Субстанцией метафизики было «бытие», будь-то физические, будь-то идеальные сущности, Материя или Бог. Действительность, реальность, которая порождает, и в которой открываются различные возможности. Ничто в метафизике – это принцип смены форм бытия. Распределенное по пространству Ничто – это Время, постоянно их уничтожающее и изменяющее. Благодаря ничто-времени, бытие развивается, пре-вращается, меняет свое состояние. Но не больше. Значение Канта в том, что он придал Ничто принципиально новый субстанциальный смысл, выдвинув его в качестве архе = первоначала. Сначала в познании как идею трансцендентализма. Как чистую, доопытную, следовательно, доприродную, вне и постчеловеческую Мысль. А потом (логически), поскольку онтология была объявлена «вещьюв-себе», эта мысль заняла место бытия. В качестве «бытия сознания» (хотя частично это уже было у Юма, Лейбница, а совсем «осознанно» произошло у Гуссерля). Так про-свет в бытии стал Светом (от, после бытия). Соответственно, в роли Абсолюта место Бытия через актуализацию Становления заняло Ничто = чистая Мысль = Свет, которые обладают максимумом возможностей. И это то, из чего теперь начинают (приходится) выводить, конструировать любое нечто. Все сущее и действительное предстают как реализация Возможного. То есть соз(и)даются из Мысли и Света. Первична не Действительность, в ходе развития которой открываются разные возможности, а Возможность, которая содержит в себе разные формы действительности. Первична не предметная реальность, потом информация о ней, а информация, которая миром вещей только кодируется.
Этот трансцендентальный переворот от онтизма к меонизму, от реализма к потенциализму-конструктивизму и следует, целесообразно считать «началом конца» метафизики, ее суицидом. Наступлением сумерек Бытия, началом его действительного «Забвения». Другими словами, умаления, истощения, подрыва, отрицания человеческого мира, его Lebenswelt и самого Homo genus, мутирующего в техноида, киборга, гомутера, «инидигена», проще говоря, в роботообразное, «недоробота», которое будет вытеснено AI-роботами – все быстрее совершенствующимися вплоть до растворения в Internet of every-things и покрывающие ставшую мертвой планетой Землю «техно-информационные поля», «мыслящий океан» (Ст. Лем) или что там после жизни возникнет в процессе дальнейшей техноэволюции. А пока современная цивилизация на своих передовых=цифровых рубежах в апогее эколого-антропологического кризиса, стремительно (по историческим меркам) транс-формируется в состояние самоапокалипсиса как эпоху Трансмодерна.
Такова базовая установка, исходя из которой, мы отбирали тексты для публикации в данной книге. Как надеемся, она едина не только исследовательски, но и структурно, что делает ее монографической. И хотя разбита на «блоки», она целостна по показу движения человеческой мысли от Бытия к Ничто.
В первом блоке «Страсти по (не)бытию» показывается, как в нашей философской литературе формировалось не просто «забвение», а прямое отрицание и даже не материи, а (невиданное дело!) самого Бытия. Стоит оглушительный крик о небытии. Все торопятся присягнуть становлению, отсутствию и смерти. Потом из оставшейся от него золы – конструктивизму, всему искусственному. Вместо онтологии возникла философия меонизма, нигитология. Вместо гносеологии – когнитология как философия computer science (дигитализм). Произошел роковой переворот в трактовке Абсолюта как первоначала=субстанции. Говоря в религиозном контексте, отказ от Бога и духа жизни в пользу Дьявола как духа самоу-ничто-жения и замены живого не живым. Бог как антропоморфная манифестация бытия и блага умер, а его Противник как манифестация зла и отрицания – остался. И захватывает власть на Земле – вот-вот абсолютную. Соответственно, философия как рефлекс, а не рефлексия событий в своей ученой слепоте начинает исходить из Ничто. Обсуждается, почему так случилось, к чему Он/о нас ведет, можно ли, нужно ли и как бы этому противостоять. Провозглашается жизненная необходимость онтологического приоритета бытия над небытием.[4]
В блоке «Когнитивная нигитология» показано, что предтечей когнитивизма и постмодернизма является философия трансцендентализма, общепризнанным родоначальником которой был Кант, а наиболее фундаментально развернул Гуссерль. Трансцендентальную феноменологию Гуссерля можно считать непосредственной предшественницей информационной революции, означающей окончательное отрицание метафизики, «апокалипсис смысла» и переход к формализации мысли, когнитивизму/ дигитализму, заменяющий в моделировании мира Логос Матезисом. Гус-серль – провозвестник эпохи трансмодерна, возникновения техноидов и «революции мутантов». Отсюда умаление духовно-творческого начала в жизнедеятельности людей, смерть субъекта, превращение личностей в агентов и зомби. Соответственно, развернулась всемирная борьба со смысловым образованием за его превращение в формальное программирование, которое бы в лучшем случае готовило персонал по обслуживанию стремительно саморазвивающихся компьютерных технологий, а в худшем – превращало людей в материал, в под-данные для их функционирования. В общенаучном плане подготовкой к этому стала «парадигматизация» структурализма и синергетики, а если обозначить ее культурно-исторически, по эпохам – модернизм, потом экспансия постмодернизма, перерастающего в трансмодернизм как (не)философию STS (исследование науки и техники) небытийного для нас мира.
Когнитизация мира ведет к его деантропологизации, к «Смерти языка (и) жизни», анализу которой как процессу посвящен третий блок монографии. ХХ век прошел под знаком лингвистической революции и великого влияния языка, изучение которого в гуманитарстике почти заменило исследование общества. В настоящее время можно говорить о его смерти, структурно-лингвистической, хотя бесшумной, но увы, катастрофе, как отказе от живого человеческого языка сначала в пользу текста, «письма», потом дигитальных «языков» программирования. Цифровая революция – это «время mortido», переход к коммуникации как «интерфейс компьютер-мозг» или «мозг-мозг», «компьютер-компьтер», то есть коммуникации без слов – как ком-мутации, путем передачи электронных импульсов и конструированию целиком искусственной, техноинтеллектуальной реальности. Так конструктивизм стал «реализмом», парадигмально объясняющим все, включая естественно-рожденные тела и вещи. Вплоть до «изобретения» и конструирования самого человека. А фактически постчеловека, чего-то роботообразного. Показано как в спекулятивно-эзотерической форме этот процесс описал Деррида, завершив его обоснованием Холокоста, Всесожжения, другими словами, Апокалипсиса человеческого мира. В сущности, Самоапокалипсиса. Как более мелкие будто бы философы суетно воспроизводят и по мере силы своих, плененных текущей ситуацией путано безжизненных умов, подобно мотылькиам летящим на гибельный свет, плодят все новые и новые формы суицидной идеологии. В книге рассматриваются варианты противостояния подобной трагической перспективе.
Блок «Тьма Света» представляет собой физическую транскрипцию философской оппозиции Бытия и Ничто. Переворот этих философских Абсолютов мысли коррелятивен перевороту Тьмы и Света. Как место бытия занимает ничто, так экспансия света ведет человеческий мир к сумеркам и становится тьмой. Коварная диалектическая трансформация, перезагрузка содержания слов, ведущая к концу нашего света=бытия, т. е. тьмы как вещности и победе тьмы (того) света как нашего ничто. На этой основе образуется отрицающий жизненный мир людей союз сциентизированной религии и мифологизированной науки. Самопокалипсис физического Универсума – это, в конечном счете, превращение материи в информацию и коммуникацию, а потом в свет. В «информационные поля» и «Интернет всего», как мечтают потерявшие чувство жизни без(д)умные апологеты прогресса. Наступает поглощающая вещное бытие слепящая тьма. Всеобщая прозрачность и наблюдаемость как свет без тени (темноты и тайны) – свет Люцифера. Свет(л)обесие. Эта все ускоряющаяся эрозия традиционно-эволюционного мира людей в виде его технологической глобализации, когда Дом нашего бытия превращается в крематорий, наиболее адекватно выражается по-русски – Светопреставление = Представление (из) Света. Кумир прогрессменов писатель В. Пелевин свою книгу: «Ампир В» завершает настолько неожиданной мыслью, что раньше относясь к нему скептически, я его страшно зауважал как консервативного философа: «Когда-то звезды в небе казались мне другими мирами, к которым полетят космические корабли из Солнечного города. Теперь я знаю, что их острые точки – это дырочки в броне, закрывающей нас от океана безжалостного света… Спешите жить. Ибо придет день, когда небо лопнет по швам, и свет, ярости которого мы не можем себе представить, ворвется в наш тихий дом и забудет нас навсегда».[5] Предлагается философия сопротивления подобному торжеству (того) света на Земле, суть которой в переориентации вектора развития на феноменолого-реалистический субстанциализм как мировоззрение и методологию сохранения нашей жизненной реальности.
«Спасти человека» – завершающий блок монографии, где прослеживается, как вся предыдущая проблематика отражается в судьбе философской антропологии, ее распаде и замене антропофобией. Ставшие брендом постмодернизма идеи «смерти человека» являются антропологическим воплощением процессов Самоапокалипсиса человечества. Происходит метанойя, «перемена ума», ценности жизни вытесняются ценностями смерти, суицида. С предваряющим отказом от полов (ге/й/ндеризмомфеминизмом), сексуальности и рождения, т. е. отказа от продолжения бытия Homo genus. Все это пропагандируется и осуществляется на глазах всех, кто еще хочет и способен видеть, оцениваясь как прогресс. Ницше пророчествовал о сумерках богов и мечтал о сверхчеловеке. Ирония истории его не миновала. Мир вступает в сумерки человека, а господствующая философия культивирует их, предлагая идеалы не сверх, а постчеловека. О фаталистическом принятии этих «европейских»=глобалистских=пост (транс)модернистских ценностей, особенно в форме паранойи цифрового инновационизма можно только сожалеть: прогрессивно деградирующее, близорукое, теряющее самое себя человечество, счастье которого только в его слепоте. Мы не будеми знать, когда нас не будет. Роем себе могилу, забрасывая ее цветами искус(ствен)ной лжи: «улучшение», «творческая смерть», «бессмертие», «тела мысли», «станем голограммой» и т. п.
Обсуждаются возможности противостояния этой охватывающей современную цивилизацию идолатрии, превращающей человека в средство, буквально в материал технологического прогресса любой ценой. Ценой его самого. Для сохранения нашего жизненного макромира, исходя из методологии феноменологического субстанциализма разрабатывается специальная «Философия (для) людей», которой могли и должны бы они следовать в своей деятельности, ориентируясь на возможность существования разных миров, коэволюцию естественного и искусственного. Как говорил Спиноза, каждая форма бытия хочет быть тем, что она есть. Камень оставаться камнем, тигр – тигром, ну а человек – человеком. Самоутверждение есть сущностная природа каждого существа и как таковая есть его высочайшее благо. Бытие есть Благо. За него только и стоит бороться, исповедуя ценностную антропоморфно-нормативную философию. Для чего надо не окукливаться в бронированном колпаке STS, не распространять под видом философии постчеловеческие иллюзии по-научному, а наоборот, критиковать их, сопротивляться им, делая все возможное, чтобы изменить наше положение, понимая прогресс не как движение неизвестно куда без законченного образца и идеала (де-факто regressus in infinitum), а как актуализацию и увеличение силы сущего Человека. (У)прямо и храбро глядя в про-пасть за(не)бытия, укреплять его Мужество Быть. Волю к жизни. Ради чего читателю предлагается данная книга.
Так продлимся…
Жизнь есть рай. Если бы только люди знали об этом, – говорил Достоевский. Автор благодарен всем сою(у)зникам по раю, особенно жене, Александре Александровне в связи с 50-летием совместного пребывания в нем. «Мы пьем из чаши бытия с закрытыми глазами // Златые омочив края своими же слезами» (О полной чаше – см. Вместо Заключения).
Часть I. Полет совы в сумерках ХХ века
Структура и субстрат: в защиту вещно-событийной реальности[6]
1. Кризис субстратного мира
В окружающем мире принято различать вещи, свойства, отношения. Это деление практико-эмпирическое, широко распространенное, повседневное. Специфика каждого данного понятия представляется почти очевидной, их взаимообусловленность довольно хорошо изучена. Большинство авторов согласны с положением, что отношения не менее объективны, чем вещи, и что любую вещь можно описать через совокупность отношений или свойств, а отношения или свойства раскрыть через вещность. Взятые отдельно, ни реизм, ни атрибутивизм, ни релятивизм мира не описывают. Признание единства и связи различных характеристик бытия надо доводить до признания их взаимопревращаемости. Это самое глубокое проявление его динамического единства.
Было бы неверно утверждать, что деление на вещи, свойства, отношения утратило свое теоретическое значение, но нельзя не видеть, что в современном научном познании оно сильно трансформировалось и воспроизводится, прежде всего, в категориях субстрат, функция, структура. Воспроизводятся также и принципы их связи. Структура, функция, субстрат могут преобразовываться друг в друга, между ними существует определенное соответствие. Важно уметь соотносить результаты, полученные в этих терминах, с содержанием нашего повседневного сознания, с его выражением в понятиях «вещь», «свойство», «отношение». Тогда возникают новые значимые проблемы, заставляющие задумываться над ними уже не как элементами чистого знания, а как над элементами жизни, реалиями человеческого существования. Для специалистов по какой-то узкой теме или представителей конкретных дисциплин, способность «к усмотрению одной проблемы в обличьи разных определений», распредмечиванию и сравнению ее исторических, форм, вообще, по-видимому, наиболее существенная черта философско-методологической рефлексии. Эта черта особенно актуализируется в свете междисциплинарной интеграции знания, она, в конце концов, наиболее существенна и для практики.
В последние годы мы были свидетелями того, как окружающие нас вещи, «преобразовывались в системы». Прежде монолитные, далее неделимые и непроницаемые (в логическом, а не физическом смысле), они все больше предстают внутренне расчлененными и организованными. Простое, цельное уступает место сложности, системному. Мы уже не открываем эту сложность, а признаем ее заранее, априорно, до того, как что-то начали исследовать. Соответственно, в научном познании на первый план вышли системные методы. Их пакет весьма разнообразен и непрерывно пополняется новыми модификациями. При известных условиях системой можно признать всякую совокупность компонентов, связей и отношений. Ею является и совокупность устойчивых, инвариантных, повторяющихся связей и отношений. В этом случае система обычно определяется как структура. Структура – тоже система, только не любых, а закономерных связей и отношений объекта, обеспечивающих сохранение его свойств, тождественность самому себе, несмотря на внешние и внутренние изменения. Это абстрактно-теоретический уровень воспроизведения сложности явлений. В целом, учитывая возможность системных подходов к действительности на разных этапах познания, их чаще всего определяют как системно-структурные, системно (структурно) – функциональные, системно (структурно) – генетические и т. д.
Воспроизводя реальность через связи, отношения и функции, при системно-структурном исследовании отвлекаются от ее непосредственно «вещного», «событийного» выражения. Обобщенно говоря, отвлекаются от субстратно-качественного подхода к ней (в сущности, это философское название нашего жизненного мира), заменяя его количественно-информационным, в свете которого отдельные вещи и явления предстают в виде совокупности по-разному организованных отношений или функций, а многообразие форм движения материи как многообразие ее структурных уровней. Система, структура, функции в определенной степени независимы от своих носителей, природа которых может быть весьма различной. Как при сложении скоростей мы отвлекаемся от различия между птицей, самолетом, человеком и любыми другими объектами, если рассматривать их в качестве средств передвижения, так в процессе системно-структурного исследования мы отождествляем объекты с точки зрения выполняемых ими функций. Их качественная идентичность при этом только мешает и от нее – отвлекаются.
Исторически первым и наиболее осознанным способом подобного отражения реальности была математика. Ориентированная на количество, на число, она «по определению» жестко противостоит иным, качественным подходам, воспроизводящим действительность в чувственной форме и описывающим ее естественным языком. Долгое время считали, что одни сферы бытия (немногие) поддаются количественному выражению, другие – нет. Постепенно, однако, математика, преодолев узкие рамки фрагментарного использования, стала применяться в большинстве научных дисциплин. Математизацию науки начали расценивать как показатель, иногда даже синоним, высокого уровня ее развития. Идея mathesis uni-versalis пронизывает всю рационалистическую мысль Нового времени. Книга природы, говорил Галилей (Кант, Маркс) написана на языке математики. В ходе дальнейшего развития наук, математика, количественные методы перестают отождествляться с числом и практически приравниваются к методам формализации (в широком смысле слова), к логико-теоретическому воспроизведению реальности. Математика определяется как иерархия знаковых структур. Это не значит, что структурный и функциональный анализ, теория информации, логика и математика совпадают по роли, которую они играют в познании, но тем не менее ясно, что по важнейшим признакам – уровню и принципам подхода они в сущности едины. Не все абстрактные теории, не все функциональные зависимости нуждаются в численном и графическом выражении, но они это допускают, они могут моделироваться на математических машинах, компьютерными устройствами. Все рационально-логическое исчислимо, вопрос о конкретном обращении к этой процедуре является или вопросом ее целесообразности или «делом техники». Уверенность в возможности структурно-информационной обработки своих материалов овладела представителями большинства отраслей знания, полагающих, что ограничены лишь практические возможности измерения и построения математических моделей, но эта ограниченность будет преодолена по мере развития науки. Более того, с расширением структурно-функциональных подходов в познании, конструирования интеллектуально-информационных систем в технике, появились мнения, что наука вообще не имеет дела с субстратами, что они являются пережитком донаучных форм восприятия мира. Структурализм родился с лозунгом антисубстративизма, сознательно противопоставляя себя предметному (вещно-событийному) воспроизведению реальности. «С научной точки зрения, – писал один из его основоположников, – вселенная состоит не из предметов или даже «материи», а только из функций, устанавливаемых между предметами. Предметы же в свою очередь рассматриваются как точки пересечения функций».[7] Учитывая, что функциональность является предпосылкой формализуемости, структурализм повторил поставленную прежним позивитизмом задачу превратить все человеческое знание в строгую формально-логическую науку, которая является предтечей цифрового мира. И нельзя отрицать значительной оправданности этой тенденции, особенно в связи с разработкой проблем искусственного интеллекта. Но именно только значительной, а не полной, имеющей свои онтологические и смысловые границы, о которых мы как раз намерены вести речь. Принципиальные трудности в осуществлении максималистских установок структурализма, в том числе стремления выразить все наше знание в объективированных структурах, а процесс его получения свести к переработке информации, обнаружились довольно скоро. Причем трудности эти выявились не только в социально-гуманитарных дисциплинах, но познании в целом. Каковы они и возможно ли их преодоление? А главное, в какой мере оно необходимо, является ли формализованное описание действительности высшей целью исследования (даже если не думать о его воплощении в практику)? Короче говоря, ситуация когда, по словам известного болгарского философа Савы Петрова, субстрат и субстанция вытеснены на периферию науки, а на первый план выдвинулось рассмотрение структур и функций, заслуживает гораздо большего внимания, чем ей обычно уделяется.[8]