Ты поймешь, когда повзрослеешь - Гримальди Виржини 3 стр.

Она встала и взяла с буфета фотографию в рамке.

– Посмотрите, – сказала она. – Это мои дети и внуки пятнадцать лет назад. Тут не хватает только моего последнего внука и двух правнуков, они родились позже. Это один из немногих снимков, где мы все вместе. У меня четверо детей, десять внуков и два правнука, и все они буквально утопили меня в своей любви, после того как я пришла в себя. Так что, поверьте, у меня нет причин чувствовать себя несчастной. У вас большая семья?

Я кивнула и сменила тему разговора.

– Если бы я попросила вас оценить уровень вашего душевного состояния по десятибалльной шкале, что бы вы сказали?

Луиза, почти не раздумывая, произнесла:

– Я бы сказала – 9. Мои пробуждения отнимают одно очко. Мне нужно целых десять минут, чтобы вытащить себя из постели. В эти моменты мне кажется, что я маленький клочок бумаги, свернутый в восемь раз, и разворачивать его нужно с особой осторожностью – он такой ветхий, что может легко порваться.

Она внимательно смотрела на меня, пока я записывала информацию в блокнот, и вдруг спросила:

– А вы? Как бы вы оценили уровень вашего счастья по десятибалльной шкале?

В этот день на обед было пюре с сосисками. Меню, написанное крупными буквами и висевшее на доске объявлений, выглядело так величественно, будто оно было предметом особой гордости всего населения «Тамариска». Едва пробило половина двенадцатого, как обитатели дома престарелых накинулись на основное блюдо. Может быть, им казалось, что так быстрее пройдет день?

В столовой накрывали пять столов, отстоявших друг от друга на большом расстоянии, чтобы можно было свободно проехать в инвалидном кресле или проковылять с ходунками. Грег объяснил мне вчера, что персонал по очереди дежурит в столовой. «Ключевое слово в «Тамариске» – «многофункциональность», – сказал он. Главное, чтобы мне не пришлось подмывать их после туалета, все остальное меня пока устраивает.

Сегодня Изабелль и маленькая блондинка как заводные крутились вокруг пансионеров, обслуживая их и помогая некоторым поднести ложку ко рту. Грег кивнул мне на стол, предназначенный для персонала. Я села, и он представил меня моим новым коллегам. Директриса Анн-Мари была так занята разрезанием сосиски на мелкие кусочки, что не удостоила меня даже кивка. Я познакомилась с теми, кто работал на полную ставку: с врачом-координатором Жан-Полем, санитаркой Сарой, массажисткой Лорой, медбратом Муссой и помощником директора по административной части Стефанией.

– Ты уже знаешь Изабелль из службы размещения, а нашу вторую санитарку зовут Марин, – продолжал Грег. Обе они в это время пытались убедить одну старушку, что пюре сделано не из полуфабриката.

Как только я села за стол, на меня посыпался град вопросов. Мне даже показалось, что передо мной арестанты, давно отрезанные от внешнего мира и наконец встретившие свежего человека.

– Да, я приехала из Парижа, хотя родом из этих мест; у меня нет ни детей, ни животных; в клинике эстетической хирургии; только операцию по смене пола; да, я пошутила; не замужем; не занимаюсь спортом; мне нравится моя работа; я сказала это не для того, чтобы произвести впечатление на Анн-Мари; тридцать два года.

Они так утомили меня вопросами, что я готова была продемонстрировать им результаты своих самых интимных анализов, например влагалищного мазка. Внезапно мужской голос прервал нашу беседу.

– Пусть виновный сам признается, или я подам жалобу на всех вас! – прорычал пожилой мужчина, вытянувшись во весь рост, как гвардеец на посту.

– Что опять произошло, Леон? – спросила Марин, закатив глаза к небу.

– Произошло то, что у меня пропала вставная челюсть, пока я ходил в туалет. Я положил ее на салфетку, и она исчезла.

– Но зачем вы сняли протез? – спросила Изабелль.

– Я предпочитаю есть пюре без протеза. Ведь я имею право делать то, что мне нравится?

Обитатели дома престарелых продолжали свою трапезу, не обращая на него внимания, а Леон распалялся все больше:

– Я вас предупреждаю: если через минуту я не найду свою челюсть, я передам это дело в суд. Это издевательство! Я не позволю так с собой обращаться!

– Вы нас уже достали, Леон! – возмутилась «Мисс Бабушка – 2004». – Мы сыты по горло вашими выходками. Вы ведь прекрасно знаете, где ваша челюсть.

– Ну, началось… – проговорил медбрат с усмешкой.

– И часто у вас такое бывает? – спросила я.

– Регулярно. Можно подумать, он нарочно все это устраивает. Он оставляет свои вещи где попало и знает, чем все закончится.

Заинтригованная этой сценой, я во все глаза следила за происходящим. Сидящий за соседним столом Густав, тот самый дедушка – любитель розыгрышей, поднялся со стула и, опершись на ходунки, приблизился к Леону. Встав рядом с ним, он положил Леону руку на плечо и спросил:

– Ну, что, старик, опять настроение хуже некуда?

– Вы называете это плохим настроением? Немедленно отдайте мне мою челюсть или я…

– Или что? Вы меня укусите?

За столами раздалось хихиканье. Луиза прижала салфетку ко рту, чтобы не расхохотаться.

– Я жду, – продолжал Леон.

– Ну, вот же она, забирайте вашу челюсть, – с издевкой в голосе произнес Густав и улыбнулся во весь рот.

– Где она?

– Неужели вы ее не видите? – спросил Густав, еще шире растягивая губы в улыбке.

– Не вижу, раз спрашиваю.

И тут Густав приблизил свое лицо к Леону и раскрыл рот. Изабелль удрученно покачала головой.

– О, нет, Густав, только не это. Вы не могли этого сделать. Неужели вы засунули себе в рот челюсть Леона?

Старик громко рассмеялся над своей злой шуткой. Вслед за ним захохотали почти все обитатели дома престарелых, включая обслуживающий персонал. Должна признаться, что и я последовала их примеру. Смущенная мина Леона и гордая физиономия Густава, запихнувшего в рот слишком большой для него зубной протез, развеяли мое мрачное настроение.

– Джулия, завтра у нас день Белых медведей, ты присоединишься к нам? – спросил Грег, подливая себе вина.

– Белых медведей? А что это такое?

– Это название группы наших пансионеров. Раз в месяц в любое время года мы отправляемся искупаться в океане.

Не верю своим ушам: они что, с ума сошли?

– Мне тоже надо будет искупаться?

– Да, если ты пойдешь с нами!

Новые коллеги вопросительно уставились на меня. Все ясно: они проверяют меня на прочность, садисты. Если я откажусь, они решат, что я смалодушничала или еще хуже – что я погрязшая в высокомерии снобка, которая отказывается разделить с ними общие развлечения. Но если я соглашусь, то превращусь в сосульку. Выбор был непрост.

– Я с радостью присоединюсь к вам!

Понятия не имею, кто произнес эти слова, но мне показалось, что я узнала свой голос. Что ж, если собственное тело считает возможным изменять мне, то о чувстве собственного достоинства и говорить не приходится.

Можно было бы, наверное, выбрать более ясный день, чтобы солнце хотя бы на несколько градусов прогрело воздух. Но им это не пришло в голову. Было девять часов утра, и стоял такой холод, что зуб на зуб не попадал. А в это время компания умалишенных, к которой принадлежала и я, собиралась совершить заплыв в Атлантическом океане.

С момента моего приезда в Биарриц я каждую свободную минуту думала, правильно ли было бросить все в Париже и поселиться здесь. Но этим утром, стоя по щиколотку в ледяном песке, в своем самом закрытом купальнике – единственной защите от порывов ветра, – дрожа от холода как осиновый лист, я уже не задавала себе подобных вопросов. Отныне у меня не было сомнений в том, что я тронулась умом. Что-то сломалось у меня в голове, что-то пошло не так, сбилась какая-то программа, отвинтился винтик, произошла разбалансировка, породившая бредовые идеи. Короче говоря, к работе моего мозга можно применить любые слова, означающие дефект или поломку.

– Все готовы?

Грег подошел к воде. По пятам за ним двигались семь почти прозрачных силуэтов. Густав оставил свои ходунки в нескольких метрах от мокрого песка, «Мисс Бабушка» и в эту минуту не рассталась со своим шарфом, Луиза втянула живот, Элизабет и Пьер держали друг друга за руки, Жюль семенил в трусах в горошек, а Арлетта вытянула руки вперед. Я плелась за ними, умоляя высшие силы, чтобы какое-нибудь внезапное событие помешало всем нам погрузиться в пучину ледяных волн. Ураган, буря, белая акула, нашествие крабов, зомби – все что угодно, лишь бы судьба меня пощадила. Я хорошо знаю свое тело, оно не выдержит такого испытания, тем более что я привыкла принимать обжигающе горячий душ. Мой организм не поймет, что произошло, и устроит бунт.

– Встаньте все в одну линию! – продолжал мой палач. – Джулия, ты с нами впервые, поэтому я объясню тебе правила. Я считаю до трех, и на счет «три» все бегут к океану. Последний добежавший считается проигравшим и платит штраф. Готовы?

О нет, Грег, подожди, мне кажется, я забыла в комнате одну очень важную вещь, я должна обязательно вернуться за ней, без нее мне не жить, потому что эта вещь – мой мозг.

– Готовность номер 1.

– Раз…

Завещаю все мои книги и драгоценности маме.

– Два…

Завещаю всю свою косметику и DVD с фильмами Райана Гослинга своей сестре.

– Три!

– Прощайте навеки!

Больше я ничего не слышала и не видела. Я неслась с огромной скоростью, как будто от этого зависела моя жизнь, и что-то кричала, может быть, один или два раза звала на помощь маму. Вода была такой холодной, что казалась кипятком. Я сейчас растворюсь, разложусь на мелкие части, и от меня останутся только зубы, дети решат, что это ракушки, и сделают из них бусы.

Вот так, обратившись в простенькое украшение, я завершу свое бесславное существование. На моей могиле напишут: «Здесь покоятся бусы». Какой прекрасный конец!

Опомнившись, я поняла, что стою в воде по грудь. Кажется, во мне до сих пор живо это ощущение адского холода. Ужас почти парализовал меня, так что я не могу с уверенностью утверждать, что все так и было. В голове стучали молоточки, но я все-таки нашла в себе силы обернуться – как в замедленной съемке, на абсолютно негнущихся ногах. Я и не думала, что зайду так далеко в океан – мне удалось сразу охватить взглядом всю нашу группу.

Я не поверила своим глазам.

Выстроившись на песке, все восемь предателей, на каждом – ни капли воды, пялились на меня и хохотали как помешанные.

– Как вы себя чувствуете сегодня?

Студия брюзги-Леона была такой же «веселенькой», как и он сам: кровать в форме квадратного постамента, покрытая серым покрывалом, диван, обитый серой кожей, серые занавески на окнах и стойкий запах нафталина. Единственная роскошь в его жилище – два компьютера, один стационарный, другой – ноутбук, а также планшет и две вставленные в рамки цифровые фотографии, на которых изображен сам хозяин, моложе лет на десять.

– Вам-то какая разница? – спросил он, не поднимая глаз от экрана.

И в самом деле, самочувствие этого ворчливого старикашки интересовало меня меньше всего, особенно сейчас, когда боль прочно и надолго поселилась в моем горле. Вне всякого сомнения, это результат зимнего купания… Как они гордились тем, что устроили мне этот розыгрыш! Но им станет не до веселья, когда я вместе с кашлем и чиханием распространю вокруг свою простуду.

К сожалению, я не могу ответить грубостью на грубость Леона.

– Вы действительно не верите, что меня интересует ваше настроение?

– Вполне может быть. Ведь вам за это платят. Люди ничего не делают просто так. Я не вчера родился. Вы можете обманывать других, но я через многое прошел в этой жизни, и вам вряд ли удастся поймать меня в свои сети.

– Почему вы думаете, что я собираюсь поймать вас в свои сети?

– Это очевидно. Видите ли, мадемуазель, всю свою жизнь я прожил среди сильных мира сего. Я создал и поднял на недосягаемую высоту компанию, годовой оборот которой выражался в цифрах, которые вы и произнести не в состоянии. И все это благодаря своему серому веществу. Поэтому не думайте, что я не вижу, куда вы клоните.

Думаю, настал момент чихнуть.

– А в каком секторе экономики вы работали? – спросила я, пытаясь завязать диалог.

Он не соблаговолил ответить. Я изучала прекрасную стрижку на его волосах цвета вороного крыла, лицо без единой морщинки, слишком гладкое для его возраста. Не сомневаюсь, что по нему не раз прошлись скальпелем. Но, к великому сожалению, пока не существует операции по удалению язвительности и желчности. Всадить бы ему инъекцию с приличной дозой любезности, причем без анестезии…

– Леон, я здесь также и ради вас. Вы не обязаны разговаривать со мной, просто я думаю, что это могло бы вам помочь. Я понимаю, как тяжело оказаться в доме престарелых…

– Что вы себе вообразили? – не глядя на меня, проговорил он таким тоном, как будто плюнул мне в лицо. – Я не такой, как все эти старики, которых отправили сюда, потому что они не в состоянии обходиться без посторонней помощи. Я живу здесь по своей воле, потому что мне так хочется. Я пока еще в здравом уме и могу распоряжаться своими средствами. Никто не заставит меня делать то, что идет вразрез с моими интересами. И сейчас я не хочу, чтобы кто-то надоедал мне, пытаясь найти предлог, чтобы пичкать меня антидепрессантами.

– Хорошо, Леон, я…

– И перестаньте, черт возьми, называть меня «Леон». Насколько я помню, мы с вами вместе свиней не пасли.

Бесполезно настаивать. Он не поддается внушению, этот твердолобый старикашка. Я встала, поставила на место стул и направилась к выходу. И когда я уже собиралась закрыть за собой дверь, Леон соблаговолил оторвать взгляд от компьютера и, скривив рот в натянутой ухмылке, произнес:

– А как насчет вчерашнего купания? Вам понравилось?

Я умираю. Мое горло пылает огнем, оно – как огромная жаровня, которая выжигает меня изнутри. Мне кажется, у меня внутри маленькие человечки, вроде гномиков из сказки, начинающейся словами: «Жили-были…». Они решили устроить привал в моей гортани. Одни разожгли костер, другие мечут дротики в моих бронхах.

Я здесь всего три дня и уже три раза близко соприкасалась со смертью. Очевидно, высшие силы посылают мне знаки. Но с этим я разберусь позже. Сейчас главное – потушить пожар. Девять часов вечера, на улице темно, все аптеки закрыты, и я сомневаюсь, что земляничные пастилки «Тагада» облегчат мое состояние. Каждый раз, когда я заболеваю, у меня возникает ощущение, что так плохо мне еще никогда не было. Чтобы подбодрить себя, я сделала то, что никогда и никому не советую делать: я включила компьютер и по очереди набрала в поисковой строке следующие фразы:

Интернет предсказал мне скорую и мучительную смерть, но я решила, что для полной и безоговорочной капитуляции время не настало, поскольку я еще не начинала бороться. Может, у моих соседей есть какие-нибудь пастилки, мед, огнетушитель или любое другое средство, которое облегчит боль.

Сначала я подошла к двери напротив, где жил Грег, но, постучав три раза, поняла, что его нет дома. За третьей дверью располагалась студия Марин. «Вот и повод для знакомства», – подумала я.

Такое впечатление, что она ждала меня на пороге, потому что дверь распахнулась еще до того, как мой кулак ее коснулся. Марин была в домашнем халате, с полотенцем на голове.

– Привет, Джулия, молодец, что зашла! Мне давно хотелось иметь соседку, с которой можно поболтать, посплетничать. Заходи скорее!

– Спасибо большое, но ты знаешь, я по делу. Нет ли у тебя какого-нибудь средства от боли в горле: пастилок, сиропа…

– Разумеется, у меня есть чем тебя подлечить! Ну, заходи же! Сейчас я все приготовлю.

Студия Марин казалась полной противоположностью моему жилищу. На диване и кровати лежали покрывала веселой расцветки. На стенах висели фотографии довольных и смеющихся людей – некоторые корчили забавные рожицы, другие обнимались. Тут же были фото самой хозяйки с выпяченными вперед губками (сейчас такой способ позирования называют дакфейсом – утиным лицом). На столе валялись номера американского еженедельника о жизни знаменитостей «People», а в воздухе витал едкий запах.

– Садись, – крикнула Марин из кухни. – У меня тут дел на пару минут. Скажи, тебе здесь нравится?

– Пока не знаю… Честно скажу: думала, будет хуже.