях, когда он применяется в политических исследованиях, часто действительно особенно привлекательным образом реализуется именно в своем прагматическом измерении. Ведь именно оно наиболее тесно связано с социальным контекстом. Однако полный отрыв прагматики от семантической и синтактической «почвы» с высокой долей вероятности может оказаться контрпродуктивен. Похожая проблема прослеживается и в контент-анализе, который по сути остается приемом, работающим только на уровне семантики.
Вероятно, одной из главных задач на сегодня является устранение разрыва между дескриптивными и критическими приемами препарирования семиотической действительности. Также актуальна выработка таких исследовательских рамок, которые позволяли бы изучать знаковый универсум более целостным образом, обращая внимание и на семантические, и на синтактические, и на прагматические его аспекты. Важной задачей видится и выработка исследовательских инструментов, которые позволяли бы эффективно и системно анализировать с точки зрения семиотики не только лингвистический материал, но и другие факты социальной и политической действительности. В таком случае станет возможным полноценное изучение через призму семиотики объектов действительности (семантика) и связей между ними (синтактика), а также исследование идентитарных, аксиологических и социально-критических вопросов (прагматика).
Отдельное внимание следует уделить проработке категориального аппарата политических исследований. Целый ряд ценных категорий, которые могли бы быть концептуализированы или операционализированы с точки зрения семиотики, сегодня часто еще используются без такого рода проработки. Таковы, например, категории образа, имиджа, мема, символа, нарратива и т.п.
Более широкое применение аппарата семиотики позволило бы отчасти снять проблему идеографичности социальных и гуманитарных наук (которая в политической науке обычно решается посредством математики). С точки зрения семиотики исследуемые объекты рассматриваются не как полностью уникальные явления, а как воплощения некоторых абстрактных общих закономерностей. Выяснение такого рода семиотических правил по сути приближает гуманитарные науки к наукам номотетическим, т.е. позволяет вести речь о сформулированных на языке семиотики законах знаково освоенной действительности – подобно тому, как естественные науки оперируют законами, действующими в физической реальности, формулируя их на языке математики.
Проработка семиотического органона в его общей (очищенной) версии, а также развитие насыщенных его реализаций в политологии позволит систематически встроить предметно сфокусированные политические исследования в интегрированное трансдисциплинароное научное пространство.
Авдонин В.С. Методы науки в вертикальном измерении (метатеория и метаязыки-органоны) // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М., 2015. – Вып. 5. – [В печати].
Барт Р. Миф сегодня // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. – М.: Прогресс, 1989. – С. 72–130.
Бодрийяр Ж. Система вещей. – М.: Рудомино, 1999. – 224 с.
Будаев Э.В. О трех направлениях американской политической лингвистики в середине XX в. // Политическая лингвистика. – 2009. – № 3 (29). – С. 129–130.
Будаев Э.В., Чудинов А.П. Лингвистическая советология эпохи холодной войны // Политическая лингвистика. – 2009. – № 3 (29). – С. 47–52.
Золян С. Между миром и языком: к основаниям семиотики текста // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М., 2015. – Вып. 5. – [В печати].
Ильин М.В. Методологический вызов. Что делает науку единой? Как соединить разъединенные сферы познания? // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М., 2014. – Вып. 4. – С. 6–11.
Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии / В 2‐х частях. – М.: МГИМО. – Ч. 1.–1995. – 112 с.
Ильин М.В. Политический дискурс // Политология: Лексикон / Под ред. А.И. Соловьева. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2007. – С. 537–544.
Ильин М.В. Существуют ли общие принципы эволюции? // Полис: Политические исследования. – М., 2009. – № 2. – С. 186–189.
Кокарев К.П. Институционализмы: Сад расходящихся исследовательских тропок // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М., 2014. – Вып. 4. – С. 192–202.
Круглый стол «Математика и семиотика: две отдельные познавательные способности или два полюса единого органона научного знания?» // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М., 2014. – Вып. 4. – С. 122–142.
Лассуэлл Г. Язык власти // Центр гуманитарных технологий [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://gtmarket.ru/laboratory/expertize/2006/880 (Дата посещения: 20.01.2011.)
Моррис Ч.У. Основания теории знаков // Семиотика / Под ред. Ю.С. Степанова. – М.: Радуга, 1983. – С. 37–89.
Нёт В. Чарлз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. – Новосибирск, 2001. – Вып. 3/4. – С. 5–32.
Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. – М.: Республика, 1998. – 413 с.
Руднев В.П. Прочь от реальности. – М.: Аграф, 2000. – 432 с.
Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. – М.: Прогресс, 1999. – С. 12–53.
Тодоров Ц. Поэтика // Структурализм: «за» и «против»: Сб. статей. – М.: Прогресс, 1975. – С. 37–113.
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Труды по языкознанию / Пер. с франц.; под ред. А.А. Холодовича. – М.: Прогресс, 1977. – С. 31–273.
Толпыгина О.А. Дискурс и дискурс-анализ в политической науке // Политическая наука. – М., 2002. – № 3. – С. 140–160.
Фомин И.В. Категория образа как средство изучения политической действительности (на примере образа Южной Осетии в российском внешнеполитическом дискурсе) // Символическая политика. – М., 2014(a). – № 2. – С. 40–65.
Фомин И.В. Элементы семиотического органона для обществоведения: анализ повествований // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М, 2014(b). – Вып. 4. – С. 143–160.
Фомин И.В. Cемиотика или меметика? К вопросу о способах интеграции социально-гуманитарного знания // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. – М., 2015. – Вып. 5. – [В печати].
Фуко М. Археология знания. – СПб.: Гуманитарная академия, 2004. – 412 с.
Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика: Антология. – М.: Академический проект, 2001. – С. 111–126.
A new agenda in (critical) discourse analysis: theory, methodology, and interdisciplinary / Ed. by Rю Wodak, Pю A. Chilton. – Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins, 2005. – 321 p.
Dijk T.A. van. The Study of Discourse // Discourse as structure and process / Ed. by Teun A. van Dijkю – London: SAGE, 1998. – Vol. 1. – P. 1–34.
Fischer G. A study of bolshevism by Nathan Leites // The Western political quarterly.–1954. – Vol. 7, N 3. – P. 494–496.
Foucault M. L’archéologie du savoir. – Paris: Gallimard, 1969. – 279 p.
Frege G. Über sinn und bedeutung // Zeitschrift für philosophie und philosophische kritik, – Leipzig. – 1892. – S. 25–50.
Krzyżanowski M. The discursive construction of european identities. A multilevel approach to discourse and identity in the transforming European Union. – Frankfurt am Main: Peter Lang, 2010. – 232 p.
Lazarsfeld P.F., Merton R.K. Mass communication, popular taste, and organized social action // Mass communication and american social thought: Key texts, 1919–1968. – Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2004. – P. 230–241.
Wodak R., Meyer M. Methods of critical discourse analysis. – London: SAGE, 2001. – 200 p.
Morris C. Writings on the general theory of signs. – The Hague: Mouton, 1971. – 486 p.
Parsons T. Societies: evolutionary and comparative perspective. – Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1966. – 120 p.
Racism and the press / Ed. by T.A. van Dijk. – London; N.Y.: Routledge, 1991. – 276 p.
Saussure F. de Cours de linguistique générale / Publié par C. Bally, A. Séchehaye; avec la collaboration de A. Riedlinger; ed. critique préparée par T. de Mauro; postf. de L.-J. Calvet. – Paris: Payot, 1995. – 520 p.
Методологический синтез в современной геополитике: навстречу неоклассической (посткритической) геополитике 5
В настоящее время современные социальные науки все сильнее испытывают парадигмальный кризис. Как правило, исследования фокусируются на узких проблемах и развивают только одну из парадигм научного знания, тогда как вероятность крупных открытий в рамках одного подхода представляется невысокой. Социальные явления возникают в результате комплекса взаимозависимых причин, что делает неубедительными объяснения в рамках только одного научного направления, что острее ставит вопрос о межпарадигмальном синтезе. Последние разработки в области геополитик в связи с этим представляют большой интерес. Постпозитивистский сдвиг затронул эту дисциплину, пожалуй, одной из последних, однако сейчас в ней явно прослеживаются тенденции к преодолению парадигмальных границ.
Классическая геополитика возникает в начале XX в. именно благодаря методологическому синтезу. У этого процесса было несколько измерений.
Во-первых, имеет место необходимость переосмыслить географию как область научного знания. Конец эпохи Великих географических открытий приводит к осознанию замкнутости, конечности земного пространства и, соответственно, стимулирует переход от модели имперской экспансии к модели передела зон влияния в международных отношениях, от экстенсивного к интенсивному пути развития мировой экономики. География больше не может рассматриваться как дисциплина, только описывающая земное пространство, но она должна, вслед за другими науками, перейти на уровень теоретического осмысления. Важно не только описание расположения объектов на поверхности Земли, но и поиск их взаимозависимостей. Мир к тому моменту представлялся закрытой системой, структура пространственной организации которого предопределяла характер не только физических, но и социальных процессов. В этой логике возникают первые геополитические концепции, интерпретирующие международные отношения через структурные особенности пространства, – разделение мира на сушу и море, существование мирового острова с труднодоступным центром Хартлендом и т.д.
Во‐вторых, на классическую геополитику значительное влияние оказывает эволюционная теория Ч. Дарвина. Происходит попытка переноса эволюционных закономерностей с природных объектов на социальные. Убеждение, что в физическом и социальном мирах действуют общие закономерности, приводит к появлению представлений о естественных границах и необходимости территориальной экспансии как залога победы государства в естественной конкуренции видов. В то же время социал-дарвинизм позволяет переосмыслить детерминизм страноведческого подхода. Географическое положение не может детерминировать место государства в международной системе и характер его внешней политики, поскольку это исключало бы возможность эволюции как борьбы видов с победой наиболее приспособленного. Другими словами, пространство лишь создает среду, в которой конкурируют государства, и задача каждого из них – приспособиться к нему наилучшим образом, что предопределит его победу в соревновании видов. Таким образом, еще при рождении геополитика переориентируется только с фиксации закономерностей влияния пространства на политику на задачу управления пространством.
Данное сочетание – попытка управления пространством и оправдание экспансии – приведет геополитику к системному кризису во времена Второй мировой войны, после чего она будет запрещена в некоторых странах. Однако уже после войны возникнут две парадигмы – ревизионистская и критическая, – которые попробуют преодолеть возникшие проблемы.
Ревизионистское направление фактически будет продолжением классического, в нем также будут доминировать представления о существовании некоторых структурных факторов пространства, оказывающих влияние на международные политические процессы. Ловушка оправдания агрессивного экспансионизма и милитаризма будет обойдена в ревизионистской школе довольно элегантно – заменой знака плюс на минус, сменой дискурса экспансии на дискурс безопасности. Подобно тому как военные министерства во многих странах мира переименуют в министерства обороны, ревизионистская школа станет говорить об управлении пространством не с целью победы в соревновании видов, а сохранения мира и безопасности. Примером такой позиции станет концепция сдерживания в биполярном противостоянии.
Ключевым понятием ревизионистской школы вскоре станет баланс сил не только как статичное состояние (balance of power), но и как динамический процесс (balancing of power). Аарон Клиеман удачно противопоставляет традиционное понимание баланса сил как уравновешенных весов балансу сил как вечному двигателю [Klieman 2013]. Клиеман подчеркивает, что этот новый подход требует переориентации внимания исследователя с констатации формулы баланса и ее «геометрии» (биполярная, многополярная, Запад – Восток, Север – Юг и т.д.) на изучение механизмов ее формирования и поддержания. Баланс сил в таком случае перестает быть только глобальным, его составными частями становятся региональные и локальные подсистемы, в которых ключевыми акторами могут выступать далеко не только великие державы. Данный процесс, резюмирует Клиеман, конституируется не только сверху, великими державами, но и снизу, всеми игроками на международной арене.
Если основатели геополитики считали географические факторы самыми важными в международных отношениях в силу их постоянства, то современная ревизионистская геополитика разделяет более мягкий подход, предложенный Н. Спикманом. Автор утверждал, что география не предопределяет, но создает условия и предлагает возможности, а пространственные факторы должны считаться не детерминирующими, а обусловливающими (conditioning) [Spykman 1938, p. 28–50].